Глаша держала в руке подсвечник с горящей свечой, поджимала губы и сверлила меня недовольным взглядом. Инесса Ивановна, одетая в домашнее платье, сидела на стуле, прижав ко груди ладонь. Из-за ее спины хлопал любопытными глазками Тишка. А вот за ним стоял тот, кого я совсем не ожидал встретить.
— Гордей Назарович?
Мужчина, чей взгляд метал молнии, прошел вперед. Каждый шаг юфтевый сапог походил на удар гонга. Думала, сердце выпрыгнет из груди, но нет. Он остановился напротив.
— Софья Алексеевна, голубка вы моя ненаглядная, у вас совесть есть? — не стал себя сдерживать пристав. — Смею в этом сомневаться.
— Простите, пожалуйста. Я должна была предупредить… Замоталась. Совсем забыла о времени.
Блеснувшие в глазах тетушки непролитые слезы, были подобны удару под дых. Ни криков, ни ругани. Будь Прохор Васильевич на ее месте, за уши бы оттаскал. И, честно говоря, правильно бы сделал.
Опустив голову, я тяжело сглотнула.
— Да, вы, барышня, околели совсем. Проходите, не стойте, — запричитала Глаша. — Ночь за окном, вьюга воет. Это ж надо… одной… А ежели б лихие людишки кошелька, не приведи господь, лишили? Али чего похуже? Ни за грош пропадать… Мы ж не ведали чего и думать. Вон, на прошлом годе, коляска соседушку нашу, Евдокию Афанасьевну, сбила. Хорошая женщина была, царствие ей небесное. А ежели б и вы… того? Инесса Ивановна недельный настой пустырника в себя влила. Велела Тишке мухой метнуться, Гордей Назарыча, ежели он еще в участке, к нам звать. Только собрались, и вы тут как тут. Эк неудобственно…
— Тетушка, простите меня, — подошла я к пожилой женщине, и тут же выдохнула с облегчением, когда она, поймав мою ладонь, прижала ее к своей щеке. — Думала, быстро управлюсь, а оно вон как…
— Понимаю я все, Сонечка. Дело молодое. Птичкой в клетке столько томилась, захотелось свободы, — Гордей, услышав ее слова, заметно пасмурнел. — Но, ежели куда отлучаешься надолго, хоть два слова…
— Все совсем не так, — закачала я головой. — Гордей Назарович, я, вместе с Дарьей Спиридоновой Колпаковой, ездила на станцию Котомяново, проведать Клавдию Никаноровну Тичикову. Ну, по нашим делам…
Пристав от удивления аж закашлялся. Согнулся пополам. И только сильный хлопок Глаши по широкой спине, помог ему не задохнуться.
— Клавдия Никаноровна, говоришь? — нахмурилась Инесса Ивановна. — Давненько я не слышала этого имени. Но да ладно, пойду к себе. Что-то голова разболелась. Тишка, подняться помоги.
Глаша тоже куда-то запропастилась. Вскоре в коридоре остались двое — Ермаков и я. Пристав уходить не спешил. Топтался на месте, сверля меня строгим взглядом.
— Каюсь, грешен сам. Мог бы уже понять вашу неуемную натуру.
Недоволен. Сердиться. Пришлось выдавить максимально заискивающую улыбку.
— Гордей Назарович, а не желаете отужинать? — и повысила голос. — Глаша, что у нас к столу?
Из кухни пришел ответ:
— Дык, ушица с осетром осталась. Мигом разогрею.
— Ну вот видите? Господин пристав, прекращайте дуться, соглашайтесь. А я клянусь, все-все вам расскажу.
— Благодарю покорно, я сыт. Да и час поздний, — все не желал уступать ни пяди своей гордости упрямый солдафон.
Но ничего. И не таких принципиальных убеждать приходилось.
— Это чем же? В обед щи трактирные по тарелке гоняли? Их же не пойми из чего готовят, а у нас все свежее, домашнее. Пальчики оближите. Чего еще желать? Да и не утерплю я до завтра, мне сегодня нужно с вами поговорить.
— Без ножа режете, Софья Алексеевна.
Гордей покачал головой, но уголок его губ дрогнул. Едва-едва. Не смотри я так пристально, не заметила бы. Но я смотрела. И заметив, почувствовала, как с души свалился невидимый груз.
Анализировать, почему для меня так важно одобрение или порицание моих действий приставом, я не стала, оставив это занятие на потом. Оправила юбку и повела блюстителя порядка в гостиную, где Глаша — благослови господь ее доброе сердце — уже успела накрыть на стол.
Рядом с озвученной ухой, запах которой, коснувшись моих ноздрей, вызвал бурление в голодном желудке, дымились лишь недавно покинувшие печь пирожки с капустой и яйцом. В центре стоял запотевший графин с квасом и два граненых стакана.
Тут бы и святой не устоял, что уж говорить о крепком мужчине, живущем бобылем и не привыкшем к подобным пиршествам?
Дождавшись, когда он утолит первый голод, я сложила ладони домиком и подалась вперед.
— Гордей Назарович, а что там насчет кольца Тичикова? Нашли?
— Да ежели бы, — махнул он рукой. — Иль брешет наш купец, иль не для продажи колечко прихвачено. К завтрему на Соломную скатаюсь, порыщу промеж лютейших в Китеже преступных элементов.
— Звучит занимательно.
Видимо что-то эдакое проскочило в моем взгляде или голосе, заставившее Гордея насторожиться. Сглотнуть.
