Оставшись в джинсах, майке и босиком, я поскакала за Сашхеном к высотке. Они с Семёнычем уже дошли до предпоследнего подъезда, Сашхен срезал мудрой магнитку… Мама дорогая.
И дверь, и лестница в подъезде были измазаны так, что живого места не было. А я босиком.
Подбежав, я едва успела поймать дверь, чтобы не захлопнулась. Ох, как не хочется, как не хочется наступать в ЭТО… Но Сашхен с Семёнычем уже поднялись до второго этажа, я слышала их негромкие голоса.
Ладно, фиг с ним. Надо ценить преимущества: босиком я двигаюсь совершенно бесшумно, и они меня не услышат.
Прикрыв дверь так, чтобы она не хлопнула, я стала подниматься, аккуратно держа дистанцию.
Акустика в подъезде отличная, так что я слышала, как они сначала спорили, затем Сашхен рассказывал Семёнычу о Диспетчере, затем они вспомнили Прохора, затем опять немножко поспорили… Сашхен начал уставать — я чувствовала, как от него вниз по ступенькам стекает раздражение.
Успокойся, — шептала я одними губами. — Тебе понадобятся все твои силы…
Увидела открытую дверь на крышу и вымазанный кровью проём, и меня замутило. За проёмом клубилась тьма.
В прямом смысле: здесь, в парадном, всё было, как обычно: стены в граффити — какой-то Витя очень хотел какую-то Катю, — потолок в паутине, лестница в крови…
А вот там, где должен виднеться кусочек неба, а под ним кусочек крыши — ничего не было. Там клубилась мутная чернота, как кисель, как расплавленный гудрон… И в эту черноту одновременно шагнули Сашхен и Семёныч.
Закричать?
Нет уж.
Они всё равно туда пойдут. А меня изгонят, и ещё Ави нажалуются. Так что фиг. Подожду чуток — и за ними.
Слава богу, шагали они не с пустыми руками.
Сашхен прижал к щеке ложе Ремингтона, Семёныч проткнул чёрную плёнку стволом АК…
Вот они шагнули за порог и исчезли.
А я никак не могу заставить себя подняться на последний пролёт. Ноги словно приклеились к полу — липкому, мерзкому, в комках и подсохшей корочке…
Давай, топай, — подгоняла я себя. — Там же Сашхен.
Во рту стало сухо. В ушах раздавался противный комариный писк, и очень, очень захотелось в туалет…
И тут я услышала выстрелы.
Бу-бух — двойной из Ремингтона, та-та-та — швейная машинка АК.
Как я оказалась у проёма — сама не помню, но я вылетела на крышу, словно пробка из бутылки.
Вылетела — и заколдобилась, забыв, как дышать.
Они были совсем рядом, ко мне спиной. Чуть дальше лежала Тварь, с развороченным корпусом, с разбросанными в разные стороны лапищами.
Семёныч хотел подойти к ней, но Сашхен его удержал, передёрнул скобу и сделал ещё два выстрела Твари в голову.
С такого расстояния и с патронами такого калибра от головы осталось влажное пятно…
— Зря, — грустно сказал Семёныч. — Как мы теперь узнаем, что это была за Тварь?
— Это был вервольф, — сказал в ответ Сашхен.
Присев на корточки, он дотронулся до задней лапы зверя.
Вервольф был огромен — намного больше любых ликантропов. Лапы размером с тигриные, здоровенное туловище, голый, похожий на шомпол, хвост…
Он был лыс — от слова «совсем», ни одной шерстинки. Кожа чёрная, маслянистая, как будто вервольф искупался в мазуте. Под кожей бугрились мускулы, он был как набитая камнями автопокрышка.
— Это новая разновидность, — пояснил Сашхен. — К обычным вервольфам они отношения не имеют. Стопроцентные Твари. Только вот…
— Только вот СДЕЛАНЫ они из настоящих вервольфов, — кивнул Семёныч.
— СДЕЛАНЫ? — Сашхен удивлённо открыл варежку.
Мы с Рамзесом уже сталкивались с такими Тварями. Ну, может, не с такими крупными — этот реально был, как носорог.
Но то, что кто-то «делает» их из настоящих оборотней — большая новость, и в этом я удивление Сашхена разделяю, стопроцентов.
— Сделаны? — переспросил он. — Не объяснишь, что это значит?
Семёныч кивнул, и начал что-то говорить, но тут я увидела, как к ним, прижимаясь к чёрной крыше, сливаясь с ней, и как бы «перетекая», словно живая лужа, приближаются ещё две Твари.
А они продолжали трепаться, словно так и надо, будто они не на крыше высотки, а дома, в клубе, чаи гоняют…
— СЛЕВА!
Я заорала, как резаная, потому что ЭТО и был тот самый момент, переломная точка, после которой всё могло пойти не так.
Они принялись разворачиваться, Сашхен дёрнул скобой, одновременно поднося ружьё к плечу, а Семёныч уже вёл стволом АК, и ствол этот выплёвывал тяжелые шарики, но почему-то они ТОНУЛИ в Тварях, как горошины в пластилине, но тут и Ремингтон забухал, щёлкая скобой каждые две секунды, оставляя в Тварях дыри больше, чем суповые миски, и наконец они обе замерли, расплылись, растеклись чёрными лужами почти что у наших ног…
— ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?
Его вопль обрушился так неожиданно, что я аж пригнулась.
А Сашхен наступал на меня, подняв Ремингтон стволом вверх, и глаза у него были совсем зеркальные…
— ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ? — повторил он, но я уже пришла в себя.
