Тут же лекари принялись аккуратно снимать обрывки мундира, чтобы добраться до артерий. Они обменивались какими-то фразами на латыни, склонившись над еще живым императором. Граф Адлерберг, с шумом ворвавшийся в кабинет, в первую секунду своего присутствия увидел только их спины, согнувшиеся над кушеткой, но как только он подошел ближе, тут же отпрянул и задрожал всем телом настолько сильно, что Константину Николаевичу пришлось взять его под локоть и отвести к окну.
– Граф, держите себя в руках… – шепотом сказал Великий князь Адлербергу.
– Случилось… Все-таки случилось… – отрешенно ответил тот, приложив руку к бешено бьющемуся сердцу.
Со стороны приемной послышались быстрые женские шаги, сопровождаемые громким рыданием. Повернув голову влево, граф Адлерберг не смог сдержать свой порыв гнева:
– А вот и злой рок государя…
Княжна Долгорукова мчалась в кабинет, одетая в легкую накидку, с распущенными волосами. Левой рукой она прикрыла лицо, пытаясь сдержать стенания. За секунду оглядевшись, супруга императора ринулась к кушетке и припала к груди царя. Её рыдания заглушали любой звук в комнате, от чего доктора, переглянувшись, стали разговаривать громче.
– Императрица? – тихо спросил граф Адледберг, взглянув в глаза Великого князя. Друг детства императора ничего кроме отрешенности в глазах его брата не заметил.
Этот же вопрос сейчас терзал и самого Великого князя. Он уже долго держал в уме два ключевых обстоятельства – его брат, словно готовясь к своей кончине и зная отношение семьи к супруге, готовил ей титул императрицы. Наследник же, со своей стороны такому положению дел явно не противился и однажды, повздорив с отцом, объявил о своих планах уехать в Данию, на родину жены.
Через десять минут в государевом кабинете собрались почти все недостающие члены семьи Романовых и личный духовник государя.
Лейб-медик Боткин скомандовал качать меха кислородной подушки, шум которых нарушил пронзительную тишину кабинета. Никто из присутствующих не решался задать ему главный вопрос – есть ли хоть малейшая надежда?
Великий князь опустил руку в правый карман брюк, извлек оттуда серебряный перстень с императорским вензелем Екатерины Третьей. От того, покажет ли он сейчас его наследнику, зависит, какой путь выберет государство. Екатерина Третья и хитрец Лорис-Меликов или Александр Третий и консерватор Победоносцев.
Перстень, надетый на мизинец Великого князя Константина, быстро вращался, приводимый в движение его короткими и сильными пальцами, будто решение брата истекающего кровью императора зависело от того, в каком положении он остановится.
Бонна, облаченная во все черное, привела последнего из Романовых – мальчика тринадцати лет в матросском костюме, который держался из последних сил. [61]
Он собирался кататься на коньках, когда его попросили сесть в карету и срочно прибыть в Зимний из Аничкова дворца вслед за родителями. Дворцовая площадь уже была полна народа, когда тринадцатилетний внук императора, Николай Александрович, в сопровождении воспитательницы и пары лейб-гвардейцев прорывались в резиденцию царской семьи. Солдаты Преображенского полка, получившие приказ от Великого князя Михаила Николаевича, стали в цепь и самые ретивые из горожан, прибежавшие ко дворцу, чтобы узнать правду, вынуждены были отступить к Александрийской колонне. Толпа гудела и колыхалась, посылая проклятия убийцам и требуя расправы над теми, кого успели арестовать. В коридоре второго этажа, набитого придворными, юный Николай Александрович увидел и вовсе страшную для себя картину: лакеи, выносившие из кабинета деда тазы с окровавленной водой, тут же попадали в окружение – все присутствующие со рвением, достойным лучшего применения опускали туда свои платки и всякую другую ткань, чтобы напитать её государевой кровью… [62]
Мальчик прощался со своим дедом последним. Все понимали неотвратимость…
– Как долго? – Великий князь Константин положил руку на плечо лейб-медика Боткина и тот, подняв голову, тихо ответил.
– Не более четверти часа…
Эту фразу услышали все.
Михаил Николаевич сделал шаг в сторону Великого князя Константина, продолжавшего вертеть на пальце перстень:
– Я понимаю, о чем ты сейчас думаешь. От твоего слова зависит многое. Решайся…
Княжна Долгорукова разрыдалась так, что в её искренности не могло быть ни каких сомнений. Эти ноты горя и страдания невозможно ни с чем спутать. Так плакать может только женщина, теряющая самое ценное в жизни – свою любовь и счастье.
«Искренне?» – Великий князь сотый раз задавал себе этот вопрос – «Похоже, да… Но тогда получается – и сама не понимала, куда влезла, кому помогала…».
Константин Николаевич, на мгновение задумавшись, остановил крутящийся перстень и опустил взгляд на свою руку. Перстень остановился вензелем вниз.
Светлейшая княжна Долгорукова, поднявшись с колен, поправила свои запутавшиеся волосы и встретилась взглядом с Константином Николаевичем.
