Профессор, зажав руки между колен, стал покачиваться вперед-назад, не веря в свою удачу. Руки его задрожали, как днем, когда Еремин предложил ему первую папиросу.
Ему предстояло выбрать, куда вернуться. Можно остаться при своих взглядах и с триумфом отправиться в сырую камеру, набитую разным несчастным людом, где из-за спертости воздуха приходилось дышать часто и глубоко, будто только вынырнул из воды. А если согласиться? И почему это будет считаться предательством? Предательством кого или чего? Тогда с опущенной головой придется идти домой на Екатерининскую, потом быстро, чтобы на широкой лестнице с кованными перилами не повстречать соседей, подняться на третий этаж и… Пить чай. Пить его с сахаром, глядя в окно. Все остальное – муки совести, план действий, коллеги на кафедре, это все потом. Сначала – чай и сахар.
– Вы знаете… вы знаете… вы наверно правы… Мне вас Бог послал… Я скажу, я все скажу…
Капитан налил в стакан воду, не исключая, что она может срочно понадобиться, настолько взволнованным выглядел филолог.
– Дама… Замечательная, красивая дама… Это она… Деньги нужно было передать дворнику…
Горянский схватился за сердце и согнулся вперед со стонущим звуком.
– Доктора! Срочно доктора! – крикнул Лузгин, открыв дверь в коридор.
– Нельзя было… Следовало дать ему отдохнуть, – расстроено заметил Лузгин после того, как врач привел арестанта в чувство нашатырем и запретил ему пребывать в волнительных чувствах, пока не успокоится ритм сердца.
Допрос был отложен до завтра. Караулу внутренней тюрьмы было поручено изыскать для вновь прибывшего арестанта еще один соломенный тюфяк. Еремин, глядя на часы, решил, что отчет о следствии для генерала составит дома, на что капитан справедливо заметил – Дрентельн на месте, и даже более того, принимает доклады от сыщиков и им стоит поторопиться, чтобы успеть выспаться.
С рассветом, когда Лузгин прибыл на набережную Фонтанки для продолжения следствия, бледный Еремин встретил его внизу, в парадном, и сообщил, что ночью филолог, помещенный для успокоения сердца в одиночную камеру, покончил жизнь самоубийством. Повесился на коричневом шарфе…
Глава XIIБукет
Как только ландо с откинутым верхом приблизилось к ступеням, что ведут к колоннаде театра, томившаяся в ожидании публика облегченно вздохнула.
Дамы первым делом с пристрастием изучили гардероб статной пассажирки – лаконичный фасон темно-синей, почти черной шляпки с белым пушистым пером слева, бархатное пальто, отороченное соболиным мехом, и в тон ему выполненное манто вызвали восхищение у всех без исключения.
–Я точно знаю, что этот фасон шляпки сейчас в Лондоне необычайно популярен… – шептала своей спутнице дама в летах.
– А шпилька какая… В жемчугах… – отвечала ей подруга.
– Браво!!! Браво! – оживился хор поклонников мужскими и юношескими голосами.
Конечно, мадемуазель Бриджид из соображений здравого смысла могла воспользоваться для этой поездки крытым экипажем – снег грозил сорваться с низких свинцовых туч в любой момент, но тогда пришлось бы принести в жертву эффектное появление у театра. В свой день рождения звезда итальянской оперы позволить себе такой промах не могла, тем более, Джованни с посыльным сообщил о нескольких десятках почитателей её таланта, мерзнущих на улице уже больше часа.
– Примите наши сердечные, наши искренние и многочисленные поздравления! – самый пронырливый поклонник в потертом цилиндре, из-под которого темной полоской вниз устремились к помятому воротничку жидкие бакенбарды, бесцеремонно отодвинул плечом своих конкурентов и первым подал руку певице, чтобы помочь ей выйти из экипажа.
– Шарман… – Бриджид, томно опустив веки, насладилась запахом нежных цветов, полученных от решительного поклонника, после чего медленно и снисходительно подала ему руку в перчатке из кожи тончайшей выделки.
Молодой человек, не веря в свое счастье, элегантно сделал шаг назад, чтобы позволить своему кумиру спуститься на землю и оказаться рядом с ним, после чего припал к тонким пальцам и не отрывался от пропитанной дорогим ароматом перчатки до тех пор, пока не был оттеснен другими почитателями таланта оперной звезды.
– La mia stella! – Джованни, в спешке накидывая пальто, мчался вниз по ступеням. Он так захлопотался, что пропустил момент появления примы. – Позвольте! Позвольте, господа![27]
Прорваться сквозь плотную толпу обожателей импресарио смог не с первой попытки. Никто из приветствующих именинницу театралов не собирался пропускать вперед тучного, немного неуклюжего мужчину, появившегося позже всех. Итальянцу пришлось употребить весь свой южный темперамент, подкрепив его на родном языке потоком слов далеко не театрального содержания. Только после того, как Бриджид привстала на носочки и призывно помахала ему рукой, публика расступилась, и Джованни добрался до цели.
– Дорогой мой Джованни, – проворковала на итальянском Бриджид, улыбаясь очередной волне обожателей, одаривавших ее букетами и подарками в маленьких коробочках. – Следующий раз, если ты оставишь меня наедине с этой ордой, я за кулисами тебя растерзаю!
