Он ударил себя кулаком в грудь.
— Вот здесь что забилось часто-часто, и понял я, что не католик, хотя и всегда исправно ходил к мессе[59]. Но здесь, на Руси: сначала в устье Двины, потом в Каргополе и в Москве, когда я увидел эти дивные купола в форме луковиц, услышал русскую речь, я почувствовал, что это — моё, родное. И я не могу, да и не хочу этому противиться.
Голос Петера стал совсем тихим, и он почти прошептал:
— Государь, я чувствую себя православным. Позволь мне принять истинное крещение.
Царь озадаченно смотрел на него. Такого поворота он не ожидал, хотя повидал в жизни всякого. Про Штадена и говорить нечего. Нижняя челюсть у него слегка отвисла, по подбородку катилась слюна, и он смотрел на Петера с изумлённым и опасливым восхищением: до такого убедительного вранья ему было ой как далеко! Теперь он ни капли не сомневался, какие влиятельные силы стоят за спиной этого ловкого молодого человека.
— Позволь, государь!
Петер опустился на колени и стоял перед царём, глядя на него снизу вверх. Его лицо было мокрым от слёз. Царь, не отрывая от Петера взгляда, подошёл к двери и ударил в неё кулаком. Потом ещё и ещё. Штаден начал тревожно переминаться с ноги на ногу. Государь явно был выведен из себя, и как он поведёт себя дальше — неизвестно.
— Эй, кто там! — крикнул царь. — А ну, быстро ко мне.
За дверью послышался топот и в комнату ворвались двое стрельцов с бердышами и пищалями.
— Живо Кирилла[60] ко мне. Живо!
Стрельцы ринулись выполнять царёв приказ.
— Стойте.
Они остановились.
— Охраняйте дальше. Я сам к нему пойду. Ему ведь восемьдесят уже.
Царь приобнял Петера за плечи и вышел с ним из палаты. Штаден шёл следом. Теперь он уже боялся этого юношу, способного на такие неожиданные и решительные поступки. Петер представлялся ему человеком, сделавшим шаг в пропасть, но не упавшим, а каким-то непостижимым образом воспарившим ввысь.
Спустя короткое время в Успенском соборе состоялся обряд крещения, который провёл митрополит Московский и всея Руси Кирилл. Крёстным отцом стал сам царь Иван Васильевич, а новообращённый православный получил имя Пётр Иванович.
На выходе из собора царь сказал:
— Теперь ты мой крестник и мой подданный. А прозвище твоё пусть будет Немчинов. Жить станешь в кремле.
В стороне, не решаясь подойти, стоял Генрих фон Штаден.
Глава 8ЦАРСКАЯ ЛИБЕРЕЯ
Москва, зима — начало весны 1572 года
Служба Егоркина у Ивана Трофимовича Челяднина оказалась несложной. То сбегать да передать кому-то распоряжение, то отнести куда-нибудь свиток, исписанный чётким уставом[61] или беглым полууставом. А то и просто помочь писарям прибраться в помещении приказа.
Поскольку разносить письма пешком — занятие долгое, велел Челяднин Егорке обучиться верховой езде. С тех пор, когда рука немного зажила, почти каждый день скакал тот на коне под присмотром кого-нибудь из охранявших кремль стрельцов. А вскоре и присмотра не понадобилось, потому что научился Егорка держаться в седле уверенно и даже загордился: вон он какой ловкий наездник! Правда, сам понимал, что против опытных всадников его умение — пшик, мелочь, и неизвестно ещё, сумеет ли он выдержать долгий конный переход. Хотя что там "неизвестно"! Конечно, известно, что не сумеет.
Егорка ежедневно ходил к Данилу, чтобы тот смотрел, как сращивается перелом. Ожог зажил быстро, а вот кость болела уже больше месяца. Хотя лубки лекарь ему уже снял, но руку нагружать не велел, даже сам подошёл к окольничему — попросить за Егорку. Иван Трофимович кивнул в ответ, и ничего тяжелее писем да веника тот не поднимал. Даже на коне наловчился скакать, держа поводья одной, здоровой, рукой.
Жил теперь он совсем рядом с царскими палатами, только вход не через красное крыльцо, а другой, незаметный, сбоку. В одной каморке с ним жил Глеб, старший писец Земского приказа. Раньше у него был свой дом в Стрелецкой слободе в Заречье[62], да сгорел вместе со всей Москвой, а семья погибла в пожаре. Вот окольничий и позволил ему жить в кремле, пока дом не отстроит. Был Глеб человеком умным, знал несколько языков, и Иван Трофимович очень его ценил.
Однажды вечером Глеб вернулся из приказа с небольшим свитком под мышкой. Устроился у окошка, развернул пергамент и стал читать. Когда стемнело, запалил лучину и дальше читал при её свете, пощипывая русую бороду с недавно появившейся сединой. Егорка, лёжа на своей скамье, долго наблюдал за ним, не решаясь спросить, но в конце концов не выдержал:
— Глеб, а ты что там читаешь?
Тот не торопясь повернул к нему голову:
— Сочинения эллина Полибия о древней истории.
И снова углубился в чтение. Егорка помолчал немного и снова спросил:
— Интересно?
— Интересно, — не поворачиваясь, ответил Глеб и намотал прочитанный кусок пергамента на палку.
