«Так я его вознесу до небес, своего императора…» – Степан отогнал от себя чудны́е мысли, сосредоточившись на своей работе.
Нежная бархатистая ткань закреплена на специально подготовленную колодку, ручка которой идеально ложится в ладонь, паста с воском и хитрой добавкой легким мазком нанесена на неглубокий шрам от осколков графина, дело выеденного яйца не стоит… Так… не зацепить вот это место, где прилегает зеленая ткань… Вроде ладится…
Столяр поменял кусочек ткани, чтобы довести поверхность до совершенно идеального состояния. Осматривая на свет поврежденное место, Батышков удовлетворенно улыбнулся и прицокнул языком, довольный сам собой – когда Степан работал с деревом и лаком, он увлекался настолько, что терял связь с внешним миром.
Звук закрывшегося ящичка секретера, на котором стоял мраморный бюст, заставил Батышкова вздрогнуть и резко обернуться.
– Не обращайте внимания, я на минуту… Вы так увлеченно работаете, будто художник… я посчитал невозможным вас отвлечь…
Высокого роста, с пышными усами, соединяющимися с бакенбардами, император стоял к Степану в пол оборота, держа в руках какую-то бумагу желтоватого оттенка. Взгляд строгий, но не колючий. Мундир зеленоватого оттенка с двумя рядами пуговиц, идеально отглаженные брюки одной складкой легли на матовые туфли.
Вот она, мишень охоты, объявленной Комитетом прошлым летом. Вот он, зверь, которого нужно свалить одним ударом. Неслыханная удача… Сколько сил стоило копать эту минную галерею, сколько времени ушло, и все даром… А он вот, стоит в двух шагах. Без охраны.
– Ваше величество, я… – Степан опустил правую руку под стол, где в столярном ящике сверху лежал молоток с короткой рукоятью, которую он приспособил для себя.
– Не робейте… Вы хотели о чем-то спросить? Я вас помню. Вы столяр с яхты. Степан. У меня отличная память на лица, так чего же вы хотели? Обидел кто?
До белых костяшек Батышков сжал деревянную рукоять молотка. Один рывок и он возле цели. Еще секунда – и удар острым концом сверху, по голове. Потом еще один – в висок, когда упадет. Лишь бы не закричал. Оглушить сразу.
– Ваше величество… – Степан напряг мышцы ног, чтобы за один прыжок успеть достать жертву и опустил взгляд, чтобы определить, где стоит угол ящика. Не хватало в такой решительный момент споткнуться и позорно упасть ему под ноги с молотком в руках.
– Отставить смущение! – Александр второй подошел к журнальному столику, над краем которого уже полчаса корпел Степан, и погладил рукой восстановленную полировку. – Отличная работа. Ну что же, если вам нечего сказать, то слово будет за мной. Романовы ценят мастеров своего дела. Так у нас заведено.
Степан так и не смог заставить себя подняться с колена и нанести удар по голове государя.
«… и скромен к тому же…» – уходя в приемную, Александр Второй решил распорядиться, чтобы прилежному и талантливому мастеру выписали премию в сто рублей…
Глава XVIРундук
«И воздух здесь другой…» – на этой мысли поймал себя капитан второго ранга, наслаждаясь западным ветром, который, несмотря на холод, все же доносил запах Балтийского моря. То резкий и колючий, будто бурная и шипучая пена шампанского, то влажный и тягучий как осенний туман, воздух Кронштадта всегда оставался для него родным и желанным. Особенно любил его адъютант, когда тот становился свежим и солоноватым, словно прохладная сельтерская, но для этого ощущения нужно было ждать мая.
На острове Котлин Лузгин оказывался редко. Исключительно по делам служебной необходимости. Именно такой случай представился адъютанту сегодня. Вчера вечером Дрентельн вызвал его в свой кабинет и показал агентурное донесение, в котором значилось, что в Кронштадте, некто из преподавателей минного офицерского класса прячет на территории учебного заведения десять взрывателей. «Поторопитесь, иначе он их унесет» – такими словами заканчивалось донесение. Выдвигаться следовало поспешно, но для того, чтобы не создавать лишний ажиотаж, было решено, что адъютант отправится в Крондштадт в одиночестве. В конце концов – это военный гарнизон и в случае необходимости он сможет обратиться в комендатуру за помощью.
Прибыв в Ораниенбаум ранним утром, капитан сговорился с местным возницей доехать на полозьях по льду до причалов Кронштадта за приемлемую сумму и, закутавшись в толстый и тяжелый, видавший виды овчинный тулуп гигантских размеров, взгромоздился в сани. Знакомый дух старой овчины, состоявший из густой смеси запахов табака, затхлости и какой-то травы от моли, ударил в нос, как только адъютант поднял высоченный воротник, предназначенный для защиты пассажира от пронизывающего и холодного ветра.
«Ничего не меняется в нашем царстве-государстве…» – Лузгин помнил этот запах еще с тех давних времен, когда, будучи еще юным офицером, нес службу в крепости Кронштадт. Пожалуй, в гарнизоне не нашлось бы ни одного из лейтенантов, который не имел бы связей среди племени суровых бородачей-извозчиков, за пару копеек переправлявших на другой берег, как только мелководье покроется достаточно толстым льдом. Для своих клиентов каждый уважающий себя возница держал в санях несколько таких тулупов, специально пошитых по меркам, позволявшим надевать их поверх шинелей и любой другой зимней одежды.
