То немногое, что известно о Мэрфи, свидетельствует, что он родился 23 июня 1921 года в штате Нью-Йорк, закончил Государственный педагогический колледж в Кортланде (штат Нью-Йорк) к югу от Сиракуз, в 1942 году, во время второй мировой войны, служил в армии. Затем в его официальной биографии значится должность «консультанта в министерстве обороны». В действительности же он служил в армейской разведке в Корее и Японии, а затем поступил в ЦРУ. В 1949 году или немногим позже он уже был шефом оперативной «базы» ЦРУ в Мюнхене.
В 1953 году Мэрфи прибыл в Берлин в качестве заместителя начальника «базы», под начало Билла Харви. В Берлине его дом своим задним двором граничил с участком Пола Гарблера, который вел «Франца Койшвица», известного позднее под именем Игоря Орлова. К 1959 году Мэрфи на короткое время сменил Харви на его посту начальника «базы», а в 1963 году получил повышение и занял пост начальника советского отдела в штаб-квартире. Он оказался в гуще событий периода охоты на «кротов», ожесточенных споров по поводу Голицына и Носенко и замораживания операций по Советскому Союзу.
Мэрфи был одним из ведущих игроков Управления, он быстро продвигался по карьерной лестнице, но по пути попадал в весьма громкие скандальные истории. В Вене, по сложившейся в ЦРУ легенде, он ввязался в драку в баре с человеком из КГБ и вынужден был спасаться бегством весьма унизительным способом — через окно мужского туалета. «Очевидно, он отправился в пивной зал или бар, получив информацию, что этого парня из КГБ можно завербовать. Дэйв ринулся в бой, и тут парень взорвался, выплеснул пиво ему в лицо и завопил: «Американский шпион!»»
В 1966 году, будучи шефом советского отдела, Мэрфи стал звездой еще одной истории, на этот раз в Японии. Она прошла по заголовкам газет всего мира, хотя Мэрфи был изображен в сообщениях как «турист».
Трудности начались, когда Мэрфи самолетом отправился в Токио, чтобы завербовать резидента КГБ Георгия Покровского, который находился там под прикрытием должности первого секретаря советского посольства в Токио. Для начальника отдела необычно лично участвовать в весьма рискованном оперативном деле «в поле», но Мэрфи был не из робкого десятка и не бегал ни от опасности, ни от интриг.
Джордж Кайзвальтер так вспоминает эту историю: «В качестве шефа отдела СР (Советская Россия) Мэрфи под настоящим именем отправился в Японию, чтобы показать парням, как это делается. Он взял с собой оперативного сотрудника, который и получил удар зонтиком по голове. Разразился скандал, попавший в газеты».
Да, это был скандал, и газетные статьи сконцентрировали внимание на некоторых странностях, происходивших в апартаментах токийского «Клин Бриз» в ночь праздника Святого Патрика. Согласно газетным сообщениям, Покровский, возвращаясь в свой номер в «Клин Бриз», увидел своего соседа-колумбийца, некоего Хосе Мигеля Монева Кальдерона, в холле, тот выглядел больным. Колумбиец попросил Покровского помочь ему добраться до своего номера, чтобы принять лекарство. Русский оказал эту услугу. На лестничной клетке их, конечно же, поджидали два американских «туриста»: Мэрфи, который зарегистрировался в отеле как прибывший из Маклина (штат Вирджиния), и Томас Райан из Вены (штат Вирджиния). Завязалась драка. Покровский вырвался, но вернулся с подкреплением из советских. Группа головорезов из КГБ схватилась с двумя американцами за пределами номера, началась свалка. Покровский ударил Райана зонтиком, и сотруднику ЦРУ разбили очки.
Покровский выдвинул обвинение в том, что американцы пытались похитить его. Японская полиция замяла дело, назвав его всего лишь «ссорой двух американцев с колумбийцем». В Вашингтоне представителя госдепартамента Роберта Макклоски спросили, были ли «замешаны в эту историю какие-либо американские официальные лица»?
«Нет», — твердо ответил он.
Именно при руководстве Мэрфи советский отдел вел, а затем начал подозревать нелегала КГБ Игоря Логинова, кодовое имя «Густо». Вспомним: Логинов был завербован в Хельсинки в 1961 году Ричардом Ковичем, который позднее, в результате проведенного Голицыным анализа его карьеры, стал одним из первых подозреваемых в принадлежности к «кротам». У Ковича были не только имя, начинающееся с букры «К», славянское происхождение и служба в Германии, но он вел Ингеборг Лигрен (норвежского агента ЦРУ), Михаила Федерова (нелегала ГРУ) и Логинова.
Хотя Логинова «в поле» после Ковича последовательно вели сотрудники ЦРУ, за дело с самого начала наблюдали из штаб-квартиры сотрудник контрразведки Джозеф Эванс, работавший на Мэрфи, и Бэгли из советского отдела. Невысокий, коренастый, компактный человек, куривший одну за одной сигареты с фильтром, Эванс в прошлом был газетным репортером, издававшим еженедельник в Луисбурге (штат Пенсильвания). Он поступил на работу в Управление и в 50-е годы был направлен в Лондон, чтобы анализировать материалы перехвата, поступавшие из берлинского туннеля. Вернувшись в 1959 году обратно в штаб-квартиру, он сконцентрировал свою деятельность на узкой специальности — советских нелегалах. Вдумчивый человек с аналитическим складом ума, он на первых порах доверял Логинову.