— СПАСАЮ ТВОЮ ЖИЗНЬ! — я тоже умею кричать. Не так круто, как Сашхен, но тоже не слабо.
Специально тренировалась.
— Я САМ могу о себе позаботиться! А ты должна…
— ТЕБЕ я ничего не должна!
Сашхен хотел что-то ещё прокричать, судя по всему — очень обидное, но тут опять затарахтел АК.
Я ведь слышала характерные щелчки справа от себя — Семёныч менял опустевший рожок — но не обратила внимания, потому что орать на Сашхена мне было дороже…
Протянув руку, он смёл меня себе за спину и передёрнул скобу Ремингтона.
Щелк…
Ага, доорался! Патроны-то кончились, заряжать надо.
Но Тварь не стала дожидаться, пока Сашхен зарядит ружьё, а бросилась ему на грудь. В смысле, вцепиться хотела, в горло.
Но её срезал очередью Семёныч, и следующую тоже. Автомат Калашникова — это вам не Бараш, да-да-да, уж поверьте.
Жалко, что мне такой не дают.
— Маша! Бу-бух, бу-бух… — наконец-то он перезарядил ружьё. — Укройся где-нибудь и не отсвечивай!
— Фиг тебе! Я пришла драться.
— МАША!..
— Отдай мне Ремингтон и возьми у Семёныча огнемёт.
— Самая умная, да?
— Девчонка дело говорит, — не глядя, поддержал меня Семёныч и перебросил трубу огнемёта Сашхену. — Только погодь палить, — предупредил он. — Похоже, они из той каптёрки лезут.
Семёныч указал подбородком на надстройку, из которой торчало несколько антенн и штырь с бельевой верёвкой.
— Сам знаю, — буркнул Сашхен, поймав «Шмеля» одной рукой. Другой он протянул мне ружьё. Не глядя, нехотя — сломаю я его, что ли?.. — Патронов мало, — предупредил он. — Так что зря не трать.
— Поучи ещё, — нагло отбрила я и вложилась, поймав в прицел тёмный вход в «каптёрку».
— Значица так, — заявил Семёныч, держа ствол на уровне пояса, чтобы стрелять «от бедра». — Ждём моей команды, а потом лупим из всех стволов.
— Сашхен, — позвала я шепотом.
— Чего? — на меня он не смотрел. И правильно: на мне узоров нет, и нефиг ему видеть, как мне на самом деле страшно.
— У тебя ведь всего одна граната?
— Это ОДНОРАЗОВЫЙ гранатомёт.
Я проглотила оскорбление. Будто я сама не знаю…
— Просто стреляй, когда Я скажу. Не раньше.
— Хорошо.
— Но уже приготовься.
— Как вашему величеству будет угодно.
Вскинув трубу на плечо, он расставил ноги — для устойчивости — и прекратил дышать.
Глава 12
То, что она здесь появится, стало для меня полной неожиданностью. И то, что подспудно я этого хотел, на мои чувства никак не влияло.
Я всё равно был против. Она — ребёнок, и нечего ей делать во взрослых разборках.
Понимаю: я сам себе противоречу. То, через что мы с ней прошли, говорит само за себя. Она спасала мою жизнь, я спасал её жизнь…
Она давала мне кровь.
Одно это значит для меня больше, чем все уверения в любви и преданности.
Анна, например, НИ ЗА ЧТО не поделится со мной кровью. Скорее, будет спокойно стоять и смотреть, как я подыхаю.
А Мириам побежит за донором. Но ДАТЬ кровь самой — ей это даже в голову не придёт. А если попрошу — сделает вид, что просто не понимает, о чём речь.
Но разумеется, сам я об этом никогда не попрошу. Ни ангела, ни демона — если вы понимаете, о чём я…
Чёрт, что-то я слишком злой стал. Злой и циничный. В своё оправдание могу сказать, что годы, проведённые в облике стригоя… Нет.
Нет у меня никаких оправданий.
— Сашхен, — тихо, на грани слышимости позвала Маша.
Стоя в ряд, я в центре, мы целились в «каптёрку», как назвал её Семёныч, и ждали.
— Что?
— Не стреляй, пока я не скажу…
Я хотел ответить грубостью: в том смысле, что и без сопливых знаю, когда мне стрелять.
Но осёкся.
Она права. Такой чуйки на Тварей, как у Маши, ни у кого нет — проверено временем. А граната у меня всего одна, так что в её словах резона больше, чем в моём самомнении.
— Ждё-ё-ём… — Семёныч взял на себя бремя командира. Не спрашивая, просто так само получилось.
Может быть то, что мы с Машей всё время собачились, уравняло нас в возрасте, делая в его глазах одинаково несерьёзными.
Дверь в надстройку была открыта. Да и не дверь даже, так, лючок в половину человеческого роста. Он болтался на одной петле и время от времени, при порывах ветра, издавал душераздирающий скрип.
— Ждё-ё-ём… — повторил Семёныч, хотя мы и так стояли, не двигаясь.
Может, он опасался, что у Маши сдадут нервы… Хотя с такими нервами, как у неё, в гонках участвовать надо. Ле-Ман 24 часа.
Вредная бестия держалась за нами всю дорогу, от самого клуба. На роликах, прицепившись к нашему бамперу этим своим крюком. И ведь ничем себя, зараза такая, не выдала.
Ожидание закончилось неожиданно — как это всегда бывает. Всё случилось одновременно со скрипом двери, который резанул по нервам так, что мы, все трое, вздрогнули.