ься. Мозг, впечатленный картинами последних нескольких минут, отказывался возвращаться в нормальное, здравомыслящее состояние. Отдельно раздражал характерный запах, свойственный непроветриваемым больничным помещениям.
Кровать этого пациента была застелена простыней. Маленькая подушка сохраняла идеальную форму, будто её только что положили на место.
– Он не ложится уже второй месяц, – заметила настоятельница. – С тех пор, как пришел в сознание, только сидит. Ни одного слова мы от него так и не услышали. Мы о нем не знаем ничего. Он молчит и не отвечает ни на один вопрос.
Подгорский отступил на шаг назад, пытаясь заставить свои глаза напрячься.
Босые ноги пациента с длинными пальцами, не видевшими мозолей. Худые щиколотки и выпирающие из-под грубых штанов коленные чашечки. Руки больного опирались на кровать, его пальцы крепко ухватились за ее край, будто боялись расстаться с точкой опоры. Бесформенная накидка, как у того мужлана, что пытался раздавить собственными руками свою голову, скрывала телосложение больного, но однозначно можно было заметить – он, как и все здесь, полнотой не страдает. Спина ровная, будто кол проглотил. И плечи. Они разведены настолько, что лопатки этого человека сзади сомкнулись. Сквозь широкий вырез накидки просматриваются выступающие ключицы, обтянутые бледной кожей. Кадык почти не заметен под прямой, довольно густой бородой. Усы сверху густой шторой закрывают губы и невозможно разобрать, шевелятся они или нет. Острый нос скудно питающегося человека. Впалые скулы. Глаз не видно – взгляд опущен. Он смотрит на свои ноги, разглядывает неподвижные пальцы.
«Да нет… » – Подгорский непроизвольно нахмурился, всматриваясь в странного человека, сидящего на койке. «Не может такого быть…».
– Тот ли это господин, которого вы разыскиваете? – спросила настоятельница.
Илья Михайлович растерянно развел руками, пытаясь разглядеть проблески мысли в глазах пациента этого приюта для несчастных, обезумевших людей.
– Мистер Тэкери? – Подгорский присел на корточки, заглянув в глаза больному.
Куда делась пышная шевелюра? Откуда этот розовый рубец, диагональным рвом прорезавший кожу головы на расстоянии четырех пальцев над левым ухом?
Настоятельница, будто услышав мысли Подгорского, заметила:
– Вши. Его обрили неделю назад.
Подгорский понимающе кивнул и взял человека за руку:
– Мистер Тэкери? Вы слышите меня?
Адъютант уперся взглядом в Илью Михайловича, пытливо разглядывая его черты лица. Подгорский уже не скрывал улыбку: Лузгин его узнал.
На вокзале в Варшаве Подгорский рискнул оставить своего потерявшего память подопечного, чтобы отбить срочную телеграмму в министерство:
«Адъютант нашелся. Подробности лично.».
Поляк-телеграфист, привыкший беспрекословно передавать все, что написано в бланке, лишь удивленно приподнял брови, настолько лаконичным было сообщение, но на том конце телеграфной линии засуетились люди, помчались курьеры, взволнованный камердинер был вынужден потревожить Его высочество, уже отходившего ко сну.
Капитан за весь путь до Петербурга не смог промолвить ни слова. Только когда поезд остановился, и за окном сквозь метель четко стал просматриваться перрон, Лузгин тихо сказал:
– Домой. Я покажу.
Через тридцать пять минут обритый наголо адъютант, смущенный своим обессиленным видом, собрал все силы и громко постучал в дверь своего дома три раза.
Господин фон Кромберг, пребывающий в прострации, от стука подскочил так, будто его ошпарили кипятком из самовара. Деревянный стул после его резкого движения сначала с неприятным скрежетом о половицы отодвинулся назад, а затем, пару секунд сохраняя равновесие на двух задних ножках, грохнулся спинкой о пол.
Агафья вздрогнула, передернув плечами, словно на морозе. Татьяна Борисовна, пребывавшая на её руках в бесчувственном состоянии, на эти звуки никак не отреагировала.
Супруги Завадские обменялись красноречивыми взглядами – они единственные в этом зале знали об истинной миссии спиритолога. Александр Александрович долгое время упирался, но его супруга, Екатерина Алексеевна, применила все свои дамские таланты, чтобы убедить мужа – она была не в состоянии больше наблюдать, как рвется на части душа её близкой подруги. В конце концов, Завадский согласился с аргументами жены и, зная, что Татьяна Борисовна – заядлая театралка и знает всех местных актеров в лицо, выписал из провинциальной труппы актёра, способного исполнить роль медиума. Спиридон Качкин – так на самом деле звали герра Людвига фон Кромберга.
В конце представления Качкин, предварительно изучивший тонкости спиритической практики, должен был убедить хозяйку дома, что связь с духом её мужа невозможна, так как Леонид Павлович жив. И вот теперь, после этого тройного громкого стука в дверь, Спиридон впал в ступор. С одной стороны – он триумфально овладел сознанием хозяйки дома. Её обморок – лучшее тому доказательство, и комплимент его актерскому мастерству. Но как же теперь выходить из ситуации? Дух постучал, и миссию можно было считать проваленной.
