ми гуляли, ничего не замечая, в проходах, задевая друг друга, падая и снова поднимаясь. Я с опаской двинулся к заветной двери, в любую секунду ожидая какого-нибудь сюрприза. Некоторые больные проводили меня угрюмыми взглядами. А может, я сам сумасшедший, а они все нормальные? Все ведь относительно.
Лавируя меж койками, я дошел до кабинета и быстро заскочил в дверь.
Заведующая была крепка сложением, что являлось показателем ее профессионализма. Совладать с такими ребятишками мог только человек, сильный душой и телом,
Когда я объяснил, что хотел бы побеседовать с Максимовым и узнать, чем он приболел, она ухмыльнулась и произнесла:
— Ха, у них у всех один диагноз. — Она звонко щелкнула пальцем под подбородком. — А лежит он в третьей палате с одним таким же. Через недельку переведем в общую.
— А вы уверены, что он болен, может, косит, ну, симулирует?
— А кто его знает? Симптомы есть — лечим. Нормальный человек сюда попасть не очень хочет.
— Я могу с ним побеседовать?
— Да ради Бога. Если он в рассудке.
Узнав, где находится палата, я миновал зал с колоннами и зашел в помещение с номером три на дверях. Шикарно. В психбольнице палата на двоих, как на Западе. Правда, содержимое немного портило впечатление.
Один из больных сидел на койке, второй же, повернувшись носом к стенке, вероятно, спал. Судя по спившемуся лицу, сидящий был Максимовым.
— Привет, — сказал я, ничего не объясняя, сел на соседнюю койку и положил «дипломат» на колени. Если Максимов и был сумасшедшим, то явно не в настоящий момент. Пару минут мы просидели в полной тишине, подозрительно наблюдая друг за другом.
Наконец он спросил:
— Вы ко мне?
— Ага.
— Из милиции?
— Точно.
— Я сразу понял.
— Почему?
— У вас галстук форменный.
— Значит, вы не сошли с ума?
Молчание.
— Что вы хотели?
— А вы по моему галстуку догадаться не можете?
— Нет.
— Ну, тогда я сам. Фамилия Комаров вам что-нибудь говорит?
— Это мой напарник по работе.
— Он умер в пятницу. Вы случайно не знаете, почему?
— Нет.
— Жаль. И все-таки. Вы ведь друзья?
— Ну и что?
— А то, что вы не удивились моей новости. И второе — все прям как по заказу. Вечером — выстрел в живот, потом — ваш приступ. Таких милых совпадений не бывает. Вы зря трясетесь. Я врач и, хоть и на тройку, но в свое время сдал экзамен по психиатрии. Так что ваньку валять не стоит.
— Кто вам сказал, что я здесь?
— Мать.
— Дура!
— Как ваше самочувствие?
— Я болен.
— Тогда я тоже. А где вы были в пятницу вечером?
— Гулял.
— Один?
— Один.
— А серебристый «Опель» вам ни о чем не напоминает?
— Нет, нет, нет! Зачем вы пришли? Я ничего не знаю! Комарова убили, а я тут при чем? Мне плохо!
Голос Максимова постепенно приобретал визжащие нотки. Сосед по палате перевернулся на другой бок.
— Уходите! А! Какого черта вам надо?
Голос сорвался на крик.
Я понял, что если сейчас не выйду, Максимов прыгнет на меня, что создаст лишние неудобства и привлечет внимание персонала. Поэтому, поднявшись с койки, я быстренько шмыгнул за двери, смешался с зомби и, пройдя сквозь их строй, кубарем выкатился из палаты.
Хорошенькая беседа. Я действительно не специалист по психиатрии, но явное притворство от белой горячки как-нибудь отличить сумею. Вернее, даже не притворство. Испуг. Смертельный. Меня, что ли, он испугался? Я, вроде, не Квазимодо.
ГЛАВА 4
Рассуждая о пугливости Максимова, я слегка заблудился в лабиринте переходов и палат, умудрился забрести в женское отделение, но все же, минут через двадцать мне удалось наконец выбраться на улицу.
После темного помещения яркие снежные блики нестерпимо резали глаз. Я прищурился, прошел через проходную и направился к мостику. Но тут что-то заставило меня обернуться. Вот так всегда, в самый ненужный момент меня как будто черт дергает смотреть куда не надо. Как это говорят — спинно-мозговая реакция. Иногда она выручает, иногда — наоборот. Не знаю, как оценить ее воздействие на этот раз, потому что, обернувшись, я увидел в тридцати метрах от вахты серебристый «Опель». Хорошо это или плохо, я в тот момент как-то не сообразил. Но ноги автоматически понесли все остальное мое тело назад, к проходной. Неосновной инстинкт. Вопреки разуму и подсознательному желанию убраться подальше, сесть на трамвай, вернуться в кабинет и никуда не лезть.
Сторож-вахтер все так же сидел и пил чай.
— Батя, сейчас никто не проходил?
— Двое прошли. Тоже из милиции. И кажется, Максимова спросили. Что за персона такая? Может, знаменитость?
Я не дослушал, опрометью бросившись к зданию, откуда недавно вышел.
Я давно понял, что горячка до добра не доводит. Не белая, обычная, которая в тот момент накрыла меня с головой, заставив, вместо того чтобы спокойно рассмотреть указующие стрелки на стенах, нестись наверх по первой попавшейся лестнице, в результате чего я, естественно, сразу заблудился.
Домик был явно дореволюционной постройки, с множеством лестниц и переходов, и поэтому палату белогорчичников, или как там правильно, я снова нашел лишь минут через десять. Оказавшись у заветной двери, я что было сил принялся жать звонок, постукивая при этом ногой по косяку.
