Лишь на четвертый день лечения весьма и весьма болезненными уколами Женька смогла наконец ходить по комнате, а не передвигаться по ней сгорбившись и придерживаясь за стену под пристальным взглядом Тумана, в любой момент готового подставить свою холку для того, чтобы хозяйка могла на нее опереться. Тяпа ничем помочь не мог, но тоже все время вертелся рядом, ловя Женькин взгляд, и у нее при виде такой собачьей заботы слезы наворачивались на глаза. Она всегда знала, что любит своих собак, но никогда раньше не осознавала, до какой же степени сильно это чувство. А теперь она смело могла бы сказать, что у нее не только никого нет роднее и дороже их, но и вряд ли когда-нибудь будет. Однако оставался еще лес. И на пятый день, тщательно одевшись и замотав лицо до самых глаз теплым шарфом, Женька побрела к холмам, желая хотя бы узнать, что изменилось там за эти несколько дней. Собак на этот раз она взяла с собой, опасаясь, что без поддержки Тумана вообще не доберется до холма. На Тумана же можно было в случае чего опереться, и даже если бы Женька все-таки упала на полпути, он не дал бы ей замерзнуть. Поскольку Женька не на шутку опасалась за Тяпу с Туманом, наличие собак исключало всякую возможность ее контакта с лесорубами, но, по горькому опыту зная, что бесполезно пытаться изменить что-либо с помощью слов, Женька сегодня и не стремилась к этому. Все, что ей сейчас требовалось, это узнать, насколько пострадали за время ее болезни деревья. А потом, ухитрившись пережить это зрелище, даже в предчувствии которого ей уже становилось плохо, придумать какой-нибудь способ борьбы с оккупантами, пришедшими в ее лес.
На холм Женька взбиралась медленно, и вовсе не из-за боязни наглотаться холодного воздуха. Те звуки, что доносились из-за холма, побуждали забыть о себе, но слабость не позволяла этого сделать, ограничивая в движениях. Неоднократно Женька была вынуждена вообще останавливаться для того, чтобы отдышаться и отдохнуть. Сердце билось о грудную клетку так сильно и часто, как будто хотело вырваться наружу. Женька прижимала руки к груди в попытке унять сердцебиение, но это мало помогало, потому что причина была не только в плохом самочувствии, но еще в страхе и боли, ее терзающей. А с этими чувствами Женька справиться не могла. Напротив, чем выше она взбиралась, тем сильнее страшилась того, что может открыться ее взгляду по ту сторону холма.
Оказавшись на вершине, Женька не сразу отважилась посмотреть вниз. А когда все же решилась, то увидела убегающую вдаль широкую расчищенную дорогу, по которой уходили сразу два нагруженных лесовоза с прицепами. У подножия холма был уже вырублен значительный квадрат леса, зияющий, словно открытая рана, и работа продолжала кипеть, отчего эта рана становилась все шире. Сейчас там стояли еще две машины, загружая манипуляторами готовые бревна. Чуть поодаль находился большой вагон, где, судя по всему, ночевали лесорубы, которые в данный момент, в ярких комбинезонах и касках, деловито сновали по всему участку со своими проклятыми ручными бензопилами. Тех чудовищных машин с пилами-манипуляторами, которые прокладывали дорогу в лесу, Женька больше не видела, но лесорубы ненамного отставали от них. Весь процесс был у них четко отрепетирован. Каждый был занят своим делом, и ни одна минута, ни одно усилие не тратилось впустую. Одни валили деревья, другие спиливали с них ветки, сваливая их в кучу. Маленькие приземистые трактора с подвижными железными клешнями сноровисто крутились по участку, рассортировывая бревна. Большие и ровные они оттаскивали ближе к дороге, а те, что были тонкими или кривыми, просто скидывали в штабель. И вид этих скиданных в кучу тонких стволов особенно сильно ранил Женьку — они ей виделись погибшими в неравной схватке детьми. Ее глаза заволокло слезами, и как она ни пыталась, а так и не смогла сдержать их. И машины, и мужики, и гибнущий лес — все расплылось, исчезло из виду, остались одни только невыносимые звуки. Отвернувшись от всего этого, Женька прижалась лицом к первой попавшейся сосне, пытаясь успокоиться. Но долго еще, даже по дороге домой, ее губы продолжали дрожать, а горло сжимали спазмы.
Дома Женька не могла найти себе места. Расширяющаяся с каждой минутой вырубка так и стояла перед глазами, а мысль о том, что это только начало, просто сжигала ее изнутри.
«Надо что-то делать, — шептала она, словно в горячке. — И так уже потеряла пять дней. Я не отдам им свой лес! Кто, кто позволил им рубить его? Господи, я все на свете отдала бы за то, чтобы их остановить… Если бы только у меня что-то было. А вот кто-то, наоборот, судя по всему, выложил немалую сумму за то, чтобы иметь возможность вести эту полулегальную браконьерскую вырубку. Ну как же они могли?! Те, что платили, и те, что брали эти деньги, давая разрешение?! Неужели они не понимают, что не на всем в этом мире можно наживаться, что сейчас они просто губят жизни?!»