— А что там интересно?
Глеб отложил пергамент и повернулся к Егорке:
— Ну, давай спрашивай, что хотел. На все вопросы отвечу, только потом не отвлекай.
Егорка почесал затылок:
— У меня вопросов много. Сразу все говорить?
— Сразу, — подтвердил Глеб.
— Ну, сначала, расскажи, кто такой Полибий. Где он жил и когда. И в какой стране, и кто тогда страной правил…
— И почём в той стране лыко для лаптей? — усмехнувшись, вставил Глеб.
Но Егорку было уже не остановить.
— И какие ещё греки про стародавние времена писали, и латинцы тоже. Да и немцы, и испанцы, и турки, и…
— Демоны-песиголовцы, — снова подковырнул его Глеб.
— А такие есть? — удивился Егорка.
Глеб только вздохнул в ответ.
— И ещё я хочу знать, почему зимой холодно и дни короче, чем летом, и где край земли, и научиться говорить, как и ты, по-польски, по-татарски и по-немецки, и ещё…
— Довольно, довольно, — сказал Глеб, — ну ты и размахнулся. Тут одним днём или даже годом не отделаешься. Чтобы это изучить, много сил да времени потратить надо.
— Да я всегда… — начал было Егорка, но Глеб не стал его слушать.
— Если хочешь, сейчас и начнём. Согласен?
— Да.
— Хорошо. Учением будем заниматься по вечерам. Лучины нащепи, чтобы не в потёмках сидеть. А я уж помогу тебе, чем смогу.
— Согласен, согласен, — радостно вскрикнул Егорка.
— Если согласен, то помолчи и, когда хочешь что-то сказать, спроси разрешения. Понял?
Егорка, плотно сжав губы, закивал. Глеб недовольно поморщился:
— Сейчас мог бы и словами сказать, если я спрашиваю.
— Понял, что надо спрашивать разрешения.
— Ну тогда слушай ответы. Сначала про то, где находится край земли. Ты в снежки играть любишь?
— Играю, конечно, — сказал Егорка, — только сейчас недосуг.
— Вот и представь, какой снежок — круглый. Представил?
— Да.
— И земля наша такая же круглая. Понятно?
— Непонятно. А откуда ты знаешь?
— Об этом говорили ещё древние эллинские мудрецы, но им мало кто верил. Но истина в конце концов победила. Полвека назад португалец на службе у испанского короля на пяти кораблях отплыл из своей отчизны на запад, и всё время плыл в этом направлении. Три года длилось путешествие, моряки испытывали всякие лишения, а сам начальник погиб в далёких морях от рук туземцев. Но самое главное, Егор, это то, что всё время плывя на запад, они вернулись обратно в Испанию с востока! Вот это и подтверждает учение древних эллинов. Поэтому на твой вопрос про край земли я могу ответить, что края у неё не существует. Ясно?
— Ясно.
— А ещё тебе надо научиться читать и писать.
— Я согласен, — радостно сказал Егорка, — сейчас начнём?
— Сейчас ты будешь спать, — ответил Глеб, — а начнём завтра.
Он свернул свиток и убрал его в сумку, в которой носил всякие принадлежности для письма. Потом задул лучину, лёг на лавку и вскоре захрапел. А Егорка долго ещё лежал, не смыкая глаз. Он представлял, как пять кораблей плывут по безбрежному океану и борются с непогодой. Правда, все корабли были похожи на лодку, на которой перевозили у их села путников на другой берег Оки. Разве что с парусами. И течение морское всё усиливается, усиливается, и вот уже корабли не слушаются опытных кормчих, устремляются вперёд и падают с края земли вслед за океанскими водами куда-то вниз. Последнее, что слышно, — это вопль героического то ли португальца, то ли испанца: "Врали всё древние эллины, у земли есть край!" И только крики чаек вслед.
Кто-то тронул его за плечо:
— Эй, вставай!
Егорка открыл глаза. Уже наступило утро, за окном занимался медленный серый рассвет.
— Пошли в поварню, а то без завтрака останемся.
В тот день он не мог дождаться, когда же настанет вечер и они сядут с Глебом за обучение грамоте. Егорка загодя настрогал толстый пучок лучины. А вечером, когда уже стемнело, Глеб появился в каморке с книгой. Усадил Егорку рядом с собой и спросил:
— Знаешь, что это такое?
— Знаю. Книга.
— Это, Егор, первая книга, напечатанная на Руси. Повествует она о деяниях святых апостолов. По ней ты и будешь учиться.
— А напечатанная — это как?
— Это значит, что её не писцы писали, а печатали на Печатном дворе. Видел у Ивана Трофимовича гербовую печать?
— Видел. На ней орёл двуглавый.
— Мастер вырезал печать, её намазывают краской и прикладывают к бумаге — получается оттиск. Так и с этой книгой. Сначала все буковки отливают из свинца, потом складывают из них слова, смазывают краской и прикладывают к ним лист бумаги. Вот так печатная книга и получается.
— Долго это всё, наверно.
— Сначала долго, пока буковки в слова не сложишь. А потом можно много книг напечатать, пока писец только одну перепишет.
— Глеб, покажи мне буквы.
— Вот, смотри. Видишь, большая буква? Она называется "покой". За ней поменьше — "есть". Читаем вместе — пе…