Долговязый немец вскинул подбородок, изобразив обиду, простоял в этой позе некоторое время, скрестив руки на груди, а потом решительно изрек:
– Давать мне фото мужчин этой семьи! Бистро! Я настроился!
Няня, покряхтывая от напряжения в пояснице, поднялась и подошла к стоявшему возле окна письменному столу, за которым любил по ночам работать Леонид Павлович. Там она взяла две рамочки с фотографиями. На одной был изображен хозяин дома в полный рост на фоне какой-то географической карты во всю стену, а на другой – Борис Карлович Данзас, отец Татьяны в мундире обер-прокурора.
– Прекрасно, прекрасно… – пробормотал медиум, рассматривая фотографии в тусклом свете. – Нужно пробовать…
Некоторое время фон Кромберг что-то шептал, потом отдался воле эмоций и будто вошёл в транс. Голова его безжизненно повисла, руки обмякли, и могло показаться, что немец заснул. Сердобольная Агафья то так, то эдак пыталась заглянуть ему в лицо. В один момент, посчитав, что маг перестал дышать, няня отпустила руку Татьяны Борисовны, чтобы перекреститься.
– Ви разорвала круг… – пробормотал фон Кромберг, не поднимая головы, что привело няню в полное замешательство, и она тут же вернула руку на место.
– Запрещаю двигаться. Всем делать мой приказ… – медиум разговаривал тихо настолько, что его было еле слышно на фоне звуков маятника больших часов, висевших рядом на стене.
Внезапно голова спиритолога резко поднялась. Взгляд его Агафья для себя оценила как чумной. Так выглядел кузнец Фёдор в имении, когда перебирал с настойкой.
– Я хотеть начать с того, что старше… – сказал немец. – Можно отпускать руки.
В центр карты медиум поставил вверх донышком блюдце, обеими руками приподняв его под углом, будто пытался под него что-то запустить или поймать.
Татьяна Борисовна поглядывала то на Катеньку, то на няню, то на Сашу, пытаясь понять, что они затеяли. Лица присутствующих выражали предельную собранность и серьезность.
– Скажите, мадам Лузгина… Этот старый мужчина… Я вижу, что это ваш папа́… – фон Кромберг сверлил глазами блюдце, его узловатые и длинные пальцы дрожали от напряжения.
Скептицизм Татьяны Борисовны сменился заинтересованностью. Это было заметно по её взгляду.
– Абсолютно верно, господин фон Кромберг. Это мой покойный папа́, Борис…
– Тссс… – прервал её медиум.
Жутко напрягая глаза, фон Кромберг сделал их совершенно круглыми. Татьяне Борисовне показалось, что у него даже куда-то исчезли ресницы.
Немец надул щеки, покраснел от напряжения, остановил дыхание и держал его до тех пор, пока это было возможно, потом резко выдохнул, словно паровоз перед отбытием, и выпалил:
– Карлович! А Карл служиль в армия! Генераль! Француз! Ваш дед! Но генераль русский! Я теперь все знать о вас!
Агафья не смогла сдержать улыбку умиления. Впечатлил её не истеричный маг, а выражение глаз Танечки. Они горели любопытством, сверкали как раньше, в ту пору, когда в этом доме царили счастье и любовь.
– Я разговаривать с Борис Карлович… положите все руки на блюдце… пальцы… только пальцы, – попросил медиум, опустив блюдце на карту. – Теперь закрывать глаза. Задавать вопрос. Один. Когда я разрешать… Дух Борис Карлович, ты с нами?
Несколько секунд в гостиной царила тишина. Сквозь открытую форточку отчетливо слышался хруст снега под ногами редких прохожих.
Агафья вздрогнула, когда раздался тройной стук, будто постучал шалящий ребенок, забравшийся под стол.
– Он с нами… – медленно произнес медиум. – Спрашивать быстро, пока не ушел.
Татьяна оглядывалась по сторонам, не веря своим ушам. Никогда раньше она не позволяла себе участвовать в таких экспериментах, считая их делом грешным и непотребным для человека воспитанного и образованного. Не поколебал её убеждений и тот факт, что весь Петербург обсуждал подробности сеанса, устроенного Хьюмом для самого государя и его семьи. Царские заботы – его личное дело, а она, Татьяна Данзас – барышня здравомыслящая и верующая исключительно в Господа Бога.
– Ну, хорошо… папа, это ты?
– Закрывать глаза и дышать тихо, – скомандовал немец. – Он отвечать не сразу…
Открыв глаза, Татьяна набрала полную грудь воздуха. Стрелка, нарисованная на блюдце, которого она касалась только что пальцами, показывала на слово «Да», нарисованное на карте.
– Спрашивать еще можно… – пробормотал спиритолог с закрытыми глазами.
– Я не могу, я не знаю… Этого не может быть… – хозяйка дома не смогла сдержать эмоций.
В жизни Татьяны было всего два мужчины, которых она любила всем сердцем – отец и муж. Папинька скончался, оставив её с наследством, но наедине с судьбой, которая потом все же сжалилась и устроила так, что юная сирота оказалась в нужном месте в нужное время. Вернее – в нужном поезде, где Таня к своему счастью, сама того не зная, заставила случайного попутчика по фамилии Лузгин познать все симптомы сердечной болезни, определенной поэтами как внезапная и бесконтрольная страсть.