Другого способа добраться из гарнизона до цивилизации с наступлением морозов не существовало. Конечно, приходилось делать крюк через Ораниенбаум, но когда сложности останавливали целеустремленных молодых офицеров? Они их только раззадоривали.
Лузгин, поежившись, запахнул длинные полы тулупа и вслух рассмеялся, поймав на себе удивленный взгляд извозчика.
– Трогай! – громко скомандовал адъютант не переставая улыбаться. Его память достала с дальней верхней полки воспоминаний образ закоченевшего, покрытого равномерным слоем снега Завадского, прибывшего в расположение части в сопровождении караула.
Тогда Александэ́р, как его прозвали в гарнизоне, чудом избежал гауптвахты. Комендант сжалился над ним исключительно по причине его жалкого, но вместе с тем и сурового вида – раскрасневшееся от ветра лицо молодого офицера было не в состоянии выразить ни одной эмоции, от чего казалось совершенно неестественным.
Ведомый зовом сердца и природы, Завадский получил увольнение и отправился на свидание к своей будущей супруге Катеньке. И не куда-нибудь, а в Петербург. Счастливые часов не наблюдают, как известно, и молодой человек, вернувшись в Ораниенбаум глубокой ночью, с прискорбием был вынужден констатировать, что ни одного извозчика на условленном месте не оказалось. Как истинный морской офицер, Завадский не стал отчаиваться и просчитал все шансы, после чего понял, что если он ускорит шаг почти до бега, то успеет к назначенному часу в гарнизон. Для этого ему предстояло преодолеть по заснеженной равнине замерзшей Невской губы около семи верст. Одного не учел Александэ́р – в кромешной тьме он не заметил, что вьюга завалила сошки, указывавшие на кратчайший путь в Кронштадт, он сбился с дороги, после чего опоздал на два с четвертью часа.
Утром, по прибытии в крепость, своим заснеженным видом Завадский вызвал искренний смех сослуживцев и легкую улыбку контр-адмирала Лесовского. При уточнении обстоятельств опоздания в часть за проявленную самоотверженность и примерное, но не увенчавшееся успехом стремление к соблюдению Устава, лейтенант Завадский был освобожден от гауптвахты и возможности испрашивать увольнения сроком на полгода. Александэ́р – Ледниковый, так теперь его величали в гарнизоне офицеры, непременно при этом улыбаясь во все тридцать два зуба.
Коренастый конь вороной масти, запряженный в сани, тянул медленно, нехотя пробивая себе тропу сквозь толстый слой свежего снега. То ли ленился, то ли уже стар был, но путь до Кронштадта сани проделали без малого за два часа.
Лузгин, согревшись в тулупе, изменил свои планы на пешую прогулку к месту назначения, и окликнул возницу:
– До Миниховых казарм дотянешь?
– А чего-ж не дотянуть-то, дотащим… Солдатики вон, только принялись снег раскидывать… А нас пропустят? – вопросительный взгляд возницы, брошенный из-под косматых бровей через плечо красноречиво намекал на страдания коня, неистовый холод и дополнительное вознаграждение.
– Деньгами не обижу! Пропустят… – громко подбодрил старика Лузгин.
По еще не разбитой полозьями и колесами заснеженной каменной мостовой конь плёлся еще медленней, скользя подковами по булыжнику, а адъютант с любопытством разглядывал знакомые с юности фасады казенных зданий. Серый камень и окна с западной стороны обильно залепило снегом, от чего аскетичная архитектура крепости приобрела вид более светлый и жизнерадостный чем обычно.
Резкие порывы ветра заставляли раскачиваться высокие деревья, и сухой от морозного воздуха снег срывался с ветвей большими комьями, рассыпаясь в воздухе на тысячи ярких, искрящихся в низком солнце снежинок. Деловитые офицеры, следовавшие быстрым и уверенным шагом по своим военным делам, только и успевали уворачиваться от этой осыпи, рассерженно сбивая снег с погон. Дородная, румяная бабенка, явно кухарского вида, в переднике поверх полушубка и ярком, цветастом платке, проезжавшая в розвальнях навстречу, собой закрыла от этого снегопада корзину с хлебом и прочей провизией, разразившись громким хохотом. Не по погоде одетый дьячок поскользнулся, но сумел сохранить равновесие и свою драгоценную ношу – книги из церковной библиотеки.
Завернув за угол, возница издал громогласное «Тпррр…», будто предстояло ему остановить не уставшего от оглоблей одинокого старого жеребца, а буйную тройку, не знавшую преград.
Поднявшись на второй этаж по узкой и почти не освещенной лестнице, адъютант быстро сориентировался по табличкам и проследовал в другое крыло, где перед стеклянной дверью столкнулся с вахтенным матросом.
– Я разыскиваю капитана второго ранга Гурьева Федора Сергеевича, – показав удостоверение третьего отделения, Лузгин снял все сомнения дежурного.