– Не переживайте, леди… Мы движемся в правильном направлении, мы уже близко, – извозчик спиной почувствовал беспокойство пассажирки, приоткрывшей окно брума.[39]
Влажный от тумана, коричневый кирпич, из которого был сложен забор «Хилсборо Мэдоу», потемнел настолько, что казался почти черным. Этот цвет придавал имению вид зловещий и хмурый. Над чугунными пиками, венчавшими этот высокий забор по всему периметру, очертания самого строения просматривались весьма смутно. Контуры угловых башенок, увитых плющом, стремились вверх, но расплывались в тумане на высоте третьего этажа.
Наконец-то в этой черной кирпичной стене высотой не меньше двух с половиной ярдов появился просвет. Его обозначили два фонаря, расположенные на колоннах по обе стороны кованых ворот, каждый прут которых был овит железным плющом, блестяще исполненным в ближайшей кузне.[40]
– Прибыли, миссис! – извозчик, получивший щедрую плату вперед, спрыгнул на землю и услужливо открыл дверь экипажа. Подать свою грубую ладонь, однако, извозчик не решился.
Оглядевшись, леди нашла глазами знакомый шнур возле калитки.
– Прикажете ожидать или прибыть к назначенному времени? Для вас это не будет стоить ни пенни. Почту за честь.
– Пожалуй, подождите, если не тяжело. Разговор вряд ли будет долгим… – ответила красавица, поправив вуаль, после чего два раза дернула за шнур.
Где-то в глубине усадьбы послышался звон колокольчика и почти сразу – звук открывающейся двери.
Завидев на каменной дорожке, ведущей к калитке, дворецкого Овертона, гостья улыбнулась – старик так и не справился со своим хроническим ревматизмом. Его походка была неспешна, вразвалочку, будто он только что сошел с палубы корабля на причал. Единственное, что его отличало от моряка – это фрак с хозяйского плеча, нелепый серый галстук и накинутый на плечи клетчатый плед. Подобная фривольность в этом доме была допустима: Овертон служил в семье Клиффордов всю свою сознательную жизнь. Жалование ему было назначено как при дворе, но командовал он в усадьбе лишь конюхом, которого отпускал домой перед вечерним чаем, да кухаркой, уходившей часом позже. Лорд Клиффорд не любил, когда ему на глаза попадался кто-то кроме Овертона, так что все обязанности по дому после пяти часов вечера старик выполнял лично. Особых хлопот это ему не доставляло, особенно в силу аскетичного образа жизни хозяина, предпочитавшего после захода солнца исключительно сигару и виски.
– Прошу вас, миссис Бриджид. Лорд ожидает вас в каминном зале, я провожу… – кивнув седой головой, дворецкий, закрыв калитку на засов.
Весь интерьер каминного зала был подстать его хозяину. Тяжелые бордовые шторы даже в солнечные дни не позволяли самому яркому лучу света проникнуть внутрь. Громадный камин, отделанный темно-коричневой блестящей плиткой, служил не только по своему прямому назначению, но и являл собой образец красоты в понимании лорда Клиффорда. На полтора ярда от пола стены были обшиты каштанового цвета деревянными панелями, выше которых все пространство до карнизов заполнял кремовый шелк, набитый китайскими узорами.
Два глубоких кожаных кресла напоминали скорее громадные гнёзда – настолько широкими были их подлокотники. Возле одного из них, с более потертыми углами, на полу красовалась шкура бенгальского тигра, предназначенная исключительно для ног хозяина. Дотянуться до низкого букового столика ручной работы, что стоял на тонких витиеватых ножках, между креслами, можно было, только подавшись на кресле вперед.
Стены увешаны портретами всех нашедших вечный покой членов династии до четвертого колена, а та, что напротив камина – служила музеем трофеев лорда. Овертон раз в неделю, по вторникам снимал с креплений сабли, палаши, шпаги, кинжалы и кортики, после чего тратил час с четвертью на удаление малейших признаков пыли. После этого все холодное оружие с величайшей осторожностью водружалось на место, между чучелами волчьих и кабаньих голов, чтобы радовать глаз хозяина воспоминаниями о лихих годах военной юности, проведенных в Индии.
Из всего этого колониального великолепия выбивался своим видом сверкающий латунными шестернями и колесами прибор, установленный на деревянном лакированном столе, с какими-то клавишами, напоминающими рояльные. Буквопечатающий телеграфный прибор конструкции профессора Юза единственным из достижений современной науки удостоился чести быть установленным в родовом гнезде лорда Клиффорда.
– Милорд! Миссис Бриджид! – торжественно объявил Овертон, внутренне сконфузившись, от того, что до сих пор не знает ее фамилии.
Большая надпись «The Times» вверху газетного разворота, закрывавшего гостью от хозяина зала, восседавшего в своем любимом кресле, совершенно не дрогнула.
Овертон, выполнивший свою миссию, беззвучно ретировался, чтобы подать обеденный чай, оставив пребывавшую в недоумении леди стоять при входе в каминный зал.
Поверх газеты всплыло облако сигарного дыма, и хрипловатый голос лорда возвестил на весь зал:
– Наконец-то! Проходите, милая Бриджид!
