– Он и Насте клялся в любви до гроба, даже обещал жениться, когда понял, что ему светит за изнасилование несовершеннолетней! Кстати, Настя и была этой самой несовершеннолетней! – рассказал ей Игорь. – Она же его и спасла от тюрьмы, а то и чего покруче.
– Что уж теперь? – вздохнула Женя, пряча в сумочку платочек. – Но кошмары этих двух вечеров, вы правы, преследуют меня постоянно. Я уже и к психотерапевту ходила, и к бабкам‑знахаркам, даже к экстрасенсу одному... Вроде бы на время прекратится, а затем – вновь...
– Замужем была? – спросил Игорь.
– Была, – вновь тяжело вздохнула Женя. – Восемь лет промучилась, алкаш достался такой же, как и мои покойные родители. Те допились до того, что продали дом, а на вырученные деньги продолжали пить, пока не сгорели, а этого белая горячка в дурдом загнала. А жили мы у его родителей...
– Так тебе, получается, и жить негде? А дети?
– Какие дети с таким пропойцей – себя бы прокормить! А жить действительно негде – разве иначе я пошла бы в этот придурастый салон?– Женя вновь закрылась ладонями.
– Да ладно, брось ты, не реви, – попытался утешить ее Игорь, – придумаем чего‑нибудь, правда, Гек? – обратился он за поддержкой к Геку.
Тот вроде бы не слышал его, уставя глаза в пространство и шевеля губами.
Игорь пожал плечами, налил шампанского и подал его Жене.
– На вот, выпей и успокойся! С твоей внешностью да не устроиться ! Тебе в актрисы прямая дорога или в манекенщицы!
– Пробовала в актрисы! – всхлипнула Женя, беря бокал. – В первый же вечер режиссер одной самодеятельной киностудии завалил меня на диван еще до подписания контракта. Пообещал, что я в новом фильме буду играть главную героиню. А наутро оказалось, что на эту роль уже назначена его жена. И в салонах моды точно также – если не трахнешься с режиссером, продюсером... Противно, так противно, что повеситься хочется! – Она залпом выпила шампанское.
– А деньги хоть есть у тебя?
– Есть, – Женя невесело улыбнулась, открывая сумочку. – Около миллиона.
– Ого! – воскликнул Игорь, но, увидев деньги, которые она достала, поправился: – Да это же хохлобаксы!
– Да, это карбованцы, – подтвердила Женя. – Их хватит, чтобы только за одну из этих бутылок расплатиться, – кивнула она на шампанское.
– Вспомнил ! – крикнул вдруг Гек. – Хотите стихотворение послушать? – И, не дожидаясь ответа, начал:
Рассветный час. Не спится, тишь...
В квартире сумрачно и пусто.
А в грудь тихонечко, как мышь,
Скребется грусть, поддавшись чувствам.
Курю, и сигареты тлен
Плывет к окошку узкой лентой.
Мороз чеканит на стекле
Узоры – памяти моменты:
...Вокзала шпиль. И сам вокзал,
Перрон‑разлучник со скамьею,
И я. И ты. Глаза – в глазах,
Но только не душа с душою.
Рывок – и шпиль поплыл назад,
Не успевая за вагоном, Мы – рядом.
Я ловлю твой взгляд,
Но ты – в купе, я – на перроне.
Исчез, укрытый темнотой,
Фонарь последнего вагона.
...Вдруг сердце сжало пустотой
До помрачения, до стона!
Ну почему, взглянув в глаза,
Я не сдержал ее порыва
И не нажал на тормоза
На самой кромке, у обрыва?
Зачем, поддавшись чарам злым,
Без возражения, без боя
Я взял – и разрубил узлы,
Что были связаны судьбою?
...Да ну, зачем копать в душе?
Ты не девчонка. Я – не парень.
Ведь мы с тобой давно уже
На разных точках полушарий.
А глаз тоску, печаль – слезой
Отмоет дочиста, до блеска!
..Лишь сердце – как перед грозой
В воспоминаниях‑отрезках!
– Хорошие стихи! – Женя улыбнулась Геку. – Это твои, я знаю. Но почему – грустные?
– Далеко любимая! – вздохнул Гек тяжко. – А я ведь тоже пишу! – объявила она. – И тоже – почему‑то грустные. Может, любовь такая есть? А может, потому что в стихах – зима, она замораживает любовь. До весны... Потому и грустно.
Среди толпы, у елки новогодней,
Узрев лишь профиль, да и то – на миг,
На площади, при всем честном народе,
В Снегурочку влюбился Снеговик.
Она прошла, его не замечая,
Красою обжигая вновь и вновь,
И Снеговик почувствовал, что тает,
Познавши безответную любовь.
...Ночь усыпила праздник тьмой бездонной
До утреннего первого луча.
А он в огне любви неразделенной
Все таял, как горящая свеча.
...Наутро ребятишки птичьей стаей
Кричали, затевая хоровод: –
Снегурочка! Чего‑то не хватает! –
А вот чего – никто не разберет!
Она же, песнь прервав на полутоне,
Прикрыв глаза небесной чистоты,
Держала на немеющей ладони
Сердечко – льдинку дивной красоты.
Шептала льдинка: – Будет впредь уроком,
Несовместимы снег и человек!
Позволь же мне хоть как‑то, ненароком,
Послать тебе свой маленький привет!
Моя любовь, снежинкой пролетая,
На твой балкон неслышно упадет.
