Престарелый китаец страдал от морской болезни, днем от изнуряющей жары, ночью от холода, его мучила жажда и лихорадило. К концу своего плавания Ли превратился в измученного призрака со впавшими глазами, обрамленными синяками, но руки его по-прежнему хранили твердость а мозг оставался ясным. Этот факт придавал китайцу решимости. Он отправился в свое последнее путешествие – в этом Ли отдавал себе отчет. Привести приговор триады в исполнение, отомстить за поруганные могилы предков, и можно спокойно принять свою участь, сложить руки на груди сделать прощальный выдох. Генри Харрис напрасно надеялся, что его скоропостижный отъезд из Шанхая спасет от возмездия. Вместо него погиб невинный русский инженер, и теперь он, старик Ли, должен восстановить справедливость.
Лондон оказался совсем не гостеприимным городом. Шумный и громадный, он совсем не был похож на родной Шанхай. Хорошо, старик знал, где ему искать чашку риса – его земляки, преследуемые властями, понемногу начали искать счастья в столице колонизаторов.
Неделю Ли потратил только на то, чтобы набраться сил, изучить местные обычаи. Круги под глазами почти исчезли, головокружение больше не мешало его холодному рассудку. Пора было идти к цели.
Лондонский адрес Генри Харриса Ли знал наизусть, и найти безбожника не составило большого труда. Единственное, чем был озабочен старик, так это тем, что приговоренный должен испытать болезненную смерть. Много раз за те две недели, что китаец следил за своей жертвой, он мог его прикончить. Застрелить из пистолета, заколоть кинжалом, забить его несколькими ударами ребра ладони, но все это не подходило для отмщения. Совет триады постановил, что смерть будет мучительной. Для этого старик Ли имел с собой в специальной фарфоровой колбе несколько игл, пропитанных ядом и длинную трубку для их выстреливания, спрятанную в ручке его клюки.
Последние дни старик Ли начал волноваться. Образ жизни и круг общения его жертвы кардинально изменился после того, как Генри побывал в имении своего дядюшки. Китайцу пришлось просить земляков одолжить повозку и коня, чтобы успевать перемещаться за своей целью. Теперь, когда китаец, преследуя Харриса, оказался в порту, его мысли стал мрачнее любой тучи, что приносила со стороны Желтого моря ураганные ветры. Неужели англичанин собрался уплывать? Сначала половину дня он провел на причалах, осматривая французский корабль и ругаясь с полицейскими, теперь и вовсе ошалел, ринулся на военное судно. Ах, как жаль, что у этих британцев такой сложный язык…
Время не давало китайцу больше шансов. На раздумья его больше не оставалось. Генри Харрис падет от иглы сегодня, или старик Ли даром тридцать семь лет назад набил на тогда мощной своей спине изображение дракона.
От смерти в дверях портовой конторы Генри Харриса спас телеграфист. Ошеломленный таким напором и наглостью толстяк так часто и быстро подпрыгивал, что заслонял собой жертву. Старик Ли в один момент поднял свою трубку и прищурил глаз, но англичанин дернулся обратно, приметив его двуколку. Жертва сама пришла в ловушку, но она притащила с собой еще и этого толстяка в жилетке. «Ничего. Из порта ты живым не выйдешь» – подумал китаец, приняв монеты из рук Генри – «Что он от меня хочет? Ехать?».
Как только Харрис взошел на борт военного корабля, старик Ли испытал даже не злость. Это было скорее отчаяние. Чувство – неведомое одному из главарей триады уже несколько десятилетий. Ли искренне пожалел, что потратил столько дней и упустил множество возможностей для исполнения приговора. Он все хотел сделать красиво. Он мечтал видеть глаза англичанина, выкатывающиеся из орбит почти сразу после укола отравленным шипом акации. Через пятнадцать секунд должна пойти пена изо рта, еще через пять судороги волной прокатятся по телу, причиняя неимоверную боль в каждой мышце, но сознание останется еще ясным. Генри будет осознавать, что с ним происходит. После второй волны судорог будет только десять – двенадцать секунд, чтобы сказать ему о приговоре. Этот момент должен доставить жертве самые сильные страдания – он будет кричать: «За что?», но звук не вырвется наружу из парализованных легких. Этот крик останется на посмертной маске. Генри так и умрет с открытым ртом и выпученными от боли и ужаса глазами.
Много раз старик Ли представлял себе, как будет выглядеть его последняя миссия, по секундам тренировал каждый свой жест, каждое слово. Ничего, что англичанин не знает его родного языка, все что нужно, он поймет по глазам.
А сейчас – отчаяние. Если Генри уйдет в море на этом корабле, то может спуститься на берег в любом месте мира.
Старик Ли, пригнувшись почти до земли, пробрался со стороны кормы к швартовому канату. Часовой на причале все свое внимание обратил на командира, беседовавшего с Генри.