Эванс принимал участие в допросе Голицына. «Я тщательно допрашивал его относительно Логинова», — рассказывал он. Дело было в мае 1961 года, когда Кович находился в Хельсинки. Тогда Голицын и еще один сотрудник КГБ встретились там с Логиновым. «Голицын сказал, что тот, другой сотрудник из Москвы служил в управлении, занимающемся нелегалами, он вел Логинова и проводил его «стажировку», то есть проверку усвоенного перед получением окончательного задания». В то время, говорил Эванс, «я весьма опасался возвращения Логинова в руки Советов», поскольку теперь он якобы был для ЦРУ двойным агентом.
Осенью 1962 года Логинов вылетел в Париж. Весной 1964 года он прибыл в Брюссель, это была его третья командировка на Запад. Он ездил в Германию, затем в июне отбыл в Бейрут, потом в Каир, выдавая себя за канадца, а позднее вернулся в Москву. В январе 1967 года КГБ направил Логинова в Антверпен в его четвертую командировку на Запад. Ему была дана инструкция посетить несколько стран и наконец поехать в Соединенные Штаты — основную цель его поездки.
Хотя Ричард Кович по-прежнему доверял Логинову, в советском отделе и среди сотрудников контрразведки к советскому нелегалу росло подозрение. Для Бэгли и
Эванса, сотрудников контрразведки, работавших на советский отдел, «стажировка» Логинова представлялась бесконечным процессом. «Создавалось впечатление, что он никогда никого не вел, — говорил Бэгли. — В данном случае мы имели дело с нелегалом, который все время тратил на то, чтобы задокументировать себя. Большинство нелегалов ведет агентов, как, например, Лонсдейл».
«Имелось несколько других причин, — добавлял Бэгли. — Конкретных причин. Не то чтобы он был непродуктивен. Были совершенно конкретные моменты* Он допустил ошибку в радиопередаче. Он что-то знал, что еще не получал из Москвы. Его легенда не контролировалась. Ему постоянно обещали, что он получит важное задание, но этого так и не случилось». Приблизительно к 1965 году решение было принято: Логинов — подстава.
Джозеф Эванс сказал, что решение было принято по двум причинам. «Во-первых, мы отчаялись добраться до основы его легенды. Мы задавали ему вопросы относительно противоречий и пробелов в ней. Перед нами был человек, который по характеру вопросов мог сделать заключение, что мы явно сомневаемся в его истории, и при этом никогда никакой реакции озлобления или удивления. И во-вторых — мы имели дело с большим ловкачом. Если мы отступимся и дадим свободно уйти человеку с паспортом, то кто знает, куда он намерен отправиться».
Если Логинов прибыл в Соединенные Штаты — свою конечную цель, — то он должен находиться под наблюдением ФБР. Но ЦРУ беспокоило, по словам Эванса, что «этот человек способен изменить личину и исчезнуть. Мы могли его потерять».
«Логинов не дал нам ничего, что представляло бы ценность для контрразведки, — настаивал Эванс. — Ни нелегалов, ни агентов. Его фальшивые документы никогда не приводили нас к какому-либо аппарату поддержки нелегалов, ни к адресам (советских) агентов, находившихся на связи у нелегалов. Ничего!»
Неспособность Логинова идентифицировать вспомогательных агентов-нелегалов имела значение потому, настаивал Эванс, что «если они обеспечивают одного, то могут обеспечить и других. Он не назвал ни одного, кто мог бы привести к остальным нелегалам». Истинное задание Логинова, считал Эванс, заключалось в том, чтобы «выяснить, сколь много мы знаем о нелегалах и о том, как они действуют».
Для верности, сказал Эванс, Логинов передал ЦРУ свои коды. «Вот моя шифр-система», — сказал он. «Ну и что? Мы могли читать его сообщения. А может, имелось две системы? Он имел одностороннюю радиосвязь из Центра (Москвы), которую без шифра нельзя было прочесть. Мы могли слушать — он дал нам частоту и время — и подтверждать его сообщения». Но, повторил Эванс, Логинов мог получать послания, о которых ЦРУ и не знало.
Еще одной причиной для вывода, сделанного сотрудниками контрразведки, сказал Эванс, явилось то, что Логинов никогда не объяснял мотивов своей добровольной службы на ЦРУ. «Я никогда не чувствовал ненависти к КГБ или порученным заданиям». Не проявлял он ее и ради захватывающей роли двойного агента. Он говорил, что ему нравится работать на американцев, но никогда не проявлял противоположного чувства, враждебности, к советской системе. «Я просто хочу работать на американцев», — говорил Логинов[201].
Как вспоминает Эванс: «Я пришел к выводу, что он никуда не годится, и в этом мнении меня поддержали Дэйв Мэрфи и Пит Бэгли. Они тоже чувствовали, что что-то не так».
Во-первых, разумеется, то, что Логинов защищал искренность побуждений Юрия Носенко. В то время ЦРУ держало Носенко под арестом и, по резкому выражению Дэвида Мэрфи, пыталось «расколоть» его. Оперативным работникам ЦРУ, находившимся в контакте с Логиновым, приказали расспросить его о Носенко. Ответа Логинова, что Носенко действительно является перебежчиком, самого по себе было достаточно, чтобы бросить тень на Логинова. «Логинов подтвердил честность Носенко, и это навлекло на него беду», — сказал один из бывших сотрудников Управления.