– Отлично, ваше превосходительство, мне нет смысла испытывать везение еще раз. Чем быстрее я окажусь на материке, тем лучше.
– У меня есть некоторые соображения, как вас отсюда вытащить, – сказал посол, – сейчас я позову Подгорского…
Глава XXIVТаран
Капитан Жюль Брюне всегда сходил на берег в Саутгемптоне только после того, как его почтовое судно «Жозефина» отдаст весь груз и выпустит на причал пассажиров.
Грубый квадратный носок сапога лязгнул шляпками гвоздей подбоя о мокрый, блестящий булыжник причала и капитан недовольно поморщился – один из кованых гвоздей, что накрепко держали толстую подошву его сапога, впился в большой палец. «Пожалуй, будет правильно оторвать этому ленивому сапожнику из Гавра левое ухо…» – подумал седой бородач, поправив фуражку – перед отплытием Брюне расстался с несколькими су и сапожник гарантировал, что по поводу ремонта увидятся они теперь не скоро. Удовлетворенный своей идеей, капитан, исполнил обычный ритуал – прошел вдоль борта своей любимой паровой шхуны, заложив руки за спину.
Грубые черты его лица подчеркивали живость близко посаженных карих глаз, двигавшихся, казалось, отдельно от головы, словно как у хамелеона. Окинув хозяйским взглядом борт «Жозефины» и пнув для самоуспокоения швартовый канат, капитан поднял глаза вверх и громко рявкнул в сторону матроса с красным бубоном на бескозырке, лениво копавшемуся в такелаже на борту:
– Задраить иллюминатор!
Старик Брюне, как и все французы, не пылавший страстью к англичанам, считал контрабанду не только своим призванием, но и способом мести ненавистным саксам за их неимоверный гонор, самовлюбленность и высокомерие. Лучше всего у него получалось мстить с помощью бордосского красного, которое он успевал в Гавре разбавить водой. Несмотря на явное поражение в качестве, цена делала своё дело, и за рейс Брюне зарабатывал ощутимую прибавку к своему семейному бюджету.
В этот раз погода, на удивление, стояла чудная, воды пролива спокойно плескались о борт, так что связанную между собой пару бочонков капитан отдал еще на рейде, скинув их в воду, где тут же они были подобраны проходящим рыбацким суденышком. Оставалось только по прибытии зайти в одну из многочисленных таверн, что зарабатывали на истосковавшихся по горячей пище моряках и забрать свой гонорар.
– О, месье Брюне… – завидев своего завсегдатая, трактирщик услужливо отодвинул тяжелый стул с высокой деревянной спинкой и протер угол стола. – Как обычно, для начала пару пинт эля?
– Да, не откажусь, мистер Уоллес! – громко рыкнул седовласый моряк, погладив свою громадную квадратную бороду. Эль он считал единственным достижением Британской империи, достойным внимания.
Через несколько минут, необходимых для опускания плотной пенной шапки, на столе у француза красовалась глиняная кружка с откидной крышкой и туго завязанный мешочек с монетами.
– Как обычно? – Брюне взвесил кошелек на своей могучей ладони.
– Обижаете, капитан… – хозяин таверны, протирая стойку, саркастично ухмыльнулся. За те несколько лет, что француз возил ему контрабандой вино, этот ритуал повторялся каждый раз. И каждый раз Брюне клал монеты в карман, не пересчитывая. – Тут еще почту передали. Просили вскрыть сразу же.
Таверна «Белый гусь», несмотря на отменный мясной рулет, который здесь подавали каждый день, от избытка клиентуры не страдала. Несколько номеров на втором этаже приносили мистеру Уоллесу больше прибыли, чем кухня, но он с упорством истинного англичанина каждое утро становился за стойку, чтобы не дать погибнуть семейному делу. Счастливый случай свел его с месье Брюне и «Белый гусь» был спасен от банкротства благодаря мелким, но регулярным поставкам красного бордо. Капитан французского почтовика каждые пять дней прибывал сюда, словно по расписанию. Исключением служили лишь те дни, когда «Жозефина» не могла выйти из Гавра в штормящий пролив.
Зная слабость француза к описанному нами заведению, чиновник русского посольства Подгорский не стал возражать против его выбора – редкие получения своего русского друга контрабандист получал в письменном виде именно здесь. Месье Брюне не брезговал любой монетой, тем более, если ему не приходилось ничем рисковать – нет никакой сложности – забрать пакет с корреспонденцией или же наоборот, доставить сюда из Гавра, а услуги его Подгорский оплачивал всегда щедро.
Отпив несколько больших глотков сладковатого эля, капитан Брюне удовлетворенно крякнул, рукавом снял с усов плотную пену и разорвал неподписанный конверт.
«Сегодня у Вас будет пассажир до Гавра. Прибудет к отплытию. В случае задержки прошу ожидать в меру возможности. Оплата на месте» – почерк Подгорского капитан узнал сразу – французские буквы этот русский растягивал настолько сильно, что на одной строке умещалось лишь несколько слов.
– Мистер Уоллес! Я бы отведал вашу утиную грудку под клюквенным соусом. И, пожалуй, еще пинту эля! – Брюне сложил письмо вчетверо и отправил его во внутренний карман.