Газета резко опустилась и женщина, сделав несколько шагов навстречу, вынуждена была отметить:
– Вы сильно постарели, Филипп.
Грациозно подав руку для поцелуя, Бриджид продолжала внимательно разглядывать лорда, прильнувшего к ее кисти.
– Я долго ждал, и вот, терпение мое вознаграждено. Никогда бы не подумал, что буду за кем-то скучать. Для меня это открытие. Присаживайтесь… – лорд провел гостью к креслу, что стояло напротив.
Бриджид, осмотревшись, не стала сразу отвечать, а позволила Овертону поставить на столик две чашки на блюдцах, кувшинчик с молоком, трехъярусную этажерку с печеньем и кексами, несколько видов джемов и большой чайник. Молча выполнив свою миссию, дворецкий растворился в темных коридорах имения.
– Когда вы посылали меня в Россию, Филипп… – певица элегантно взяла небольшую фарфоровую чашку с золотым орнаментом по краю, наполненную прекрасного цветом напитком. – Страдания на вашем лице я не обнаружила.
– Если бы я не умел тщательно скрывать свои эмоции, то не добился бы успеха и в половине своих начинаний, – ровным голосом ответил лорд. – Угощайтесь, Бриджид. Этот абрикосовый джем прекрасен. Овертон бережет его для особенных гостей.
– К чему такая срочность, Филипп? Для чего вы меня заставили бросить труппу и отказаться от славы и денег? – итальянка поставила чашку с блюдцем на стол и впилась в лорда недобрым взглядом.
Клиффорд сложил газету вдвое и отложил ее на подлокотник кресла. Затянувшись пару раз недавно зажженной сигарой, лорд обдумывал свой ответ. Он вообще любил паузы в беседах. Нет, не для придания значимости собственной персоне – лорд в этом не нуждался. Он любил смотреть, как поведет себя собеседник. Выкажет ли смущение, или сделает вид, что не замечает неловкой задержки в разговоре, а может и сам продолжит диалог, чтобы сгладить ситуацию. Из этого лорд мог сделать вывод, в каком состоянии духа пребывает его собеседник, испытывает ли неловкость, готов ли идти на уступки, хочет ли добиться его расположения.
В карих глазах Бриджид Клиффорд не увидел ни малейшего намека на слабость или желание угодить. Он увидел взгляд опытной женщины, знающей, с кем имеет дело.
Когда шесть лет назад лорд обратил внимание на юную, но, без сомнения, талантливую певичку из итальянской труппы, он видел перед собой совершенно другой взгляд. Как ему тогда показалось, во многом наивный и доверчивый.
– Ваша миссия в Петербурге закончена, моя дорогая. Там стало слишком опасно. Достаточно того, что там остался Джованни. После неудачного взрыва во дворце я не вправе рисковать такой красотой.
Итальянка усмехнулась, будто на минуту поддавшись какой-то слабости, но затем собралась и вернулась к официальному тону.
В свое время, поддавшись обаянию и всем уловкам охаживавшего ее лорда, она рассчитывала на совершенно другое будущее, видела себя обеспеченной содержанкой, но никак не шпионкой в далеком и холодном Петербурге. Отказать она ему тогда не смогла во всех смыслах и после короткого, но бурного романа все же согласилась на гастроли в России, которые затянулись на несколько лет – альтернативы ей лорд не оставил. Не получив за очередную ночь страсти вознаграждения, перед тем, как покинуть своего состоятельного любовника, она взяла его сама. Выбор итальянки пал на великолепный перстень восточной работы.
В ту ночь Бриджид познала не только силу страсти Филиппа, но и мощь его гнева. Все следующую неделю певица под разными предлогами носила платья с высоким, закрывающим горло воротником, чтобы скрыть от постороннего взгляда следы от хватки его тонких и узловатых, но очень цепких пальцев.
Держа девушку за горло, лорд каким-то простым нажатием на кадык обездвижил её, заставив замереть, поднявшись на носочки. После этого Клиффорд достоверно, красочно и пространно описал своей возлюбленной правила содержания в женской тюрьме Brixton. Уже после первой фразы о четырехмесячном карантине в одиночной камере, толи от боли, толи от страшной тюремной перспективы, из глаз итальянки полились слезы, что было расценено лордом как признание вины и капитуляция.
С тех пор Бриджид исполняла все поручения Клиффорда, в том числе и романтического характера. Она стала его инструментом для сложных вербовок и примитивного шантажа – красота и обаяние итальянки сбоев не давали. Со временем Бриджид благодаря бесспорному таланту и хлопотам своего патрона стала солисткой оперной труппы, график гастролей которой был составлен исключительно в соответствии с пожеланиями лорда. Своего лучшего агента он мог теперь легально перемещать по всей Европе.
– Не нужно, Филипп… Я прекрасно понимаю, какие цели вы преследовали. Все ли ваши поручения я выполнила? Достаточно ли была прилежна? Что теперь, куда вы меня зашлете на этот раз?
Помедлив с ответом, Клиффорд встал, чтобы положить в камин пару поленьев.