‑то страшась и ожидая увидеть, то в результате притока адреналина в кору головного мозга эта чертовщина обязательно примерещится. Так было и в этом случае: потрескивание обоев на стене в совокупности с едва уловимыми шорохами, производимыми по дому котом Васькой, были приняты тетей Дуней заявление покойного мужа (что Гребов мертв – подсказывала ее душа). Так что к приезду Чича она была уже наполовину готова продать усадьбу и перебраться жить к сестре, которую ее благоверный сделал вдовой через десяток лет после свадьбы, сгорев от страстной любви к «зеленому змию». Вдовам, конечно, веселее было коротать жизнь вдвоем. Беспокоили до поры до времени тетю Дуню лишь Неустроенные дед Федя и Славка, которые в это время были заняты какими‑то делами на побережье Черного моря.
В конце концов, она решилась – отправила им письмо с подробным описанием того, что случилось, и просьбой посоветовать – как поступить с домом. Подтолкнула ее к письму вовсе не жажда денег, хотя деньги для потомков казаков никогда лишними не бывают по причине их постоянной нехватки. Дело в том, что последние две недели кошмары по ночам стали являться с завидным постоянством: сперва что‑то скрипело и постукивало в окна, затем однажды, уже под утро, во входную дверь забарабанили.
Тетя Дуня спросонья бросилась к ней, откинула крюк и... в открывшийся проем вместе с серым утренним светом ввалился замшелый почерневший кладбищенский крест. Хозяйка с воплем скаканула через него и как была – в одной рубашке – понеслась по улице к сестре, распугивая идущих к пастбищу коров. Когда сестра Маня, отпоив прибежавшую валерьянкой, потребовала объяснений ее неглиже – выложила все, как есть – про полтергейст. Маня, конечно, мало поверила ее объяснению, потому как третий год жила без мужа и ничего такого ей не являлось, так она и сказала единокровной родственнице. Оскорбленная таким недоверием тетя Дуня сразу пришла в себя и заявила сестре, что если бы у нее, как у некоторых, было на каждую ночь по станичному хахалю‑кобелю, ей некогда было бы следить за разными там явлениями. Но так как она, опять же не в пример некоторым, верна навеки памяти своего Вани, то... Короче, помирившись, сестрички сошлись на том, что пару ночей Маня проведет у Дуни и если рассказы той не подтвердятся, будет хлопотать о переводе ее в стардом – благо переводиться недалеко – здесь же, в станице. Однако уже на следующую ночь от идеи стардома пришлось отказаться: в открывшуюся внезапно дверь спальни важно вошел... светящийся человеческий череп, с жужжанием пробежался под кровать, на которой тряслись от страха обе сестры, затем вернулся к порогу и исчез за ним. Дверь захлопнулась, зато раздался стук в окно. Тетя Дуня и Маня перевели квадратные глаза туда и, заорав от ужаса, стали рвать другу друга одеяло: в ярком лунном свете снаружи стоял Иван Федорович и приветственно делал им ручкой. На этом кошмар закончился, но перебраться сестрам пришлось в другую комнату: спать на мокрой перине не очень‑то приятно...
Как только чуть разъяснилось на дворе, они дружно перетащили вещи Дуни к Мане, которая жертвовала в этом случае личной жизнью – мужиков она любила поболе, чем ее покойный супруг первак из патоки. Но в сарае было полно сена, и эта проблема отпала как‑то сама собой. А зимой... впрочем, Маня была оптимисткой...
Жорик от удовольствия чуть не запил – ведь он на девяносто процентов сделал работу всей «бригады» – значит, бабки остальные – его. Ну, поставит ящика три‑четыре «Российской». Ну, закусь там, то‑се! Опять же бабцы! Но если он договорится по дешевке с этой долбаной вдовой, на которую потратил столько сил и энергии... Ха, фокус с ниткой, иголкой и канифолью, конечно, известен любому дурню: воткнул иглу в переплет окна поближе к стеклу, к игле – длинную нитку в ушко привязал... И сиди себе за углом, води по нитке канифолью. Душу выматывает, между прочим!
Зато потом, когда крест с кладбища пер, намаялся! Хорошо, всего один мужик по дороге встретился, да и тот – в стельку. Заматерился, попробовал перекреститься – рукой мимо рожи промахивается. Плюнул и пошел дальше – как бык... это... отлил, одним словом! Проспится – забудет!
Сложнее всего было на завершающей стадии: череп выпросил у кладбищенского сторожа – он в нем «бычки» гасил недокуренные, фосфору – у местной «химички» – мазать якобы поплавки для ночной рыбалки, а вот за детской радиоуправляемой моделью автомобиля пришлось аж в Краснодар сбегать! Зато какой эффект?! Ну, а с образом покойного Гребова – проще простого! Фотографией шеф снабдил каждого – чтобы хозяйке его представиться вроде друга по бывшей работе в забое. Остальное – дело техники: немного грима, парик и – никакой одежды! Не привык, правда, перед двумя бабами – нагишом да без продолжения... Ну да ничего – для пользы дела можно и потерпеть! А сейчас терпеть не хотелось. Две недели полового воздержания давали о себе знать: Жорику уже минуло двадцать семь – мужик в соку, «качок» – в городской местности он себе не позволял и трех дней пропускать «вхолостую». И если бы не приказ шефа – вплотную заняться «делом», забыв обо всем остальном, да не маячившие в перспективе крупные, очень крупные бабки, – он бы уже семенил не одну станичную «телку». А сегодня можно. Дело, считай, сделано, клиент морально подготовлен... Правда, старик этот – свекор да пацан‑сынок приплелись... Так у них свое жилье – у одного в Швеции, у другого – где‑то в Грузии или Абхазии. На хрен им квартира в какой‑то станице, пусть даже родимой?!