Что она могла спросить у отца? Его уже нет, и он ничем не поможет.
– Дух обидится, и будет уходить, – констатировал маг.
– Как ты там, папа? – тихонько прошептала Татьяна и решила на этот раз глаза не открывать.
Блюдце не двигалось.
Прошло больше минуты, и немец открыл глаза:
– Ушель… Дух обиделся. С ним нельзя так…
Агафья сжала губы, Катенька лишь досадно качала головой, а капитан-лейтенант сохранял спокойствие и невозмутимо разглядывал буквы, написанные по кругу на карте.
– Господин фон Кромберг, если вы напряжете все свои силы, мы можем получить ответы на наши вопросы касательно господина, изображенного на другом фото?
Медиум резко вскочил с места и принялся сначала похрустывать суставами пальцев, а потом встряхнул кистями рук, будто сбрасывая с них капли воды:
– Это будет тяжело… Больше одного духа за раз вызывать сложно. Я потом целый день спать. Это разрушительно для мой организм…
– Уж постарайтесь, милейший. В этом и есть настоящий смысл вашего визита, – ответил Завадский, многозначительно взглянув на Татьяну, которая тут же задрожала, словно осенний лист на октябрьском ветру.
– Я боюсь, Саша… Я очень боюсь… Нет, я не могу. Как так? Что вы меня этими вопросами терзаете… Лёня жив, какой дух, что вы, право… Нет, Саша, пожалуйста…
– Татьяна Борисовна, – капитан-лейтенант попытался вложить в интонацию всю теплоту, которая была допустима рамками приличия по отношению к супруге лучшего друга. – Сейчас лучший момент распутать этот клубок. По крайней мере, можно узнать правду, какой горькой она не была бы. Давайте попробуем. Ясность изменит вашу жизнь.
– Дружочек мой, не отказывайся… – Катенька успокаивающе погладила плечо Татьяны.
Решающим оказался одобрительный кивок няни в ответ на вопросительный взгляд Татьяны Борисовны.
– Ну хорошо… Может быть, вы и правы… Лучше горькая правда… начинайте, господин фон Кромберг.
Медиум повторил свою процедуру медитации, что заняло ещё несколько минут, а затем взял в руки фото Лузгина и, не моргая, разглядывал изображение до тех пор, пока его глаза не заслезились.
– Я прошу соединять ваши руки… – ритуал пошел по второму кругу.
Все сидели молча, пребывая в явном напряжении. Агафья про себя молилась и просила прощения за то, что участвует в грешных обрядах. Катенька затаила дыхание.
– Дух, ты здесь? – громко произнес немец, колыхнув своим выдохом пламя свечей.
Татьяна вся напряглась, прищурила взгляд, сжала кисти рук так, что Агафье и Катеньке стало больно.
– Дух, отвечать пожалуйста… ты с нами? – медиум вел себя так, будто его силы закончатся прямо сейчас. На лбу выступили крупные капли пота, губы сомкнулись, превратились в сплошную тонкую белую полоску, под выступающими скулами отчетливо выделились бугорки медленно двигающихся желваков.
– Похоже, дух не с нами… – тихонько промолвил Завадский спустя несколько минут бесполезной тишины.
– Если дух здесь, то он три раза стучать. Я должен его вызывать. Мы будем слышать. Я никогда не ошибаться… – сквозь зубы процедил упрямый спиритолог.
Три сильных удара во входную дверь разорвали напряженную тишину. Татьяна Борисовна только и успела как-то по-детски испуганно вскрикнуть, после чего поплыла в сторону. Агафья подхватила её уже бесчувственной…
Илья Михайлович Подгорский никогда не относил себя к числу решительных и отважных персонажей гусарского склада ума. Прежде, чем предпринять что-либо, Илья Михайлович всегда тщательно обдумывал свои действия, и в особенности – их последствия. Даже сердце так полюбившейся ему в молодости Анны Евгеньевны он завоевывал не штурмом, а осадой – долго, планомерно, отсекая конкурентов по всем правилам военной тактики. Мудрая не по годам барышня для приличия несколько месяцев держала оборону, но, в конце концов, ей надоело притворство, и она сдалась на милость победителю. С тех пор их союз настолько окреп, что семью Подгорских в дипломатических кругах считали примером благочестия.
Естественно, что при рассмотрении перевода на работу из Константинополя в Лондон, Илья Михайлович получил блестящие рекомендации от Игнатьева, посла в Османской империи, но с одной единственной ремаркой: «…следует учесть, что все таланты соискателя раскрываются наиболее сильно в обществе и при содействии его супруги Анны Евгеньевны. Будет полезно рассмотреть возможность её устройства рядом с мужем…».
Когда посол в Лондоне, действительный тайный советник Лобанов-Ростовский, получил с дипломатической почтой приказ от Великого князя Константина Николаевича разыскать живым или мертвым капитана второго ранга Лузгина, не вернувшегося в Петербург, первым об этом узнал Подгорский. Кроме самого посла только он и его супруга знали адъютанта в лицо.
Со всей присущей ему основательностью чиновник русского посольства Подгорский взялся за дело. Первое, что удалось выяснить – на рейде Саутгемптона в день отбытия Лузгина на материк случилась неприятность. Французское почтовое судно столкнулось с военным кораблем флота Её Величества. Официально этот случай признали несчастным, в прессе промелькнуло небольшое сообщение, что власти ведут расследование.