— Я в Москве первый день, но увиденное уже успело немного удивить меня. Русские не считают, что их дело проиграно, и активно готовятся встретить врага.
— Да, это так, — подтвердил Штаден.
— Они отстраивают город, изготавливают оружие. Много оружия! Я пришёл с обозом от Каргополя, там было много всяких товаров, в том числе рыба и другие морские продукты, которые каргопольские купцы скупают у прибрежных жителей. И железо. Они не похожи на испуганных людей. Они готовятся.
— Всё верно, верно, мой мальчик. Да только не всегда, далеко не всегда победа достигается только лишь мужеством. Один мужественный человек бессилен против тысячи трусов. А татарские воины к тому же не трусы. Нет, совсем не трусы. Основные силы русских заняты в Ливонии, а оставшихся в Москве недостаточно для отражения предстоящего набега, даже если они соберут в войско жителей всех окрестных сёл, которые, к тому же не знакомы с воинским искусством. Они обречены. И я уверен, что те купцы, с которыми ты пришёл к устью Северной Двины, прекрасно это понимают. Вот и не торопятся удаляться от побережья в своих даже самых дерзких мечтаньях. Поэтому я и считаю, что ты лукавишь, ведь на глупца ты не похож. В этом я после беседы с тобой убеждён!
Петер вспомнил слова брата Гийома: "Это человек без совести и принципов. И очень любит деньги". И понял, как с ним надо говорить, чтобы привлечь на свою сторону. Раз он не верит в благие побуждения, значит, с ним надо быть предельно циничным. Только такой язык ему понятен. Петер рассмеялся, глядя сквозь прищуренные веки на реакцию растерянного Штадена. Выждав небольшую паузу, он сказал, продолжая улыбаться:
— Я вижу, ты действительно хорошо знаешь людей. А здесь, в этой дикой глуши, и сам стал чутким, как дикий зверь. Да, ты прав, Генрих. Я действительно не собираюсь налаживать долгосрочные торговые отношения с этой почти погибшей страной. Откровенность в обмен на откровенность. Как ты был честен со мной, так и я буду честным с тобой. Я всего лишь собираюсь провернуть одно очень выгодное дело, и для этого мне надо встретиться с царём Иваном Васильевичем. И я надеюсь, что в этом ты мне поможешь.
— А что за дело? — сразу заинтересовался Штаден.
— Извини, Генрих, но этого я сказать не могу.
— В таком случае зачем же я буду тебе помогать?
Петер снова усмехнулся:
— Некоторые весьма влиятельные люди будут очень недовольны, если кто-то, кроме меня, узнает об их причастности к этой сделке. Поэтому я и не могу тебе этого сказать. А помогать ты мне, возможно, станешь вот почему.
С этими словами Петер вытащил из-за пазухи небольшой кожаный кошель, туго набитый золотыми монетами. Глаза Штадена жадно блеснули.
— Вот это ты получишь после того, как я встречусь с царём.
Петер проницательно взглянул Штадену прямо в глаза:
— Генрих, я вижу, что твою голову посещают всякие ненужные мысли. Я хоть и младше тебя, но тоже неплохо разбираюсь в людях. Эти деньги ты получишь только после того, как я встречусь с царём. В противном же случае… Помни, что мои слова о влиятельных людях, которые стоят у истоков этого дела — правда. И они знают, к кому в Москве я обращусь прежде всего.
Штаден загасил жадный блеск в глазах и перевёл тяжёлое дыхание. Надо же, столько в жизни повидал, но каждый раз, когда появляется возможность одним махом сильно поправить своё благосостояние, у него учащаются дыхание и сердцебиение. И ничего с этим не поделать, как ни старайся!
Петер понимающе усмехнулся:
— Генрих, я всего лишь хочу немного ограбить эту страну перед её кончиной. Всё равно на том свете ей материальные блага ни к чему. И хочу, чтобы ты за хорошую плату помог мне в этом. За очень хорошую, учитывая, что тебе и делать-то почти ничего не придётся.
— Хорошо, — медленно произнёс Штаден, — я готов помочь тебе. Но где гарантия, что ты отдашь мне деньги после того, как я выполню обещание?
— Ну как тебе не стыдно, Генрих? Мы же с тобой дети одного отца — нашего родного Мюнстера. А разве братья обманывают друг друга?
— Я многое в жизни повидал, — сквозь зубы процедил Штаден, — в том числе и такое.
— Но я не из таких. Я даю тебе слово, что ты всё получишь сполна.
Штаден внимательно посмотрел в глаза Петера. Потом отвёл взгляд:
— Не знаю, почему, но я тебе верю. И это удивительно, потому что я ни во что не верю с пятилетнего возраста, когда узнал, что приносящий подарки Санта-Клаус — никакой не Санта, а просто Клаус, переодетый брат матери. А может, ты, несмотря на юный возраст, всего лишь убедительный лгун?
— Всё намного проще, Генрих. Я предельно честен с собой. Ну просто не могу тебя обманывать.
— Но русских ты собираешься обмануть.
— Они чужие. Для них одна честность, для нас — другая.
— Мне почему-то кажется, — негромко сказал Штаден, — что у тебя всегда наготове и третья честность. А если надо, то будут и четвёртая, и пятая. Но всё-таки я готов помочь тебе. Кажется, я догадываюсь, какие люди стоят за твоей спиной.