— Иду, иду, кто там?
— Да я, я, из милиции.
— И что вы зачастили?
Замок лязгнул, и я, довольно по-хамски оттолкнув с пути женщину в белом, влетел в зал. Уже не обращая никакого внимания на людей-призраков, а лишь бесцеремонно расталкивая их локтями, я добежал до третьей палаты и, застыв у двери, прислушался. Однако расслышать что-либо мне не давали вопли обиженной санитарки и ругань белогорчичников. Тогда, решив, что незачем понапрасну терять время, я распахнул дверь и заскочил внутрь. Сосед все так же спал, уткнувшись в стену, но вот Максимов уже не сидел, а лежал, при этом судорожно размахивая руками, разевая рот как рыба без воздуха и что-то там хрипя. На белой больничной рубахе, в районе сердца, алели два пятна. Значит, если я еще не совсем позабыл высшую математику, именно столько ранений несколько минут назад получил этот бедняга. Не умер сразу — это, конечно, плюс. Надо бы помощь оказать. Я, не сводя с Максимова глаз, открыл «дипломат» и достал чистый лист. Максимов, кажется, заметил меня, потому что разом перестал трясти руками и стонать. Я нагнулся к нему.
— Говори, ну! Кто они? Зачем? Слышишь? Дурак! Сергей протянул руку и, указав на тумбочку у кровати, снова захрипел.
— На, подписывай! Быстрее!
Я сунул ручку в ослабевшие пальцы Максимова и поднес папку с листом к его груди.
— Давай, давай! Мы еще на свадьбе твоей погуляем! Максимов вывел на листе свою подпись и закрыл глаза. Из двух глубоких ран на груди пульсирующими толчками выплескивалась кровь. Я схватил простыню, разорвал, положил два куска на раны и, выскочив из палаты, прокричал:
— Вы, придурки лагерные! «Скорую», «скорую» скорее!
Затем, вернувшись, я открыл тумбочку и достал оттуда не что иное, как обычную резиновую грелку. Встряхнув ее, я понял, что она не пуста и наполнена совсем не водой. Сунув ее под тулупчик, то есть совершив мелкое хищение государственного имущества, я выбежал из палаты.
Побегав еще минут десять по переходам, я, от всей души матеря архитектора, наконец оказался на улице. «Опеля», конечно, уже и след простыл. И только тут я понял, каким лохом на деле являюсь. У меня и раньше бывали проколы, но сейчас… Борцу с преступностью такого гигантского уровня это просто непростительно. Мало того, что я не запомнил номер машины, так еще вместо того, чтобы просто постоять у проходной и тормознуть тех, кто оттуда выйдет, понесся сломя голову в палату. И остался с носом. Хотя нет, не с носом, с грелкой.
Я достал этот медицинский прибор, отвинтил крышку и потряс над снегом. Из грелки, сверкнув на солнце, вывалился какой-то странный предмет. Я нагнулся, начинающими замерзать пальцами разрыл снег и поднял с земли настоящее произведение ювелирного искусства — золотой массивный перстень с монограммой «МК» на прямоугольной площадке. Сунув его в карман, я размахнулся и зашвырнул грелку за забор, вернув таким образом государству похищенное имущество. После чего, немного отдышавшись, вернулся назад в больницу,
Как говорит одна мудрая пословица: «Что знают двое, знает и свинья». Именно эту философскую истину я пытался развить, сидя в своем кабинетике, накрывшись тулупом и пуская в пространство белый пар дыхания. Кто-то каким-то образом узнал, что мистер Максимов залег в психушку, несмотря на то, что знали об этом только я и его мать. Вот как раз и те двое, о которых упоминалось в пословице, а значит, есть еще и свинья.
Я окончательно запутался. У Максимова было ружье, но пропало. В вечер убийства Комарова он влетел в больницу, перед этим отсутствуя дома. По всему получалось, что именно он стрелял в Мишу, не исключено, что на пару с владельцем «Опеля». Но его убийство рубило все концы. Кстати, забыл сообщить, что по моему возвращению в палату Максимов был уже мертв, несмотря на оказанную мной квалифицированную первую помощь. И еще этот перстенек с таинственными инициалами.
В больнице я, поговорив с медсестрой, узнал, что спустя минуты две после моего визита в двери позвонили два молодых человека, лиц которых она не запомнила, и, предъявив удостоверения сотрудников милиции, спросили, где лежит Максимов.
Так как я тоже спрашивал его, она без всяких сомнений указала на третью палату. Товарищи находились там минуты три, после чего, поблагодарив медсестру, вышли. Естественно, она не запомнила ни фамилий, ни должностей. Хорошо хоть запомнила, что один был одет в малиновый пуховик. Учитывая, что полгорода ходило в таких пуховиках, примета прекрасная.
Собственно, а что я дергаюсь и переживаю? После убийства Максимова к работе подключился убойный отдел Главка, меня допросили, а я все честно рассказал, «забыв» упомянуть, однако, о двух чистых листах с подписями покойных, золотой гайке с вензелем и об «Опеле» в придачу. А посему меня теперь не волнует, раскроют там эти убийства или нет, хотя формально обязанности по убийству Комарова лежали на мне, но только формально, поэтому можно садиться и писать бумаги, а ищут пускай другие. В конце концов, мне до пятницы со всеми долгами рассчитаться надо. Не разорваться же мне. Так что сейчас открою сейф и начну строчить, ни в какие заморочки больше не влезая. Хватит. Главный принцип нашего общества — не высовывайся, что бы ни случилось. Сиди и смотри «Поле чудес», Марианну там какую-нибудь или бумаги пиши. Грабят пускай, убивают, мы ничего не видим и не хотим знать. Вам надо — вы и копайтесь.