В те времена, когда на спине старика еще не появился четырехлапый дракон с открытой пастью, он мог бы подняться на борт, ступая по канату ногами, расставив руки в стороны. Сегодня Ли приложил все остатки своих сил, чтобы преодолеть этот путь, повиснув на пеньковом канате. Благо, шлюп имел невысокую корму, возвышавшуюся над водой не больше, чем на десять футов, а с причала путь до цели сокращался вдвое.[48]
Команда «Боевая тревога» застала китайца на лестнице, ведущей в машинное отделение. Затаившись под ней, он наблюдал чрезвычайное оживление и очередной раз пожалел о том, что не знаком с языком этих хитрых и жадных людей.
Машина издала рокочущий звук, зашевелились ее железные члены, струи пара в нескольких местах вырвались через клапана, закрутился гребной вал. В общем шуме китаец без труда выбрался из своего убежища, чтобы выбраться на палубу. Его цель была там, но задача теперь усложнилась многократно. Перед тем, как прыгнуть на канат, Ли обратил внимание, что старший офицер, который всем отдавал команды, пригласил Генри с собой. Они были явно встревожены чем-то. В такой момент командир не пойдет в кают-компанию. Он будет стоять на мостике. Значит цель – капитанский мостик. Генри тоже должен быть там.
Суета закончилась так же резко, как и началась – все матросы заняли свои места и палуба опустела.
Вдоль борта над водой свисали две закрепленные на балках шлюпки, накрытые каким-то брезентом. Если попасть в дальнюю от кормы, то открывается прямая видимость на лестницу, ведущую на капитанский мостик.
Через минуту, вспоров ножом трос, крепивший чехол, Ли ввалился внутрь шлюпки, больно ударившись о борт головой. Тонкая струйка крови согрела кожу, но китаец только улыбнулся. Он пальцем снял каплю с виска и приложил к ней язык. Солоноватый вкус крови придавал ему смелости.
Корабль на всех парах мчался в пролив Ла Манш и к своему счастью старик Ли в тусклом свете смог разглядеть на мостике Генри Харриса, указывавшему капитану примерное направление движения. Тот с невозмутимым спокойствием осматривал горизонт в бинокль, будто и не суетился вокруг него этот излишне эмоциональный молодой человек.
Мысль о том, чтобы выстрелить сейчас, китаец с горечью отверг – между ним и приговоренным было стекло. Нужно дождаться момента, когда Харрис выйдет из рубки и сделает шаг на ступени, ведущие вниз. Тогда он станет идеальной мишенью.
– Две мачты и труба. Борт черный с синим кантом по верху! – Генри не унимался, пытаясь быть командиру полезным.
– Каковы наши действия, когда мы их настигнем? – спросил капитан, не отрываясь от бинокля.
– Нужно арестовать пассажира. Дело государственной важности, командир! – нервно сказал Харрис. Его лицо покрылось румянцем, на кончиках пальцев был заметен тремор.
– Я знаю «Жозефину». И капитана Брюне знаю. Отчаянный малый. Он не остановится, тем более, мы вышли из акватории порта и теперь в нейтральных водах. Он имеет право не останавливаться, – заметил капитан. – Насколько решительными должны быть наши действия?
– Настолько, чтобы этот человек не добрался до Гавра! И этот вопрос стоимости не имеет. Сколько у нас пушек? – в голосе Генри капитан ощутил некоторые вибрации, свойственные человеку, пребывающему на пике волнения. Похоже, дело было нешуточным.
– Пушек у нас восемь. Но как вы себе представляете, мистер Харрис, пальбу по иностранному гражданскому судну? Я бы не хотел, чтобы этот день стал последним в моей карьере. «Альбион» – сторожевое судно. Стать причиной войны – это не наша миссия, – капитан разговаривал так же размеренно и спокойно.
– Этот день точно станет последним в вашей карьере, если вы не выполните приказ. Какими средствами – для меня не важно. Это вы командир корабля!
– Через час с четвертью, если француз идет прямым курсом, мы их нагоним. Палить я не имею права.
– Да что хотите делайте! – зрачки Генри расширились, нижняя губа выпятилась вперед, выражая ярость. – Хоть на абордаж берите! Дайте мне этого пассажира!
Через сорок пять минут, вопреки расчетам, «Альбион» наткнулся на дрейфующую в водах пролива «Жозефину». Сигнальные фонари покачивались в такт низкой волне, на палубе было замечено некоторое оживление.
– Чёрт побери! Это английский сторожевик! – разъярился Брюне. Что ему здесь нужно? – капитан высунулся через квадратный иллюминатор по пояс с левого борта.
– Отчаливай! Убирайся быстрее! Мы уходим! – кричал Брюне своим компаньонам-контрабандистам, доставившим ему груз лучшей шерстяной ткани. Перегрузка заняла всего-то четверть часа, и все шло по плану, но тут из темноты появился английский военный корабль.
– Машина, полный ход! – заорал капитан Брюне, ударив три раза в гонговый телеграф. – Лево руля!
«Жозефина» прославилась именно благодаря скорости своего хода и отчаянному капитану. Переложив штурвал круто влево, Брюне заставил корабль накрениться. Такой маневр англичане расценили, как нежелание подчиниться команде к досмотру.
– Какого черта? – Рычал Брюне, непрерывно вращая штурвал. Пассажиры в салоне крепко схватились за поручни, не понимая, что происходит с судном в спокойном море. – Это мой корабль! Это открытое море! Это мой товар!