Более того, «Федора» раскрыл США получаемые от КГБ задания о сборе научно-технической информации. Работник ЦРУ утверждал: «Он передал нам задания КГБ на сбор информации в области науки и техники, перечень сведений, которые советская разведка стремилась получить, помог установить объекты интереса КГБ в военной области, прежде всего производителей вооружений. Все, чем он интересовался по своей работе, относилось к военной сфере: танки, ракеты и прочее. Он был очень полезным источником, принимая во внимание наши скромные возможности в советской колонии в те дни».
С тем чтобы представить Кулака в глазах его руководства (КГБ) в качестве ценного работника, ФБР предоставляло ему соответствующую информацию — подлинные секреты США, которые, однако, предварительно просматривались и обрабатывались ЦРУ и другими разведывательными ведомствами и о которых «Федора» затем уже сообщал в Москву. По словам сотрудника ЦРУ, «эти материалы имели низкий гриф секретности, но не были фальшивыми».
Регулярные тайные встречи Кулака с представителями ФБР записывались на видеопленку. Работник ЦРУ сообщил: «Я видел записи этих встреч и его опросов. Коренастый парень, типичный русский. С ним вели беседы нью-йоркские сотрудники ФБР на английском языке. И была большая бутылка шотландского виски, которое все пили».
В 1963 году Кулак покинул секретариат ООН и перешел на работу в советское представительство при этой организации. В 1967 году он сообщил ФБР, что его отзывают в Москву в связи с обычной ротацией кадров. Когда в 1971 году Кулак вновь приехал в США в качестве атташе по науке, он возобновил отношения с ФБР. Но позиции «Федоры», если он действительно был агентом проникновения, становились все слабее и слабее. В газетных отчетах, включая таковой Симура Херша в «Нью-Йорк тайме», выдвигались предположения, что ФБР осуществило проникновение в советское представительство при ООН. Так, писал Херш, одна из причин, по которым президент Р. Никсон создал секретное подразделение под видом рабочих по обслуживанию помещений Белого дома, состояла в показном беспокойстве, что «высокопоставленный сотрудник КГБ… работавший на американскую контрразведку, мог быть скомпрометирован» расследованием уотергейтского дела[147].
В 1971 году во время шумной истории с документами Пентагона — секретной историей вьетнамской войны, просочившейся через журналиста Дэниеля Элсберга в «Нью-Йорк тайме», — Кулак сообщил, что комплект документов был передан в советское посольство. ЦРУ подняло на смех это сообщение. На встрече с Дэвидом Янгом, одним из руководителей секретного подразделения «водопроводчиков» в Белом доме, директор Управления Ричард Хелмс сказал, что он игнорирует эту информацию, потому что «мы знаем человека, который передает нам такие сообщения, и у нас есть свои сомнения в отношении их»[148].
В общей сложности Кулак — «Федора» — проработал в Нью-Йорке два года в секретариате ООН, начиная с 1961 года, и два срока в советском представительстве при ООН в период с 1964 по 1977 год с четырехлетним перерывом между ними, когда он отзывался в Москву[149]. Несмотря на сомнения в отношении Алексея Кулака, его, как и других добровольных информаторов из КГБ, не могло обойти вознаграждение: в течение шестнадцатилетнего периода ФБР заплатило ему примерно 100 тысяч долларов.
Питерсон утверждает: «В 1977 году, когда «Федора» готовился к окончательному возвращению домой, мы указали ему на опубликованные статьи и сказали, что он сам справится с ситуацией. По моему личному мнению, если бы он не был подставой, его бы казнили».
После работы на ФБР и передачи ему информации в течение более двенадцати лет Кулак — «Федора» — возвратился в Москву в 1977 году и впоследствии был зафиксирован там ЦРУ живым и здоровым. Это, конечно, не подтверждает, что он был искренним с ФБР. Но это также не означает, что Кулак честно работал на США, избежав разоблачения, или что все это время он действовал как двойной агент. Питерсон считает: ««Федора» мог быть под наблюдением в Москве, и, когда он столкнулся с ЦРУ, КГБ мог вмешаться и свернуть это дело».
В 1978 году писатель Эдвард Джей Эпштейн раскрыл скрывавшегося под псевдонимом «Федора» человека, описав его как сотрудника КГБ, работавшего под прикрытием ООН и занимавшегося сбором научно-технической информации[150]. Сотрудники американской разведки были потрясены этим разоблачением, потому что описание их источника в советском представительстве носило настолько конкретный характер, что они предположили, что ему уже конец. Бывший высокопоставленный сотрудник ЦРУ отмечал: «После книги Эпстейна мы пришли к выводу о том, что с "Федорой" покончено. Он никоим образом не миг выжить»[151]. Но по странному стечению обстоятельств, насколько ЦРУ удалось узнать, с ним ничего не случилось.