С такими мыслями Чич топал по ночной улице, все более приближаясь к колхозной овчарне на ее окраине, которая находилась по соседству с СТФ – свинофермой. На территории овчарни был выстроен большой кирпичный дом для обслуживающего персонала, в который администрация акционерного общества
временно поместила бригаду «шабашников». Подход к этому дому со стороны станицы был один – по неширокой, метра в три, перемычке между двумя отстойниками – жижесборниками, то бишь глубоким вонючим котлованом правильной четырехугольной формы, в который стекала жижа с очистных фермерских транспортеров. Там она годами и отстаивалась, постепенно испаряясь и высыхая. Чич, зажав нос, галопом перелетел плотину, и вскоре стоял у дверей дома. Сразу было ясно – идет большой «гудеж»: во всех комнатах – яркий свет из‑за занавесок, вовсю наяривает кассетник, а песни перемежаются плотным матом... Жорик распахнул дверь и... еле устоял на ногах: клубы табачного дыма, перемешанного с кислым тяжелым запахом застолья и вонью нестираных носков швырнули его назад. Но сзади напирал «духан» отстойников, а из двух зол выбирают меньшее – он решительно шагнул внутрь, профессиональным «зэковским» взглядом охватывая сразу все: простой дощатый стол, уставленный бутылками и закусью, кодляк шабашников за ним, их бригадира Хачика, почему‑то стоящего и отчаянно жестикулирующего и... девчонку лет тринадцати в голубых джинсах, шикарной замшевой укороченной курточке – неподалеку от него.
При виде Жорика спор будто обрезало. Он был среди них «авторитетом» – у него «казна», за ним – полномочия шефа.
– Ба, какие люди – и без наручников! – раскинув радушно грабли, Хачик шел обниматься.
– Ша! – отстранил его Чич. – Сначала объясни, что это за элемент? – указал взглядом на девчонку.
– Падлой буду – не знаю! – Хачик смущенно отступил. – Две минуты перед тобой зашла! И с порога – базар за «травку»! Еще даже не познакомились!
– Ты кто такая, откуда? – Чич шагнул к девчонке и едва взглянул на нее, сразу все понял. Круги под глазами очень симпатичного личика, трясущиеся пальцы, нервное подергивание плеч... Ее «ломало» самым натуральным образом.
– Зойка я! Здесь в турлагере живем, из Тулы приехали на уборку яблок. Дайте, дайте, хоть «окосячок» курнуть?!! Я знаю, у вас есть, ребята в лагере говорили!
– Прокололся, сука! – Чич резанул Хачика взглядом.– Размениваться начал, дешевка поганая?! Из‑за мелочевки дело сыплешь?!
– Да я, Жора! – начал отступать тот под давлением взгляда. – Всего одному хмырю».. пару «пяточек»... – В дверь вдруг постучали снаружи.
– Ждешь кого?! – враз остыл Чич.
– Наши все домаI – Хачик метнул глазами по углам.
– Сидеть! – Жорик посадил взглядом вскочивших из‑за стола.
– Ой, мамочки! – Зойка вдруг вцепилась в рукав его куртки» – Спрячьте меня куда‑нибудь!
Хачик скользнул к соседней комнате, сделал пригласительный жест... Чич толкнул туда Зойку, подумал и... шагнул следом, щелкнул выключателем. Свет погас.
– Эй, ребята, откройте. Это я, Денис! – донесся голос с улицы. Хачик с улыбкой распахнул дверь.
– А‑а‑а, дарагой, пачему кричишь? Маг поет – не слышно ничего. Дверь открыта – зачем стучать? Захади, гостем будешь!
В щель неплотно прикрытой двери Жорик наблюдал: в комнату с улицы шагнул парень лет семнадцати, за ним еще один. Как видно, их знали – рожи всех сидящих за столом расплылись в притворно‑радостных ухмылках.
– В чем дело, дарагой? – переспросил Хачик. – Снова проблемы?
– Да ну, Хачик. нам того «пластилина», что вы вчера подкинули, на всех желающих хватает. Когда закончится – еще скинемся, я приду. А проблема есть – Зойка наша пропала. Прямо с дискотеки куда‑то смылась. И Алика бросила! – показал он на соседа.
– Невеста, э?! – хитро прищурился Хачик, остальные за столом насмешливо заржали.
– Может, и невеста, – запальчиво выкрикнул покрасневший Алик. – Только наркоманка она! Мы просто так – балуемся, а ее брат давно на иглу посадил...Но я ее вылечу! Вылечу... и женюсь,– проговорил он уже тихо.
– Любишь? – вновь прищурился Хачик, и сам же ответил: – Конечно, любишь! Наверное, ха‑а‑рошая и красивая девчонка твоя Зоя – жаль, не видел, оценить не могу!
– А... у вас ее не было? – обвел комнату настороженным взглядом Алик, задержав его на чуть открытой двери в темноту соседней.
– Не веришь? – прижал обе руки к груди Хачик. – Мне не веришь? Вчера доверял, когда брал кайф, – сегодня предаешь веру! Смотри, пожалуйста, сколько хочешь смотри! – шагнул к двери.