зница вот в чём: врут из любви к искусству. Просто так, для удовольствия, чтобы было интересней.
Ложь — совсем другое дело. Как правило, ложь преследует личную выгоду.
Маша, как человек совершенно бескорыстный, лгать не умеет абсолютно. Зато враньё у неё выходит на одном дыхании, даже реснички не вздрагивают.
— Кстати: с каких пор у тебя такие длинные густые ресницы?
— Так ты заметил… — она самодовольно улыбнулась.
Поливая тощую девчачью ногу живой водой, я испытывал отцовские чувства.
Под действием эликсира нехорошая рана на ступне сначала порозовела, очистившись от грязи, чёрного мазута и мёртвых кровяных телец, а затем на глазах затянулась.
Полбутылки, как с куста.
— В следующий раз надевай ботинки, — довольно чувствительно хлопнув её по ноге, я поднялся и тщательно завернул пробку.
— В следующий раз не убегай на охоту без меня.
Она ТАК это сказала… Что я вновь присел на корточки и проникновенно заглянул ей в глаза.
— Послушай, малыш… — фырканье было мне наградой. — Мы с тобой — НЕ напарники. У нас разные весовые категории.
— Я завалила Како-демона.
— С помощью домового.
— И я каждую ночь убиваю Тварей.
— Тварей убивает Рамзес.
— А я, значит, просто рядом стою.
Лицо её покраснело. Глаза опасно заблестели, уши сделались багровыми.
Неожиданно мне захотелось протянуть руку и потрепать Машу по коротким волосам. Хорошая стрижка. Ей идёт… Хотя сначала мне не понравилось, я был почти что в шоке. Но без косичек ей и вправду лучше.
Разумеется, ни трепать по волосам, ни как-то ещё выражать свою приязнь я не стал, и чтобы скрыть чувства, повернулся к Семёнычу.
— Ну что, шкипер. Пора познакомить тебя с одним человеком… — Тварь мы сгрузили в багажник, потеснив баулы с боеприпасами. — Но сначала завезём девочку домой. Её мама волнуется.
А вот этого мне говорить не следовало.
Маша вскочила с подножки Хама. Тело её вытянулось в струнку, глаза сузились, губы сжались в ниточку.
— Я стояла на крыше вместе с вами, — выдавила она. — Я ТОЖЕ стреляла в Тварей и убила их не меньше, чем ты.
— Ты права, детка, — я улыбнулся. — Но теперь тебе пора выпить горячего молока и лечь в постельку. Садись на заднее сиденье. Я отвезу тебя к маме.
— Знаешь, что, Сашхен?.. Да пошел ты!
Подбежав к ближайшей лавочке, она выдернула оттуда роликовые коньки, кое-как, путаясь в застёжках, натянула их и рванула вдоль поребрика к проспекту.
— Зря ты так, — Семёныч, как и я, смотрел вслед узкой девичьей фигурке. — Она этого не заслужила.
— Да, — я вздохнул. — Но иногда на меня находит. Хрен знает, почему.
— Потому что дурак ты, Сашхен. И не лечишься.
Семёныч залез в Хам и громко хлопнул дверцей.
Я моргнул.
Ему-то я что сделал?..
Ремингтон остался лежать на поребрике, рядом с колесом Хама. Нагнувшись, я подобрал его, любовно огладил ствол и положил в багажник.
Теперь пора разобраться с Тварью.
На Черниговской было тихо.
Вечер: студенты разошлись, да и преподаватели в это время уже дома. Притормозив, я въехал под арку, что вела внутрь учебного комплекса. Универ занимал целый квартал, здесь были даже конюшни со своей левадой — всё, как в прежние, царские ещё времена…
В лихие девяностые «олигархи» пытались оттяпать кусок немалой площади Императорской ветакадемии, но университету удалось отстоять территорию.
Лаба Чародея была в самом тёмном углу глухого, как колодец, внутреннего двора, рядом с анатомичкой и моргом для животных.
Неприметная подвальная дверь, к ней — лестница в десяток ступеней, на двери — камера. Всё, как у людей.
Держа мешок с Тварью одной рукой, я нажал кнопку звонка. В тот же момент ощутил на себе внимательный взгляд и поёжился.
Видеокамера — это электронное устройство, — в тысячный раз напомнил я себе. — Она не может испытывать эмоций.
И тем не менее: каждый раз, спускаясь в подвал Чародея, я испытывал неприятное чувство.
Я его недолюбливал. Нет, не так: несмотря на то, что я его спас, на то, что с тех пор утекло много воды и он полностью изменился, всё равно испытывал стойкую, неистребимую неприязнь.
Но бизнес есть бизнес, ничего личного.
Ни вывесок, ни каких-либо опознавательных знаков на двери не было. Думаю, никто не знал, что здесь обитает Чародей. Почти никто.
Дверь открылась бесшумно, изнутри резко пахнуло формальдегидом, и мы вошли. Глаза резануло синим светом — Чародей никогда не пренебрегал правилами асептики и гигиены, и вестимо, мы попали как раз на час кварцевания.
— Прикрой глаза,- посоветовал я Семёнычу.
— Да уж не дурак.
После того, как уехала Маша, я остро ощущал охлаждение в наших с ним отношениях. Ума не приложу, почему.
Чародея отыскали в анатомичке.