— Место это гнилое, Софья Алексеевна. Не для юных барышень. Хоть режьте, с собой не возьму.
— Не больно и хотелось, — хмыкнула я, проглотив рвавшийся с губ смешок, вызванный тревожным взглядом Ермакова. Неужто боится, что настаивать начну? — А вот у меня есть, что вам рассказать.
Отложив в сторону пустую тарелку, Гордей вытер рот и откинулся на спинку стула.
— Весь в нетерпении.
Речь моя вышла сбивчивой. С перескоками от голого изложения нашего с Клавдией Никаноровной общения, на мои собственные мысли и ощущения от ее неоднозначной персоны. Благо пристав оказался слушателем терпеливым и ни разу не перебил.
— Чувствую, не ладно что-то с этой женщиной. Может за ней… присмотреть?
— Софья Алексеевна, пустое это. Вас чаем угостили, все честь по чести рассказали. А что не слишком любезна была с вами госпожа Тичикова, ну так понять ее можно. Судите сами — пришли к вам в дом две незнакомые барышни и с пустого места требуют душу им излить. А ежели их супруг ненавистный подослал? Другая на ее месте в шею бы гнала, а то и городового кликнула. Жизнь тяжела… Так у кого она легкая? Купец один в поле воин, а у нее за спиной родня.
— Родня, — задумчиво протянула я и внезапно осознала, что пазл сложился. Подскочила с места, заставив напрячься смаковавшего теплый пирожок Ермакова. Заметалась взглядом по сторонам. Но, быстро осознав, который сейчас час, вздохнула и вернулась на место. — Гордей… кхм… Назарович, я, кажется, все поняла.
— И что же вы поняли? — настороженно уточнил он.
— Вы только не ругайтесь. Пока ничего сказать не могу. Вдруг я ошибаюсь. Но одно несомненно — нам завтра кровь из носу нужно наведаться к мадам Жужу.
Глава 12, Где ночь полна сюрпризов
Гордей заметно нервничал.
Был напряжен. Поджимал губы. Хмурился. Даже на хрупкую девицу — от силы лет пятнадцати — которая трясущимися руками наливала нам чай, смотрел с подозрением.
Винить его было не за что. И так максимально пошел у меня на поводу.
Да, пытался отговорить. Очень настойчиво. Но, в конце концов, согласился сопровождать меня в «вертеп разврата» мадам Жужу.
О цели визита не допытывался, довольствуясь размытым «там поглядим». Сидел молча, дожидаясь появления хозяйки. А если и кипел от негодования где-то там внутри, внешне никак это не проявлял, позволяя мне собраться с мыслями.
Не то, чтобы я не потратила на это всю прошлую ночь и большую половину сегодняшнего дня, ожидая открытия салона. Мысленно взвешивала каждое сказанное слово. Задача стояла не из легких — поймать затаившегося Князя Тьмы. И словно чувствуя это, призрачная, словно туман, Алевтина, не отлипала от меня ни на мгновение.
Кружила над головой, пока я ехала в участок. Парила над полицейским извозчиком, который вез нас с приставом на Поткинскую. Вертелась у лица охранника, что вел нас через черный ход. И сейчас делала вид, будто изучает женский портрет, висевший на самом видном месте, в кабинете мадам Жужу.
Или — как по батюшке — Юлии Павловны Тюлькиной.
— Гордей Назарович, — прочистив горло, обратилась я к приставу. — Как думаете, какова вероятность, что жертв у нашего душегуба не четыре, как все считают, а намного… намного больше? Все же три года — немалый срок.
Серебряная ложечка выпала из рук девицы и, с пронзительным звоном, ударилась сначала о блюдце, а затем об пол. Взмолившись о прощении, она быстро подняла прибор и, позабыв поднос с чайником, помчалась к выходу. Пристав проводил ее удивленным взглядом.
— Отрицать не буду, Софья Алексеевна, сам о том полагал. Любля-то речка не глубокая, да течение у ней сильное. Много люда беззаботного, сказывают, за года унесло. Топи гиблые, опять же, чуть от Китежа отъедешь. И барышень одиноких, вольных взглядов, у нас полно. Учет им никто не ведет. Пропадет одна-другая. Кто ж их знает, авось в столицу укатили? То ли еще куда…
Не успел Ермаков закончить мысль, как с грохотом отворилась дверь. В кабинет, жестко вдавливая каблуки в потертый паркет, влетела его хозяйка.
Если в прошлую нашу встречу она предпочла образ скромной, жеманной барышни, готовой расстараться перед законом и поведать о своей почившей работнице все, что ей известно — и даже немножечко больше — сейчас перед нами был совершенно другой человек.
Распущенные волосы. Яркий макияж. Вульгарное красное платье, скинуть которое — дело пары секунд. Губы кривятся, подрагивают. В карих глазах плескалась откровенная злость. Прибавляющая и без того не сильно молодой — но сильно молодящейся — женщине лет эдак десять.
— Госпожа Тюлькина, — резко поднялся Гордей и вытянулся в струну. — Мое почтение.
— Ах, это снова вы? — процедила мадам Жужу, смерив сначала пристава, затем меня немигающим взглядом. Если и удивилась моему преображению и сменившим брюки юбкам, даже глазом не повела. — Я все рассказала в прошлую нашу встречу. Больше ничем помочь не могу. Ходите тут, рыскаете. А у меня порядочное заведение. Девочек всех распугали. Гости из-за вас уж больно взволнованы. Желаете меня в чем-то изобличить — пожалуйста, готова выслушать. А нет — извольте немедленно удалиться.