Пунцовый от волнения, «фон Кромберг» сейчас больше всего опасался за свой гонорар. Три с полтиной рубля за час работы – такого заработка он не видел уже очень давно.
Агафья пришла в себя первой:
– Что же вы сидите, Александр Александрович! Подайте, подайте быстренько воды! Вон там, в графине! А Вас, Екатерина Алексеевна я попрошу открыть дверь.
Няня окатила бледное лицо Татьяны Борисовны мелкими брызгами, от чего та глубоко вздохнула, и открыла мокрые от слез глаза.
– Милочка моя, ну нельзя же так, право… Всего лишь пришел кто-то. И вообще, чушь эти ваши спиритические сеансы! – Агафья позволила себе повысить тон в адрес полностью растерявшегося спиритолога.
– Мммда… – полный насмешки взгляд Завадского оставлял Спиридону Качкину все меньше шансов на вечернее застолье в каком-нибудь популярном трактире.
Актер, разочарованно махнув рукой, задул свечи и быстрым движением сложил вдвое свою магическую карту.
– Ви должен знать! – обратился фон Кромберг к Татьяне Борисовне. – Дух не разговаривал, потому что его нет. Не существует духа этого человека!
Провалив действо, Качкин всё же решил под занавес доиграть свою роль убедительно и ярко. Этот всплеск эмоций он исполнил со всей страстью, присущей невостребованным и непризнанным талантам.
Екатерина Алексеевна, расстроенная сорвавшимся представлением, уже открыла дверь, когда Качкин решил свой гонорар отработать на всю катушку:
– И не спрашивайте меня больше ничего про свой муж! Его нет в том тонком мире, в который мы с вами только что пребывать! Он живой! Я это утверждаю!
Пришла очередь побледнеть Екатерине Алексеевне.
– Добрый вечер вашему дому! – Подгорский, стоя за спиной адъютанта, заглядывал через его плечо. – Это квартира капитана второго ранга Лузгина? Мы не ошиблись? Встречайте долгожданного гостя!
Актер Качкин, быстро собравший свои магические инструменты в саквояж, уж было собрался покинуть сцену, но его задержал ошарашенный вид Татьяны Борисовны. Она переводила взгляд с него на дверь, потом обратно, потом опять на дверь, в которую, осторожно оглядываясь по сторонам, вошел обритый налысо бородач со шрамом.
По всей видимости, именно такой представлял себе Гоголь немую сцену.
Агафья закрыла себе рот пухлой ладонью, чтобы не проронить неприличного слова. Екатерина Алексеевна так и осталась стоять у двери, крепко схватившись за кованую ручку. Завадский сделал шумный выдох и не сводил глаз с бородача, пытаясь разглядеть в нем знакомые черты лица.
Илья Михайлович ожидал несколько другого эффекта от появления адъютанта в родном доме. По пути из Варшавы, так и не услышав от Лузгина ни единого слова, Подгорский не единожды представлял себе трогательную сцену его возвращения, продумывал торжественные слова и ответы на поток вопросов со стороны домашних. Как это часто бывает, все пошло не по плану.
Татьяна Борисовна, сохраняя каменное выражение лица медленными шагами пошла навстречу мужу. За эти несколько секунд она пережила незнакомое чувство – в голову ударила жаркая волна, виски пульсировали в такт с учащенным и неимоверно громким биением сердца.
Мелко дрожащими пальцами Татьяна прикоснулась к руке адъютанта. Знакомые длинные пальцы мужа отреагировали не сразу. Сначала дрогнул его уголок рта. Потом потеплел взгляд, исчезла странная поволока. По мере того, как мозг адъютанта вспоминал запах родного дома, глаза его все больше наполнялись влагой.
Татьяна снизу вверх смотрела на свою потерю и поначалу не могла усмирить поток мыслей, но потом привстала на носочки и сквозь усы добралась до его губ.
– Я никогда не ошибаться! – демонстративно громко произнес фон Кромберг. – Я чувствоваль! Я знать, что был прав! А? Господин Завадский? Что скажете?
Но Александр Александрович, вышедший из оцепенения, уже стремился к своему другу. В один момент всех присутствующих будто прорвало, и они кинулись обнимать Леонида Павловича, словно пытались силой объятий компенсировать долгую и тревожную разлуку.
– Родные мои… – произнес адъютант, не в силах больше сдерживать катившиеся слезы. – Я дома, я дома… не плачьте… я дома.
Такого количества слов Подгорский не слышал от Лузгина от самой богадельни:
– Ну слава Всевышнему! Заговорил таки! Я то, старый дурень, думал – наш капитан рассудка лишился, а оно вон как получилось… Нужно было всего-то до дома родного довезти! Леонид Павлович, жену то вашу как зовут? Вспомнили?
Адъютант осторожно кивнул головой, будто боясь происходящего у него в голове:
– Т… Татьяна… А это Саша… И Катя здесь, и Агафья!
Адъютант наслаждался своей вновь обретенной способностью разговаривать, смакуя каждое имя, будто малое дитё, произносящее слова впервые на радость родителям.
Подгорский вежливо кашлянул, обращая на себя внимание. Он свою задачу выполнил и чувствовал себя лишним на этом празднике.