На мраморном столе с кровостоком было распластано какое-то тело — распоротым брюхом вверх, с отогнутой и пришпиленной с боков брюшной стенкой, с расширителями в грудине…
В учебнике Зоологии был чертеж лягушки в разрезе. То, что лежало у Чародея на столе, очень его напоминало.
Сам он, в клеёнчатом фартуке, в перчатках по локоть, в громадных прозрачных очках и медицинской шапочке, стоял над Тварью с портативной циркулярной пилой.
Я громко кашлянул.
Чародей обернулся, сдвинул свободной от пилы рукой очки и маску, и посмотрел на нас лучистыми голубыми глазами.
— Удачно, что ты зашел, Сашхен, — он широко улыбнулся. — Мне тут подкинули Тварь из Кронштадта.
— А, кайдзю…
Про себя я усмехнулся.
Котов тоже недолюбливает Чародея, в отрочестве — Шамана, чудом выжившего после того, как его подстрелил Аарон Вассертрум. Но всё равно вынужден пользоваться его услугами.
Также, как и я.
— Мне сказали, это ты придумал столь меткое название, — ещё шире улыбнулся Чародей.
В улыбке его было нечто от маньяка, и мне захотелось, чтобы он вновь натянул свою маску.
— Это ещё что, — подал голос Семёныч. — Сдаётся мне, сейчас Сашхен притащил нечто поинтереснее, чем кайдзю.
Глава 13
И только подъезжая к дому, я успокоилась.
Сначала, конечно, хреново было. Слёзы мешали видеть дорогу, и когда я чуть не угодила под машину — во второй раз — я подумала: хватит.
Но сначала… Сначала мне было всё равно. Даже наоборот. Мечтала: вот попаду в аварию, Сашхен тогда попрыгает.
Потом я остановилась… Ну, после того, как получила под коленки бампером Бэхи и прокатилась по её капоту, оставив красивую такую вмятину…
Водитель пытался возбухать, но я ТАК на него посмотрела, что он месяц на девушек смотреть не будет, и детям своим запретит…
Так вот: ЕСЛИ я попаду в аварию, хуже будет в первую очередь мне.
И если я буду продолжать в том же духе, это и будет самым, что ни на есть, доказательством, что я дурочка малолетняя.
Нет уж, спасибо большое. Надо быть взрослой. Надо вести себя так, чтобы никто ничего не заметил. Чтобы Сашхен ничего не заметил.
И я успокоилась.
Солнце клонилось к вечеру, ролики — вжих, вжих по асфальту, машины гудят, а мне хоть бы что.
Вычеркну его из своей жизни, да-да-да. Ему назло.
Дома было пусто.
Повезло: Ави ещё у себя в институте, и объясняться с ней можно не сейчас, а потом. Есть, правда, одно дело, которое откладывать никак нельзя…
Но сначала — в душ.
Вода с меня текла совсем грязная. Коричневые, красные, чёрные потоки убегали в слив, а я включила воду погорячее, и вдруг, неожиданно, разревелась.
Разверзлись, в общем, хляби небесные.
Но лучше сейчас, пока никто не видит.
Зеркало заволокло паром, и когда я протёрла его ладошкой, чуть не заорала: на меня смотрела незнакомая девица с коротким белым ёжиком, с красными глазищами и опухшими от слёз щеками.
Ну не привыкла я ещё к новому луку. И ещё это кольцо в носу… Знаете, как мешает? Но я его ни за что не сниму. Привыкну, не в первый раз. Главное, Сашхена оно бесит, а мне только того и надо.
Стоп. Я же вычеркнула его из жизни. Но всё равно! Раз его бесит — буду носить.
Приодевшись в чистое и глубоко вздохнув, я пошла исполнять то, что должно быть исполнено.
Дверь была плотно закрыта, и как вежливый человек, я постучала.
Тишина.
Ну, не совсем тишина. Я слышала, как он там пыхтит, и когтями по деревянному полу клацает, но открывать не спешит — характер выдерживает.
— Рамзес, миленький, это я.
Знает он прекрасно, что это я. Пыхтеть стал громче.
— А я тебя в салон записала… — нифига я не записывала. Забыла нафиг. — К твоей любимой Наташке. Всё включено: и джакузи с ионизацией, и СПА. Холя и нега когтей…
Когти проклацали к двери, створка отворилась.
— Имей в виду: я тебя ещё не простил.
Пёс протиснулся мимо меня, толкнув мохнатым плечом — специально — и замер вопросительно возле калитки. Настоящий денди: ошейник, поводок — всё при нём.
Ладно, выкручусь как-нибудь. Уговорю Наташку принять нас вне очереди.
Я выпустила пса и мы пошли. Рамзес на меня не смотрел: демонстрировал независимость. Но я-то знаю, что злится он вовсе не на меня. Просто ему не нравится Аннушка. Здесь у них полное взаимопонимание: она тоже терпеть не может собак.
Это от того, что собаки чуют её гнусную внутреннюю сущность, — как-то сказала Антигона.
Не знаю.
Нет, по-своему Антигона права, Аннушка — далеко не подарок, так все про неё говорят, и Алекс и даже Ави…
Но она — единственный человек, который относится ко мне, как к взрослой. Даже совета иногда спрашивает, или помощи — как прошлой ночью.
— Салон в другую сторону, — рыкнул Рамзес, когда я свернула на большую аллею.
— За Генькой зайдём.
Рамзес фыркнул, но возражать не стал. Геньку он одобряет. И как бы он его не одобрял, если Генька его боготворит?