Борис Соломатин, работавший в 1971–1975 годах резидентом КГБ в Нью-Йорке, во время второй командировки Кулака предложил свой вариант возможного толкования событий. В интервью с автором этой книги, состоявшемся в Москве в сентябре 1991 года, Соломатин, хотя и отказался назвать «Федору» его настоящим именем, сказал: «Имелись обстоятельства, которые отклоняли подозрения от него. Во время войны он получил звание Героя Советского Союза, и это снимало подозрения».
Споры об искренности «Федоры» никогда не утихали. ЦРУ поверило в его искренность в 1975 году (после ухода в отставку Энглтона)[152]. ФБР столкнулось с большими трудностями, прежде чем составить свое определенное мнение о нем, и часто склонялось в ту или иную сторону в данном вопросе. В 1967 году ФБР, кажется, признало «добросовестность» сотрудничества «Федоры»[153].
Однако более позднее исследование, проведенное под руководством Джеймса Нолана-младшего, заместителя помощника директора ФБР по контрразведке, и завершенное в марте 1976 года, содержало вывод о том, что «Федора» являлся подставой. Как говорили, ФБР вновь видоизменило эту точку зрения в начале 80-х годов. К 1990 году в ЦРУ стало известно, что Кулак умер естественной смертью.
В то же самое время, когда «Федора» активно работал на американцев, ФБР, а позднее и ЦРУ получали информацию от другого советского источника в Нью-Йорке — Дмитрия Федоровича Полякова, офицера ГРУ (советской военной разведки). Он проходил под псевдонимами «Топхэт» в ФБР и «Бурбон» в ЦРУ, которое головному убору предпочло спиртной напиток. В разведывательных кругах имена «Федора» и «Топхэт» фигурировали неразрывной парой словно яичница с ветчиной. В 1966 году Поляков был направлен в Бирму, в начале 1970 года откомандирован в Индию, где с ним поддерживал связь сотрудник ЦРУ Пол Диллон. Возвратившись из этой командировки в Москву, Поляков продолжал передавать информацию ЦРУ, используя переданный ему американцами импульсный радиопередатчик. В 1990 году советская сторона заявила, что «Топхэт» схвачен, а позднее было сообщено, что он был казнен 15 марта 1988 года[154].
Однако в то время «Федора» и «Топхэт» были не главной заботой ЦРУ. В Лэнгли все с большей отчетливостью начинали понимать, что допросы Носенко являются катастрофой. Более того, они несли в себе потенциальную возможность скандала, в случае если общественность узнает о том, что ЦРУ поместило в тюрьму перебежчика КГБ. Неизвестно, принимали ли во внимание Энглтон и другие сотрудники Управления катастрофическое воздействие этих допросов на других возможных перебежчиков, если бы Советы узнали о тяжелых испытаниях Носенко.
Необходимо было что-то предпринимать. В 1967 году Хелмс, теперь уже директор ЦРУ, поручил сотруднику управления безопасности Брюсу Соли вновь рассмотреть вопрос о причинах ухода Носенко на Запад. 28 октября его наконец забрали из тюремной камеры и перевели на первую из трех конспиративных квартир в пригороде Вашингтона. Условия проживания Носенко значительно улучшились, но его передвижения были все еще ограничены, и он не являлся свободным человеком[155]. Не ранее марта 1969 года ЦРУ наконец позволило Носенко провести двухнедельный отпуск во Флориде. В памятной записке Хелмсу директор управления безопасности Говард Осборн писал: «Носенко становится все более упрямым и жаждет получить полную свободу. После почти пятилетнего заключения это желание, включая и желание иметь женское общество, понятно»[156].
Бэгли явно видел возможность скандала. Он направил письмо Энглтону, предупреждая его об «опустошительных последствиях», которые могут наступить в случае, если Носенко отпустят на свободу. Взяв карандаш и лист бумаги, он изложил возможные меры по разрешению проблемы с Носенко. Пункт № 5 звучал — «Уничтожить человека», пункт № 6 — «Представить его неспособным связно излагать мысли (специальные дозы препаратов и т. д.). Возможная цель — помещение в сумасшедший дом» и пункт № 7 — «Помещение в сумасшедший дом, не делая его сумасшедшим»[157].
Однако Бэгли, который в 1966 году стал заместителем руководителя советского отдела, так никогда и никому не отправил эти «леденящие душу» записи, и они явно не предполагались для предания широкой огласке. Этот перечень мер стал известен только потому, что в 1976 году преемник Энглтона и руководитель контрразведки ЦРУ Джордж Каларис — с одобрения тогдашнего директора Управления Джорджа Буша — поручил бывшему резиденту Джону Харту провести новое изучение дела Носенко. Харт обнаружил записи Бэгли в файлах Управления и рассказал о них конгрессу.
Бэгли, пойманный в ловушку Хартом, был разъярен. Он заявил: «Изложенные на моем листке меры никогда не предлагались к реализации. Это был мыслительный процесс: вот у нас есть парень — и что со всем этим делать? Записи произведены от руки карандашом, никогда и никому не показывались и не были предназначены для кого-либо еще».