– Вижу тревогу в ваших глазах, княжна… – голос Великого князя Константина отдавал металлом. – Вам не следует беспокоиться… На площади стоит Преображенский полк. Михаил Николаевич предусмотрительно отдал команду. В этом дворце все, кто не желают зла дому Романовых, находятся в безопасности…
Константин Николаевич демонстративно перевернул перстень вензелем вверх, так, чтобы княжна его увидела. Лицо её окаменело, кожа мгновенно стала мертвенно бледной, и лишь легкий кивок так и не ставшей императрицей княжны означал, что она прекрасно услышала сказанное…
Без четверти четыре пополудни императорский штандарт над Зимним дворцом был спущен. Из кабинета своего отца с железным лицом, как и подобает государю, вышел следующий император Российской империи. Александр Третий.
Послесловие
Казаки с трудом сдерживали толпу на Семеновском плацу. Появление двух позорных колесниц с приговоренными к казни цареубийцами вызвало ропот и волнение. Каждый из тех, кто был поближе к коридору, ведущему к выстроенному за ночь эшафоту, пытался подпрыгнуть, чтобы разглядеть их лица, пока палач не накинул саван висельника. Народ притих, как только колесницы подъехали вплотную к месту казни.
Пятерых приговоренных завели на эшафот для оглашения приговора. В их ряду Софья выделялась маленьким, почти детским ростом. Она была по плечо Михееву, стоявшему от нее по правую руку.
Солдаты лейб-гвардии Измайловского полка по команде офицера приняли на караул. Обер-секретарь в полной тишине стал зачитывать текст приговора. Как только он произнес последнее слово, мелкая барабанная дробь разнеслась по Семеновскому плацу.
Палач надел на приговоренных саваны, затем петли.
Михеева казнили вторым, и Софья слышала, как он упал на пол после того, как под его весом оборвалась веревка. Толпа загудела – палач накинул петлю вновь.
«Такого… Не каждая веревка выдержит» – слова Достоевского оказались пророческими. Петля, на которой должны были повесить «Дворника» порвалась второй раз, но рука палача не дрогнула и приговор был приведен в исполнение.
Высокая и мощная фигура Александра Третьего, стоявшего лицом к окну в своем кабинете в Аничковом дворце, отбрасывала длинную и четкую тень. Он выбивался из рода Романовых не только ростом, но и складом мышления. Человек, который воспитал Императора, который повлиял на формирование его взглядов в большей степени, чем родной отец, стоял в самом конце его тени. Обер-прокурор Победоносцев. Невысокий, худощавый человек в очках.
– Ваше Величество… Как Вам уже докладывали, казнь цареубийц состоялась. При этом, считаю своим долгом довести до Вашего сведения, что в моем распоряжении находится письмо графа Толстого в Ваш адрес…
– И что же он просит? Уверен, не для себя, как обычно… – ответил Александр Третий, не обернувшись.
– Просит пойти по пути исполнения воли Божьей, просит Ваше Величество простить и помиловать осужденных. К примеру, отправить их в Америку, снабдив деньгами… – ответил обер-прокурор, нисколько не сбавив напора голоса, в котором не ощущалось ни малейшего подобострастия, ни ноты плебейства. – Я посмел вернуть графу его письмо без Вашего высочайшего ответа.
Пауза, повисшая в воздухе, для Победоносцева значила только одно – император подбирает слова. Как он его и учил. Слово иной раз бьет похлеще, чем казачья шашка, а если это государево слово – так нужно быть готовым нести за него ответ.
– Вы правильно поступили, Константин Петрович. Не время сейчас для всех этих либеральных игр. У нас другие заботы… Границы, флот, железная дорога от Варшавы до Владивостока.
Александр Третий, резко повернувшись в два шага подошел к столу, в центре которого лежал серебряный перстень с вензелем.
– А вот это… Это достойно внимания. Легкомыслие, свойственное моему покойному отцу, чуть было не привело к большой беде. От Великого Князя Константина Николаевича я узнал много интересного. Мы в этом разобрались и теперь должны сохранить в стране порядок и спокойствие… Поэтому прошу Вас, Константин Петрович, забудем об этой истории. В конце концов, отец её любил…
В родовом поместье Клиффордов появился еще один надгробный камень. Большой, серый, равномерно покрытый черными блестящими точками. Чуть выше центра каменотес выбил имя покойного. Генри Харрис.
Лорд Филипп Клиффорд не любил этот закоулок своей усадьбы, но сегодня, в годовщину смерти своего единственного племянника он пришел сюда вместе со своим бульдогом.
– Ты был не самым лучшим из Клиффордов, Генри… – лорд, сохраняя каменно выражение лица, вслух разговаривал с надгробием. – Но ты был единственным моим членом семьи… Я сполна возьму с них… сполна. Поверь.
Агафья который день носилась между кроватью кухней и кроватью Татьяны Борисовны, подавая то бульон с перепелиными яйцами, то кувшин с широким горлышком. Хозяйка чувствовала себя прескверно.