Дальше пошли молча. Зимний день короток, и солнце уже начало садиться. Они вышли из Москвы и двигались по накатанной санями дороге. Подковы коня Штадена были с шипами и оставляли за собой характерный следы с выбоинами, а при каждом шаге в воздух взлетало крошево покрытого тонкой ледяной коркой снега.
— Далеко ещё? — спросил Петер.
— Полмили, не больше, — ответил Штаден, — скоро будем.
Потом добавил:
— Я буду у царя через два дня. Тогда и тебя ему представлю.
— Договорились…
…Спустя два дня из имения Генриха фон Штадена, или Андрея Володимировича на русский лад, выехали два всадника. Одним был хозяин имения, а вторым его гость. Штаден убедил Петера, что являться к царю пешим нельзя — к всаднику же и отношение иное, да и пешком вторично проделывать этот путь не стоит. Верхами и быстрее, и устанешь меньше. Попутно он, понятно, продал гостю одну из своих лошадей, не забыв взять с Петера золотой гульден за доживающую свой век кобылу.
Верхом Петер ездить умел, хотя и не был первоклассным наездником. Но до Москвы недалеко, и лошадей они не гнали, а шли рысью, лишь изредка стегая их плётками. Вскоре они уже въезжали в ворота под Фроловской башней. На этот раз стрельцы не обратили на Петера никакого внимания, ведь он был спутником самого Андрея Володимировича.
У Большой палаты они спешились, оставив лошадей у коновязи и поднялись на крыльцо. Стрельцы в вишнёвых кафтанах беспрепятственно пропустили их внутрь. Штаден пошёл первым, велев Петеру держаться следом.
Они прошли по коридору и, поднявшись по широкой крутой лестнице, вошли в палату. Государь, царь и великий князь всея Руси встретил их, сидя у окошка и глядя на улицу. Одеяние на нём было простое, домашнее: обычная льняная рубаха тонкого тканья длиной до колена и невзрачные штаны из дерюги. Услышав, что кто-то вошёл в комнату, он повернул голову и негромко произнёс безразличным дребезжащим голосом:
— А, это ты, Андрюшка. А я думаю — кого это чёрт несёт?
— Великий государь… — начал Штаден.
— Да ладно тебе. Говори, что надумал.
— Ставлю кузницу, буду для войска сабли да бердыши ковать.
— Ты лучше стволы для пищалей куй. Бердышей у нас много, а пищали приходится у иноземцев закупать. А они за это серебро да золото желают. А оно нам и самим нужно.
— Как скажешь. Если надо, буду и стволы ковать, и пушки лить.
— Вот это молодец!
Царь встал, и Петер увидел, что он росту выше среднего, худощав и широкоплеч. Тёмно-русая борода с проседью была густой, но не очень длинной.
— А это кто с тобой?
— Это сын моего брата, торговый гость.
Глаза царя заинтересованно блеснули:
— Гость? И чем же ты, гость, торгуешь?
— Продал в устье Двины прямо с борта корабля триста пятьдесят мушкетов работы лондонских мастеров, — ответил Петер. — За что со мной произведён предельно честный и полный расчёт.
— Да ты и по-русски говоришь прекрасно. Молодец! А что мушкеты сразу в Москву не привёз? Они нам скоро ой как пригодятся.
— Государь, я первый раз на Руси, и не знаю, как, к кому обратиться для перевозки столь тяжёлого груза. А ваши купцы дали хорошую цену. Но я…
— Хорошую, — ворчливо перебил его царь, — а мне вдвое-втрое больше предложат. Только о своей мошне и думают, ироды. Ты в следующий раз вези прямо сюда, в Москву. Я тебе дам денег столько, что перекроет затрату на перевозку, и пусть эти крохоборы в трудную для державы годину цены на оружие не задирают. Будет так! Видит Бог, я мою державу без защиты не оставлю!
Последние слова он произнёс громко, и прозвучали они так величественно, что царь даже посуровел лицом и засверкал глазами. Переход от полного безразличия к активности был так стремителен и внезапен, что Петер понял, что царь Иван — человек, подверженный быстрой смене настроения и воздействовать на его мысли и поступки нужно, используя эту особенность его характера. Петер всю долгую дорогу от Каргополя до Москвы думал, каким же образом он сможет добиться от царя доверия? И кажется, он этот способ нашёл. Но действовать надо без промедления, пока разгорячённый Иван расположен к нему и готов благожелательно выслушать любую его просьбу.
— Государь, — едва дрогнувшим голосом сказал Петер, — есть у меня к тебе просьба.
— Говори, — разрешил царь, — если дельная, исполню.
— Возможно, просьба моя покажется тебе невыполнимой или неискренней, но знай — я говорю от всей души, совершенно искренне.
Голос его теперь совершенно явно дрожал, выдавая сильное волнение.
— Чего тянешь? — поднял брови Иван. — Давай уж говори.
— Государь, матушка моя родом из русских земель, но так, видно, предписано свыше, что мужем ей стал католик, мой отец Иоганн Хайнен. Они уехали из Новгорода и жили в Немецкой земле, и поэтому по крещению я католик.
Голос Петера звучал взволнованно, прерывался, по щеке потекла слеза, оставляя за собой мокрую дорожку. Его речь стала страстной и сумбурной.
— Государь, я с самых юных лет впитывал рассказы матери о её родине, и так уж было угодно — не знаю кому, судьбе или Богу, но только душа моя к католической вере никогда не лежала. А сейчас, когда я приехал сюда, вот здесь…