Добродушный толстяк, получая в руки каждый следующий букет, изобразил радость вселенского масштаба и ответил, не поворачивая головы:
– Неблагодарная стерва… Если ты меня растерзаешь, то кто же будет тебе хвосты заносить? Ты опоздала на час! И еще я уверен, что при таком твоем поведении следующего раза не будет…
– Спасибо, спасибо любимые мои! Это бесценно! – Бриджид не уставала передавать Джованни букеты.
– Друзья мои, мадам ожидают в театре! Прошу вас, отпустите нашу Кармен! – Джованни едва не потерял равновесие, но удержался, не уронив ни один из букетов. – Давайте дадим нашей любимице возможность подготовиться к вечернему представлению!
Получив обильную порцию комплиментов от последних в очереди почитателей её таланта, Бриджид раскланялась и, раздавая воздушные поцелуи в обществе Джованни скрылась за высокими дверями театра.
Завидев скопление людей, капитан второго ранга Лузгин велел кучеру остановиться. Корзина отборных белых роз, заботливо упакованная в громадную коробку, стояла на узком сидении кареты, и при каждом ее движении пытаясь свалиться на пол. Цветы предназначались солистке оперы, и вручить их капитан должен был от имени Великого князя Константина,
Среди пестрого скопления театралов Лузгин узнал оперную приму по белому перу на шляпке. Именно вокруг него толпились люди, именно оно было центром этого импровизированного собрания. Спустя некоторое время перо постепенно начало продвигаться ко входу в театр, сопровождаемое поредевшей толпой. И только Бриджид исчезла из их поля зрения, все страждущие, удовлетворенные тем, что прикоснулись к предмету своего обожания, неспешно беседуя, потянулись в разные стороны, освободив место для кареты адъютанта.
Театр без зрителей, это место странное, пустынное и немного сумрачное. Голубые дорожки, широкими полосами проложенные по блестящему от мастики паркету, бесцеремонно накрыты серым помятым полотном. Потушенные газовые рожки с их витиеватыми медными виноградными гроздьями в полутьме фойе совершенно не заметны на фоне белоснежной лепнины на стенах. Даже идеально чистые зеркала, каждый вечер видавшие перед собой изысканный гардероб первых красавиц Петербурга, и те тускнеют в отсутствие света.
Сегодня был не такой день. В честь именинницы Джованни распорядился свернуть полотна, поставить вдоль дорожек массивные напольные подсвечники высотой с человеческий рост и украсить путь примадонны в театр вазонами с красными гвоздиками. Вся труппа встречала ее в фойе, и как только открылась дверь, аплодисменты эхом отразились от потолка и высоких стен.
Это было похоже на торжественный вход правительницы в свои владения. В колыхающемся пламени десятков свечей её встречали римские патриции в белоснежных туниках с лавровыми венками на головах, облаченные в праздничные греческие одежды женщины с оливковыми ветвями в руках, и два арапа в парчовых жилетах и широченных алых штанах. В ход пошло все содержимое костюмерной, и никто особо не заботился о сюжетном соответствии или исторической правдивости.
Все это действо вызвало у Бриджид море эмоций. Все, что она смогла сделать, это прикрыть лицо руками, сдерживая наплыв чувства благодарности, и подкатывающие слезы.
Один из арапов, бесшумно подкравшихся сзади с опахалами из павлиньих перьев, учтиво кашлянул, обратив на себя внимание. На фоне черного грима неестественно розовые губы и голубые глаза выдавали в нем одного из актеров второго плана. Бриджид восхитилась так искренне и по-детски, что чернокожие слуги с трудом смогли сдержать улыбку. Они лишь взглядом показали ей, что нужно двигаться прямо по дорожке. Тут же подскочил актер в лакейской ливрее и услужливо помог имениннице снять верхнюю одежду и тут же накинул на нее королевскую мантию в цвет ее платья.
– Ах, да… Мои верные подданные! – Бриджид вошла в роль и стала подыгрывать своей труппе. – Нет большего счастья, чем видеть вас всех в добром здравии! В честь праздника все приглашены на торжество в нашем узком кругу, которое состоится здесь же, в театре, после того, как последний зритель покинет этот храм искусства, – прима сделала рукой картинный жест, – полный наслаждения от нашего с вами сегодняшнего спектакля!
По мере продвижения к трону, установленному в конце дорожки, Бриджид отвечала на каждый поклон, позволяя мужчинам приложиться к руке.
– Займи же подобающее тебе место, примадонна! – громко воскликнул Джованни, широким жестом указав на трон. – И прими же наши скромные дары!
Арапы заняли места по обе стороны царского трона, увенчанного каким-то гербом из папье-маше и все «подданные», после того, как Бриджид эффектно расправила складки платья, по очереди возложили к ее ногам множество картонных коробочек разного размера, перевязанных яркими лентами.
– Многая лета, многая, многая лета! – хор, состоявший из римлян, гречанок и двух арапов с лакеем, запел русскую здравицу, после чего Бриджид совершенно не смогла справиться с чувствами и позволила слезе сорваться на пурпурное платье.