– В том-то и дело. На них одних далеко не уедешь. Брак без отеческого благословения и положенного обряда в глазах общества все равно будет недействителен. Ты ведь нравы северян лучше меня знаешь.
– Да, но… мне казалось, что Сольвейг готова была пожертвовать своим положением ради…
Лорд Мак-Лайон покачал головой:
– Самопожертвование, милая, это обоюдоострый клинок. Он больно ранит своего хозяина. Удайся влюбленным побег – и они через год возненавидели бы друг друга. За вечную вину перед родными, за неотвратимую междоусобицу, за незаконнорожденных сыновей… Любовь не должна быть слепой, Нэрис. Иначе она принесет только беды.
Леди тяжело вздохнула, соглашаясь. И поспешно натянула на лицо улыбку – к ним проталкивалась раскрасневшаяся Астрид, жена среднего сына конунга.
– Давка ужасная, – словно извиняясь, проговорила северянка, оправляя сбившийся чепец. – Надеюсь, у вас все в порядке?.. Мы с Тирой уже выезжаем, вы с нами, леди Мак-Лайон, или передумали?
– Нет-нет! Погодите минуточку, я сейчас, – закивала та. И, коснувшись рукой локтя мужа, шепнула: – Иди, милый. Неприлично. Дары от его величества на празднике уже вручим?
– Да. И от нас самих тоже. Ульф! Подай леди лошадь, и езжайте на двор конунга. Я нагоню позднее.
Ивар учтиво кивнул ожидающей Астрид, препоручил супругу заботам Тихони и заторопился к храму. Нэрис не просто так упомянула о приличиях – гости поздравляли молодоженов строго в соответствии с иерархией, и зазорно было первому советнику короля Шотландии дожидаться своей очереди в хвосте купцов…
– Творимир, не отставай, – через плечо бросил пыхтящий лорд. И приостановился, поджидая забуксовавшего в толпе телохранителя. «Народу – прорва целая! Зачем, скажите пожалуйста, из обыкновенной свадьбы такой балаган устраивать?»
Взгляд королевского советника скользнул по волнующемуся людскому морю и остановился на том месте, где стояла неровная вереница телег с подарками. Одинокой всадницы на белой лошади там больше не было.
Дом конунга гудел и сотрясался. Казалось, что он вот-вот треснет углами и раскатится по бревнышку, выплеснув сдерживаемое до поры веселье на улицы Бергена. Норманны гуляли. Как всегда шумно, пьяно, без оглядки на «завтра». Рвали глотки скальды, стараясь перекричать друг друга, рекой лилось вино и пиво, музыканты играли кто во что горазд: лютни, звонкие рожки, пара флейт, даже арфа – все это, весьма недурно звучавшее по отдельности, вместе создавало такую чудовищную какофонию, что лорду Мак-Лайону просто хотелось заткнуть пальцами уши. Однако северяне, похоже, искренне наслаждались праздником.
В центре дома, между двумя пылающими очагами, плясала в двойном широком кругу разнаряженная толпа гостей. Ближе к главным дверям побуревшие лицами ярлы во главе с самим Олафом бились об заклад, со скольки ударов смогут выломать дубовую крышку бочонка вместе с примерзшей к ней изнутри ледяной прослойкой. Брагу норманны зимой выставляли на мороз – сивушные масла и прочая пакость поднимались кверху и замерзали, а чистейшая как слеза полынная брага дожидалась своего часа внизу, под пятидюймовой шапкой льда. Вот от последней досадной помехи раздухарившиеся сподвижники и пытались избавиться, попутно демонстрируя всем свою силу и ловкость. Пока что лидировал ярл Ингольф – на его счету было два откупоренных бочонка. Гуннар, начавший пить еще по пути от храма, больше рубил, чем открывал, а Длиннобородый так и вовсе не напрягался – хмельного было достаточно на столах, в спор же он влез только веселья ради. Соревнующихся плотным кольцом окружали дружинники, подбадривая своих командиров свистом и громкими выкриками. Хрустело под топорами дерево, брызгало в стороны ледяное крошево, под ногами гостей хлюпала разлитая брага…
Чета Мак-Лайонов глядела на все это с безопасного расстояния. Они вместе с Ульфом сидели за порядком опустевшим столом, длинным, от стены до стены, составленным из целого десятка обычных. Выстроенные сразу за лежанками один к одному столы образовывали греческую литеру «пи» и делились на три части. Главная, она же высокий стол, была обращена к двери и предназначалась для жениха с невестой и их родни. Левую и правую занимали гости, согласно положению: наиболее родовитые и уважаемые сидели ближе к концам высокого стола, прочие – к входной двери. Исключение составляли разве что почтенные торговцы из Константинополя, что угнездились с самого краю правого стола, возле перегородки. Чернобородые мужи степенно угощались вином и поглядывали по сторонам уже порядком осоловевшими глазками.
Астрид, как старшей женщине семьи, а значит – хозяйке дома, приходилось несладко. На ней было все – слуги, угощение, гости, которых нельзя было обделить вниманием… Мягкосердечная Тира, презрев веселье, помогала подруге, как могла, но их было двое, а гостей – едва ли не три сотни. Однако предложение Нэрис хоть чем-нибудь облегчить их заботы обе женщины отвергли с негодованием. Ни в коем случае! Леди Мак-Лайон – гостья в этом доме! Она и так помогала с готовкой утром, а теперь должна только отдыхать и веселиться!..