Эти монологи прерывались слезами, после чего Женька снова, до головокружения, до потемнения в глазах, металась по комнате. А наутро, проснувшись после того, как просто в изнеможении упала вечером на кровать, она, невзирая на слабость, отправилась в город. Теперь куда сильнее недавно угасшей болезненной лихорадки Женьку терзал огонь, пылающий внутри и словно сжигающий сердце, которое и без того заходилось от боли. В таком состоянии Женька, даже если захотела бы, не смогла усидеть на месте. Но она и не хотела. Она готова была хвататься за любую возможность спасти свой лес.
В городе Женька прежде всего позвонила по уже знакомому телефону, но, выслушав, как всегда, стандартный ответ, не повесила трубку, а с порожденной отчаянием смелостью перешла в наступление.
— А кто утверждает эти планы, могу я узнать? — решительно спросила она. — И могу ли я взглянуть на них? Должны же у вас быть какие-то бумаги!
В ответ на свою просьбу выслушала отказ, обоснованный тем, что она не является официальным лицом или представителем какой-либо общественной организации. Скорее всего, подумала Женька, это было простой отмазкой, но означало одно: взывая к руководству Лесного хозяйства, она ровным счетом ничего не добьется. Сбывались самые мрачные ее предположения.
— Ну что ж, — процедила она сквозь зубы, выходя из кабинки таксофона. — Как сказали мне спущенные вами с цепи лесорубы, будем по-плохому, раз нельзя по-хорошему. Вы мне сами не оставили выбора.
С этими мыслями мрачно, но решительно настроенная Женька пошла по магазинам. Теперь ей предстояли внеплановые расходы, но, к счастью, у нее еще оставались те деньги, что ей прислал когда-то с Корнеем Влад. Она в свое время разделила их на несколько месяцев и тратила исключительно на собак. И не потому, что не желала ничего принимать от Влада для себя лично, а потому, что знала: у нее не будет других средств на то, чтобы побаловать своих любимцев, в то время как ей очень этого хотелось. Но теперь, когда опасности подвергались другие ее любимцы — деревья, Женька решилась посягнуть на часть неприкосновенной суммы и взять оттуда, сколько бы ни потребовалось.
Домой она вернулась, когда уже стемнело, но из-за холмов все еще доносился шум, и небо подсвечивалось заревом, поскольку лесорубы не могли не позаботиться об освещении. Женька не стала дожидаться, когда это зарево померкнет. Переделав все свои повседневные дела, она стала готовиться к своему первому походу в объявленной лесорубам партизанской войне. А потом, придерживаясь своего обычного прогулочного маршрута — не через озеро, а по гребням холмов, только теперь без собак, отправилась к вырубке. Идти на этот раз было гораздо легче. Голова время от времени начинала кружиться, но словно какой-то дополнительный источник сил обнаружился у Женьки, помогая ей продвигаться вперед. В очередной раз ненадолго остановившись, чтобы передохнуть, она вскинула голову и обвела взглядом застывшие в напряженном безмолвии сосны, за темными макушками которых виднелось хрустально-черное небо и проглядывали ясные, морозно мерцающие звезды.
— Быть может, это вы меня поддерживаете, мои хорошие, — предположила Женька, обращаясь к соснам. — Но я ощущаю какую-то легкость. Даже странно, словно я и не болела эти дни.
В темноте лесной ночи кажущиеся черными сосны как будто едва заметно кивнули Женьке в ответ. А может, это ей и почудилось, но она не стала себя в этом убеждать. Кивнув им в ответ, она пообещала:
— Я сделаю все, что смогу. А вы помогайте мне всем, чем только сумеете. Нам теперь нужно держаться вместе, собрать воедино все наши силы. Иначе в скором времени за холмами не останется ничего, кроме пустыни.
Она взглянула с вершины холма вниз, туда, где возвышались засыпанные снегом деревья, где пока еще можно было без труда отыскать немало пейзажей для сказочных рождественских открыток, где дремал под снежным одеялом кристально чистый и мелодичный ручей. Потом, подхватив свою парусиновую сумку, снова тронулась в путь.
Когда Женька добралась до нужного ей холма, было уже так поздно, что работа на участке закончилась. Свет тоже погас, но привыкшим к темноте Женькиным глазам он был и не нужен. Затаившись на вершине, она огляделась. В груди болезненно кольнуло, когда она увидела, насколько увеличилась за сегодняшний день площадь вырубки. Тот, кто выторговал право на уничтожение здешнего леса, явно не желал терять время зря. Лесорубы, как успела заметить Женька, работали по четырнадцать-шестнадцать часов в день, и все было сделано для того, чтобы обеспечить бесперебойность их работы. Пара пустых лесовозов уже стояла в ожидании завтрашнего дня, к поваленным деревьям были подогнаны трактора. Все было готово к тому, чтобы с утра, не теряя ни секунды, вся бригада приступила к работе. А пока что уставшие мужики отдыхали в своем вагоне. Убедившись, что никто из них не бродит вокруг, Женька начала действовать. Прежде всего, отыскав подходящую елку, она отломила у нее несколько широких нижних лап.
— Прости, моя хорошая, — шептала Женька елке, закрепляя лапы на своих сапогах. — Но мне это необходимо для того, чтобы помочь твоим подругам. А может, и тебе тоже, кто знает. Я должна спуститься с холма к вырубке так, чтобы никто не заметил мои