— Не готов. Беседы с ним веду, — помаленьку, потихохоньку — в лоб-то ведь не спросишь. Но не хочет он во время войны говорить об этом. Народ ведь… Народу не объяснишь, что вместе общего врага бить сподручнее, а турки с татарами — враг сильный и настырный. Раздоры меж христианами делают нас слабее. А для многих латиняне ничем не лучше татар.
— Грустно это.
Давид прищурился:
— Слышал я, что лютеране да кальвинисты тоже кричат, что турки лучше, чем папа[79].
— Не ведают они, что творят.
— А индульгенции? — Давид презрительно сморщился. — Как убедить государя принять новую веру, когда католики творят такое непотребство?
— Это в прошлом, — ответил иезуит, — папа запретил индульгенции[80].
Давид выдохнул:
— Хоть какая-то хорошая весть.
Иезуит допил сбитень:
— Много ли в окружении царя истовых приверженцев православной веры?
— Хватает. Но это пока.
— До прихода татар?
— Да! — Давид в сердцах хватил кулачищем по столешнице. — Только и остаётся, что на окаянных надеяться. Как побьют наше войско, так сторонников у царя и поубавится. И ведь непременно побьют! Войска мало, пороху мало. А может, и к лучшему, что мало? Через поражение, через смерть придут люди к пониманию, что вместе лучше, чем порознь. Вот тогда и настанет наше время. А уж я-то государю нашепчу, что делать.
Он на мгновение остановился, задумался, понизил голос:
— А кто знает, может, тогда государь уже другой будет? А Фёдор Иванович[81] — умишком-то мя-а-аконький. Ему что ни посоветуешь — всё сделает. А если уж правильные люди в окружении будут…
Давид замолчал и посмотрел на иезуита:
— Вот так-то, божий странник.
Он снова налил себе и гостю сбитня. Выпив, глянул на иезуита:
— Серебра отсыплю, сколько скажешь. Татар летом ждём. А там — наше время грядёт.
Брат Гийом покидал дом Давида[82], пряча за пазухой увесистый кошель, плотно набитый московскими мечевыми[83]монетами. Он торопился на Красную площадь. Подходило время обедни, когда Петер должен был появиться в Покровском храме…
…На Красной площади вовсю шёл торг. Малые и большие купцы одной рукой крестились, слыша колокольный звон, а другой отпускали товар. Брат Гийом прошёл мимо торговых рядов, не обращая внимания на зазывал. Он решил войти в храм и отстоять обедню, чтобы наверняка не пропустить Петера, если тот действительно ежедневно приходит сюда.
Он скользил взглядом по многолюдью площади, не находя в толпе молодого терциария ордена иезуитов, притворно принявшего чужую веру ради торжества истинной Церкви. И только у самого входа в храм он заметил знакомую фигуру, одетую в богатую русскую одежду. Хотя брат Гийом разговаривал с Петером лишь один раз, да ещё раз, ещё раньше, видел в Реймсе, он прочно сохранил в памяти его манеру держать себя, жесты, поворот головы. Поэтому узнал сразу.
Петер раздавал нищим милостыню. Дождавшись, когда он, перекрестившись на входе, уже собирался войти в храм, брат Гийом подошёл ближе и произнёс негромко, чтобы его голос слышал только Петер:
— Pater noster, qui es in caelis.
Глава 10ОГРОМНАЯ ЦЕННОСТЬ
Москва, начало весны 1572 года
Петер уж три месяца жил в Москве. Быть царским крестником оказалось приятно и нехлопотно. Любые прихоти его исполнялись быстро, и нужды он ни в чём не знал. Только приходилось ежедневно видеться с царём, вести с ним долгие беседы да выполнять различные поручения. Впрочем, тоже необременительные.
Однажды царь предложил ему возглавить отряд "государевых людей", взяв под начало наследников именитых боярских семей. Но Петер уже достаточно пожил в Москве, чтобы понять, что эти одетые в чёрное люди уважением не пользуются и вызывают лишь страх и тщательно скрываемую ненависть. Причём у всех сословий. Да и ссориться с влиятельными боярами ему не хотелось. И так на него стали посматривать искоса: иноземец, выскочка, а у царя в любимчиках. А если возьмётся командовать старинными боярскими родами — тут только ходи да оглядывайся: не зарежет ли тебя кто в тёмном углу?
Нет, раздражать бояр без надобности Петеру не хотелось, не для того он здесь. Главное — выполнить свою миссию, а что там дальше будет — то Бог ведает. Для успеха дела он был готов поссориться хоть со всей Москвой, но без особой необходимости этого делать не стоило. Поэтому от предложения царского отказался, сказав:
— Зачем это, государь? Я и так люблю тебя, как родного отца. И даже больше, ведь ты — мой отец перед Богом. Я готов выполнить любое твоё поручение и сложить свою голову, если тебе это будет надо.
Лицо его при этом было настолько честным, а голос звучал так искренне, что царь едва не прослезился, что Бог послал ему такого верного подданного. И оставил при себе для выполнения особо важных поручений.