И пусть, коснувшись губ твоих, – растает,
Как поцелуй под старый Новый год!
– Пошли домой, а то я сейчас заплачу! – Игорь сгреб со стола неоткрытые бутылки с шампанским и виски и торжественно заявил: – Я знаю, где ты будешь жить. У бабы Зины!
Глава ХКазнить нельзя помиловать
Но так просто уйти им не удалось. К столику подошел один из музыкантов и обратился к Геку:
– Там парень один на улице хочет потолковать с тобой! – Сейчас подойду! – Гек поднялся из‑за стола. – Я с тобой! – Игорь рванулся следом. Когда проходили мимо стойки, Катя подмигнула им:
– Не бойтесь, у моих мальчиков все схвачено! У входных дверей бара стояла знакомая фигура – Лесик. Игорь подошел к нему.
– Вы что‑то забыли, синьор?
– Я насчет Женьки... – начал было Лесик, но Гек перебил его: – Об этом не может быть и речи! Она не ваша игрушка!
– Да не о том я! – поморщился охранник. – Ей лицо или фигуру могут испортить!
– Как это? – не врубился Игорь.
– А вот так это: или бритвой по лицу писанут, или мотоцикл «случайно» собьет! – объяснил Лесик. – В первом случае – красоты как не бывало, во втором – в лучшем случае – хромота...
– Ты что, гад, опять со своими угрозами? – схватил его за грудки Гек. Из темноты тотчас же, пошлепывая о ладони увесистыми битами, выступили фигуры.
– Да нет, ребята, что вы, не угрожаю я! – боясь повторения пройденного, Лесик заговорил быстрее: – Просто так ее из «Интима» уже не отпустят, раз она влезла туда. Откупные нужны – неустойкой называются...
– Сколько? – перебил его Игорь.
– Лимон! – выдохнул Лесик.
– Хохлобаксами? – попытался уточнить Гек, но охранник презрительно скривился:
– Их уже и за семечки не берут!
– На! – Игорь совал ему в руку горсть бумажек. – Остальное – вам на семечки. Теперь‑то, надеюсь, вопрос исчерпан?
– Отдай, пожалуйста, револьвер! – тихо попросил Гека Лесик. – Он... газовый, зарегистрирован...
Гек выхватил оружие, вгляделся пристальнее.
– Как же я мог так облажаться? Ну выпитая «Астра»! Держи, – он сунул револьвер Лесику, – да больше не махай им почем зря.
– Нервы, – вздохнул тог, пряча оружие. – А вы ништяк ребята! – уронил, отходя.
– Ладно‑ладно, проваливай! – засмеялся Игорь. – Все мы хорошие...
У бабы Зины свет не горел – спала, значит.
– А‑а‑а, до утра как‑нибудь перекантуемся! – беспечно махнул рукой Игорь. – Ты, Жень, на кровати, дед Федя – на диване, а мы втроем– на ковре. Вообще‑то... если ты боишься...
– Запомни, Игорь! – наставительно перебила его Женя. – Четверо нормальных мужчин никогда не изнасилуют спящую среди них женщину.
– Почему? – в один голос изумились приятели.
– Да потому что всю ночь будут подглядывать друг за другом, притворяясь спящими, – Женя засмеялась и вошла в открытую Игорем дверь.
Дед Федя, сидящий за кухонным столом напротив Влада, чуть не подавился очередным глотком «Амаретто».
– Едрит твой ангидрид! Енто што же, в баре там всем по такой красавице выдают? – он юлой завертелся вокруг нее, оглядывая со всех сторон и не переставая цокать от восхищения языком. Вошедший вслед за Женей Гек прыснул, глядя на него.
– Недаром ты, Жень, включила нашего деда в список настоящих мужчин, – пояснил он всем причину своего веселья.
– А ты што, не веришь? – подскочил к нему дед. – Дак спроси мою Лизуху... – тут уже грохнул общий хохот. Поняв, что сболтнул лишнее, дед подумал и... треснул Гека по шее.
– Не провоцируй другой раз!
– Да он мусульманин, ваш дед! – заорал от стола уже порядком захмелевший Влад. – Свинину не ест, – показал он на банку тушенки, – а закусывать больше нечем. Значит, мусульманин!
– Да я ее, энту свинину, принципиально потреблять перестал после одного антиресного случая! – попытался реабилитировать себя дед Федя. Тут же все насели:
– Расскажи!
– Ладно! – махнул рукой. – Специально для вас, – поклонился Жене. – Было енто зимой, как раз под Новый год... – Здесь обычно при каждом новом изложении этого замечательного случая дед Федор обязательно вставляет новое начало, а то и вовсе ставит всю историю с ног наголову. Так что позвольте, уважаемый Читатель, самому Автору рассказать, что вышло у двух кумовьев из попытки зарезать к новогоднему стопу свинью Машку, ибо кому же еще знать более достоверно то, что написал сам...
Дед Федор сидел на табурете у печи и пыхтел в поддувало «Примой». Стекла окошка семиградусный морозец покрыл замысловатыми виньетками, но в печи озорно потрескивали дрова. Несмотря на теплый дух в хате, никакого предновогоднего настроения у деда не было и в помине, хоть и оставалось до праздника всего ничего – два дня. Объяснялась его хандра просто – вечор с кумом Василием, корешом его годов, выкушали литр отменного «первака», который добыли самым что ни на есть незаконным способом – вскрыв сундук бабы Фроси – дедовой супружницы, и долив тут же десятили