Под таким напором Нэрис пришлось отступить. И если по совести, она сделала это не без облегчения: леди снова объелась до полусмерти и не то что носиться с блюдами да понукать слуг – даже танцевать была не в состоянии. Она потягивала ягодный взвар с медом и от нечего делать разглядывала присутствующих. Вон пробежала Тира – с полыхающими щеками, как всегда чуть растрепанная и суетливая. К груди она прижимала пустой поднос невероятных размеров. «Как все-таки отличается норманнский уклад от нашего, – сочувственно подумала Нэрис. – Ведь в доме полно слуг, а Тира и Астрид – знатные женщины. Познатнее меня, чего уж… И сами на стол подают!» Леди Мак-Лайон покачала головой, вспомнив о матери. Супруге лэрда Вильяма, пусть она и была не самых голубых кровей, даже в голову бы не пришло так носиться. И Нэрис не пришло бы. Но у норманнов, очевидно, все иначе.
Взгляд леди Мак-Лайон лениво перетек на танцующих, отмечая в пестрой толпе знакомые лица. Вот Рагнар, средний сын конунга и муж Астрид. Эвон как расплясался, мокрый весь, волосы ко лбу липнут… И его дама энтузиазм разделяет. Леди прищурилась. Женщина, что танцевала сейчас с Рагнаром, была ей знакома только едва-едва. Маленькая, юркая, как птичка, – зато какая яркая! «Так это же супруга ярла Ингольфа, – вспомнила наконец Нэрис. – То-то я ее не узнала – при муже она тише воды, глаза от пола поднять боится. А тут из-под локтя вырвалась».
Перед мысленным взором Нэрис возник образ рыжего ярла. Холодные глаза, неподвижное, застывшее лицо… Да, у такого, пожалуй, не забалуешь! Теперь понятно, почему его супругу из-за стола как ветром сдуло, едва конунг возню с бочонками затеял. В Тронхейме небось шумных праздников не приветствуют. Да и тут она гостья, а там хозяйка. Которым на севере, судя по несчастной Астрид, отдыхать вообще не положено.
Глаза леди Мак-Лайон выхватили из толпы еще два лица – одинаково сияющих и счастливых. Влюбленные. Дагмар – пухленькая хохотушка, дочь Гуннара и Тиры, весело плясала рука об руку со своим женихом. Обычно хмурый Бьорн был сегодня сам на себя не похож! Куда девались морщины, угрюмый взгляд? «Будто двадцать лет с плеч скинул, – промелькнуло в голове у Нэрис. – И ему это так идет! Они с Дагмар чудесная пара. Вот уж на чью свадьбу я пошла бы с удовольствием». Леди посмотрела на высокий стол и осуждающе поджала губы. Виновники нынешнего торжества, увы, на счастливых молодоженов походили мало.
Жалобно зазвенели золотые чаши. Брякнул об пол кувшин с брагой и разлетелся на осколки: это Эйнар, потянувшись за новой порцией выпивки, смел со стола половину мисок да кубков. Ненамеренно – он был пьян как сапожник. Новобрачная жалась к супругу, шептала что-то, подсовывала миску с нетронутым угощением – но без толку. Эйнар не ел, только пил. И, судя по всему, твердо намеревался до рассвета выпить еще больше. На свою нареченную сэконунг не взглянул ни разу с того самого момента, как они оба покинули храм. «Чурбан бесчувственный! – сердито подумала Нэрис. – Ну девочка-то в чем виновата? Хоть словечко бы ей ласковое сказал, хоть улыбнулся бы – много ли ей надо? Ведь взрослый человек, должен понять, что сделанного не воротишь». Леди Мак-Лайон поймала ищущий, растерянный взгляд, который Хейдрун в очередной раз бросила на сэконунга: взгляд преданной собачонки, искренне не понимающей, чем она так не угодила любимому хозяину… Нэрис, не сдержавшись, гневно фыркнула.
– Что такое, дорогая? – услышала она ехидный голос мужа. – Взвар слишком сладкий или разбитое сердце нашего общего приятеля уже не настолько вас трогает?
– Эйнар ведет себя отвратительно, – прошипела Нэрис. – И в этом нет ничего забавного, между прочим! Малышка совсем отчаялась, она в лепешку готова разбиться ради него, а он… Только о себе и думает. Обидели его, несчастного, вы поглядите! Тьфу!
– Ты только что плюнула мне в тарелку.
– А? – рассеянно переспросила она. – Тарелка? Ну на, возьми мою… Бездушный сухарь!
– Милая, – изумился лорд Мак-Лайон, – ну а меня-то за что?!
Она махнула рукой:
– Извини. Это все Эйнар… Может, ты с ним поговоришь?
– Вот уж спасибо. Мне мои кости еще дороги. Все, что я мог сказать по этому поводу, я ему уже сказал. И, кстати, до сих пор об этом жалею.
– Но бедный ребенок…
– Милая, – Ивар отставил чашу и повернулся к жене, – этому «ребенку» уже пятнадцать лет. Северные женщины, конечно, созревают позднее наших, но тем не менее. Я согласен, Эйнар ведет себя по-скотски, но давай попробуем рассуждать трезво: он уже никуда не денется. Это раз. Два – через год-другой Хейдрун повзрослеет и осознает свою силу. Она красива, но пользоваться этой красотой пока не умеет. Зато когда научится…
– Ха! – сказала леди Мак-Лайон. И засопела.
Советник раздраженно поморщился: он знал, что было на уме у супруги. «Черт бы побрал женское любопытство и излишнюю откровенность, – в очередной раз подумал лорд. – Вот что стоило Грейс в свое время чуть придержать язык?»