Петер долго думал, как навести царя на разговор о либерее, не вызвав подозрений. А то, в самом деле, все вокруг готовятся к татарскому набегу — куют бердыши, льют пушки, обучают войсковому строю неопытных ополченцев. Какая там либерея, не до того сейчас! Но, зная интерес царя к обустройству жизни в Европе, решил сыграть именно на этом.
Однажды, когда Иван Васильевич был в хорошем расположении духа, они беседовали, сидя за столом в царской светлице. Государь интересовался, чем Петер занимался до того, как решил заняться торговлей. Вот тут-то Петер и понял, что настало подходящее время подвести царя к обсуждению нужной темы.
— В детстве я был учеником хранителя либереи, — сказал он, — а книжное хранилище находилась в нашем университете, который основан, основан…
Петер на мгновение задумался и сказал:
— Он основан от дня сегодняшнего примерно четверть века. Там изучают медицину, богословие, каноническое и гражданское право, а также различные искусства. В либерее той есть труды по многим предметам, которые необходимы для постижения наук. Есть и древние рукописные свитки, и книги, напечатанные совсем недавно. И всё это в таком большом количестве, что несведущему человеку разобраться невозможно. В мои обязанности входило составление списков, которые именуются каталогами, внесение в них новых книг и наведение порядка на полках, чтобы можно было легко найти нужный фолиант[84]. Но такая жизнь показалась мне скучной, и я сменил её на полную опасностей и приключений жизнь торговца, а теперь стал твоим крестником и как верный подданный готовлюсь отразить нападение татар.
Иван Васильевич задумчиво чесал шею под бородой, глядя немигающими глазами перед собой.
— Либерея, говоришь? Фолиант?
— Да, государь. Там были не только фолианты, но и книги другого формата — in quarto, in octavo. В Реймсе многие состоятельные люди хранят дома различные книги, и не только богословского содержания. И я, признаться, был очень удивлён, что твои бояре не имеют столь полезной для души привычки.
— Бояре, бояре, — раздражённо сказал царь, — моим боярам только бы людей мордовать. Верных слуг из них с полсотни едва наберётся, а остальные…
Он разочарованно махнул рукой и замолчал, насупившись. Молчал и Петер. Насколько он успел изучить нрав царя, сейчас надо было выждать немного, а потом разговор сам перейдёт в нужное ему русло. Так и оказалось.
— Знаешь, Петруша, — хвастливо произнёс царь, — а ведь либерея и у меня есть. В подземелье храню. Да такая, что твоя с ней не сравнится. Там ведь приданое бабки моей, Софьи. Была она дочерью последнего византийского императора да привезла в Москву тридцать телег книг и свитков, спасённых из горящего Царьграда. А за время, что прошло с тех пор, мои послы из заграничных странствий привозили и новые книги. В Казани стрельцы спасли из пламени татарские учёные книги — так всё туда же сложили. Был у меня басурманский поп учёный, умел читать и по-русски, и на многих восточных и южных языках. Начал было разбирать казанскую добычу да на русский переводить, да помер. Отравили, наверное, — уж это у нас умеют[85].
— Это очень интересно, государь, — взволнованно сказал Петер, тщательно скрывая радость, что его хитрость подействовала, — дозволь взглянуть да разобрать, что там за книги хранятся!
— Что, заёрзал, крестник, — усмехнулся царь, — я ведь давно приметил, что из тебя хороший книжник или купец получится. Ну не воинский у тебя склад! А мне сейчас воины нужны.
— Государь, дозволь на либерею глянуть! Не знаю, плохой я или хороший воин, но ты же знаешь — за тебя я голову сложу не задумываясь. А сейчас помогу книги разобрать, да подскажу, как их использовать. От этого большая польза державе может быть.
Царь внимательно посмотрел на него:
— Вижу, вижу, крестник, что честен ты в помыслах. Пусть будет так. Разрешу тебе взглянуть на либерею. Перетрясёшь сундуки, посмотришь, что там к чему. А уж окончательно со всем разберёмся, как татар отобьём. Если отобьём. На том ведь свете книги ни к чему.
— Так давай, государь, прямо сейчас и глянем.
— Какой же ты настырный, крестник. Вижу, что не терпится. Ну, хорошо, пусть сейчас. Эй, кто там, а ну, войди!
Створки двери распахнулись, и в светлицу вошли двое стрельцов охраны.
— Приведите ко мне Челяднина да факелов побольше захватите.
Стрельцы кивнули и, не говоря ни слова, вышли из светлицы…
…Через некоторое время Иван Трофимович Челяднин, высоко подняв факел, осторожно ступал по подземному ходу, в котором был всего несколько дней назад. Вслед за ним тоже с факелами в руках шли царь Иван Васильевич и его крестник. У входа в хранилище книг окольничий остановился, всучил свой факел Петеру и, открыв замок, распахнул дверь настежь. Ступив первым через порог, он шагнул в глубь помещения, давая проход спутникам.