– У месье капитана удачный день? – усмехнулся Уоллес, вытирая руки о передник.
– Думаю, да! – Брюне своей большой рукой ухватил кружку и осушил её в несколько глотков.
– Доктор Фрейзер, откройте! Доктор, умоляю вас!
Подгорский изо всех сил стучал кулаками в дверь особняка на Park Lane. Его решимости позавидовал бы любой полицейский, настолько громкими были эти звуки. Лицо чиновника русского посольства приобрело какое-то демоническое выражение – то ли от отчаяния и бессилия, то ли от боли в руках, суставы которых уж лет пять, как были поражены ревматизмом. Подгорский колотил в двери так, что дребезжали вставные витражные стекла. Собачка пожилой дамы, проходившей мимо, от этой какофонии поджала уши и хвост, прижалась к земле и каждый свой следующий шаг делала аккуратно, как всякое животное, ожидающее внезапного нападения со стороны хищника. При этом старушка, осторожно оглянувшись, ускорила шаг и посчитала нужным на всякий случай пробормотать под нос какой-то отрывок из молитвы для помощи безумным.
Довольно скоро дверь распахнулась, и чиновник русского посольства решительно шагнул внутрь. Два джентльмена, что наблюдали за происходящим из кэба неподалеку, красноречиво обменялись взглядами – похоже, их меры предосторожности по обеспечению скрытности слежки за этим русским, так быстро выскочившим четверть часа назад из здания посольства, можно было считать излишними. Человек с седыми бакенбардами демонстрировал все признаки душевного волнения, и настолько был озабочен своими проблемами, что даже ни разу не обернулся.
Спустя пару минут Подгорский, не переставая жестикулировать и громко разговаривать, покинул парадный выход в сопровождении усатого англичанина с саквояжем, надевавшего на ходу клетчатое пальто. Оба быстро проследовали в посольский экипаж, и тот резво рванул с места в сторону Чешам Плэйс.
Кэб преследователей тронулся с места не сразу, позволив посольской карете оторваться.
«Доктор Фрейзер. Медицинская практика и общая хирургия» – гласила латунная вывеска справа от входа. Разглядев из кэба мелкий текст на табличке, шпики и вовсе успокоились, они уразумели причину столь экспрессивного поведения русского дипломата. Слежка, однако, была продолжена в соответствии с инструкцией, маршрут следования заносился в отчетный журнал с помощью химического карандаша.
– Так резко началось, доктор, так резко! Я же говорил своей милейшей Анне Евгеньевне, чтобы не поднимала тяжестей, а она возьми, да и ослушайся! – возмущенным тоном чиновник жаловался в карете доктору на свою супругу, страдавшую почечными коликами уже почти сутки.
– Господин Подгорский, ну как же так… Я предупреждал. Никакой нагрузки на область поясницы. Это, скорее всего, она сорвала с места камень. Дай Бог, чтобы он оказался небольшого размера. Если почка откажет, я даже не знаю, чем смогу помочь, – беспристрастный тон английского врача, наблюдавшего у Анны Евгеньевны Подгорской течение почечной болезни последние семь месяцев, не сулил её супругу ничего хорошего.
– О, Боже мой! Я себе этого не прощу… – Подгорский нервно сжимал кисти рук до белизны в костяшках.
– Господин Подгорский. Вы в прошлый раз вели себя уверенней. Я тогда еще удивился вашему хладнокровию и запомнил вашу фразу: «Слезами горю не поможешь». Теперь я эту мысль использую при всяком подходящем случае, – доктор Фрейзер крайне не любил излишних эмоций, особенно, когда они мешают ему размышлять над предстоящим планом действий.
Больную англичанин лицезрел уже через четверть часа, лежащей в своей кровати, с бледным, как ему показалось, лицом и руками, сложенными вместе поверх пухового одеяла.
– Милый мой Илья Михайлович, – сухие губы Анны Евгеньевны повиновались с трудом, – стоило ли, вот так, неожиданно срываться за доктором, везти его сюда…
– Миссис Подгорская, я прошу вас не напрягаться излишне, а уделить внимание мне. Ваш муж поступил правильно. Почечные колики опасны своими осложнениями и мне важно убедиться, что эта участь нас минует. Если я помню, в прошлый раз колики были справа?
Подгорский осуждающе взглянул на супругу, подошел к столу и взял в руки кувшин с теплой водой, чтобы помочь доктору, уже закатывающему рукава, помыть руки.
– Вы правы, доктор. Справа. А сейчас вот, с другой стороны. И симптомы те же самые, доктор! Вот сейчас, правда, отпустило, я прямо с таким облегчением дышу…
– Мистер Подгорский, я попрошу вас… – поверх пенсне взгляд врача оказался убедительным без лишних слов.
– Да, да. Конечно. Я за дверью. Доложу послу, что успели вовремя и я здесь, за дверью… – пожилой чиновник, сокрушительно кивая головой, удалился из спальни. Фрейзер всегда настоятельно требовал уединения с пациентом: все эти лишние эмоции родственников делали его умственный труд невероятно сложным. Медицина – дело совершенно не терпящее шума и лишних эмоций, требующее предельной сосредоточенности и самоотдачи. Так Фрейзер учил своих студентов, и сам он неукоснительно соблюдал этот постулат.