Егорка на какое-то время аж дышать перестал. Хорошо ещё, стрельцы не смотрели в его сторону, а о чём-то негромко разговаривали. Наверное, мягкости его шагов сейчас позавидовали бы и кошки. Медленно, осторожно он отошёл от угла и направился по последнему проходу.
И это оказалось то, что ему было нужно. Пройдя саженей десять и повернув два раза, он упёрся в низенькую дверь, за которой был Земский приказ. Обрадованный, Егорка уже собирался уходить, чтобы вернуться вечером, но тут послышался стук двери, а потом затопали чьи-то сапоги, и громкий голос спросил:
— Почему на входе никого нет и дверь не заперта?
"Наверное, стрелецкий десятник, — мелькнула мысль, — теперь не выбраться".
Он прижался к стене, стараясь слиться с ней. Если его сейчас найдут, не оправдаешься, что зашёл только из любопытства. Царь опасается заговоров, а про Малюту[98] ходят слухи — один страшнее другого. Прав, ой как прав был окольничий, когда говорил, что неуместное любопытство может стоить жизни!
Где-то вдалеке лязгнул засов — закрывали наружную дверь, потом снова послышались шаги, и вскоре всё стихло. Но выбираться сейчас, когда стрельцы настороже, не стоило. Попадёшь в лапы Малюты — и тогда уж точно пропал!
Егорка решил затаиться, а что дальше — там видно будет. Он не раз уже замечал за собой такое: в первый момент пугаешься, даже трясучка начинается, а потом привыкаешь и начинаешь себя вести совершенно спокойно. Чувство опасности не проходит, но голова ясная-ясная, а совершать скорые и глупые поступки совершенно не хочется.
Вот так и сейчас. Егорка решил держаться подальше от стрельцов, поэтому пробрался к самой двери, что вела в Земский приказ, и присел возле неё. В проходе было почти совсем темно, и лишь с той стороны, где был вход в царские палаты, виднелось светлое пятно. То ли окно там, то ли свечи палят или лучину. Нет, у царя лучину не палят. Наверно, и свечи ради охраны тоже не зажгут — больно дороги. Окно, это точно!
Из-за двери послышался глуховатый, но вполне различимый голос:
— Всё, ребятушки, всё. Приходите завтра. А сейчас отдыхайте, я отпускаю.
"Окольничий писцов выгоняет, — догадался Егорка. — сейчас отец Алексий с боярином придут".
Некоторое время за закрытой дверью был слышен шум — это собирались и уходили писцы. Потом всё стихло. Егорка, вслушиваясь в тишину, и сам не заметил, как заснул. Сколько он спал, неизвестно. И сна никакого не видел. А проснулся, как от толчка. Кажется, в приказе упала на пол лавка. От неожиданности он дёрнул головой и сильно ударился о дверь. Треск, как ему почудилось, при этом был настолько громким, что и пищаль, наверное, тише стреляет. Егорка испуганно огляделся. Он представил, что сейчас сюда вбегут стрельцы и потащат его на расправу к Малюте. Но всё было тихо. Наверное, этот треск был только внутри головы, а другие его и не расслышали. Егорка пощупал лоб: на нём вздувалась шишка. И, судя по скорости набухания, она будет большой, а по цвету — как спелая слива. Он было приуныл, но из-за двери донёсся хорошо различимый голос боярина Микулинского, продолжающего разговор, начавшийся, пока Егорка спал:
— …и никто не знает, как этот иноземец царю в доверие влез. Даже крестником его стал. Многие родовитые бояре недовольны, что немец такую силу взял. Уж на что Штадена недолюбливают, так Пётр Немчинов дальше его пошёл. Православие принял, по мнению многих — не по-настоящему, а лишь для своей выгоды. А царь с ним советуется, поручения важные ему даёт. А как такое случилось — все только затылки чешут.
— Не бывает, чтобы человек, воспитанный в католичестве, так внезапно принял бы православие, — сказал отец Алексий, — и меня это удручает. Сдаётся, много бед этот Пётр Немчинов может принести державе.
Какое-то время стояла тишина. "Наверное, кашу уминают", — с тоской подумал Егорка. Только сейчас он почувствовал, насколько голоден. Ещё бы, ведь он только позавтракал, а сейчас уже время к вечеру. Он даже пообедать не успел. И чёрт его дёрнул идти на разведку, не поев досыта!
— Вот что я вам скажу, — произнёс Иван Трофимович, — я к этому басурманину давно приглядываюсь. Человек он книжный, знающий. Недавно вот был в том хранилище, где либерея царицы Софьи хранится да привезённые из Казани свитки и книги. Он и впрямь обрадовался, увидев, какое там богатство. Уж я-то в людях разбираюсь. Но что он задумал, с какой целью к царю в доверие втёрся — непонятно. Но точно не с добрыми намерениями. Глаз у него нехороший. Плохой глаз, лживый.
Они помолчали, потом окольничий добавил:
— Был гонец зимой от Каргопольского воеводы. Может, совпадение, а может…
И он снова замолчал.
— Да не тяни ты, — сказал боярин, — говори, что знаешь.
Окольничий вздохнул:
— Немец въезжал на Русь через торг, что в двинском устье. Потом пошёл на Каргополь, а уж оттуда с обозом — на Москву. Он об этом сам царю рассказывал.
— Ну да, для немецких купцов летом это самый верный путь, — подтвердил боярин.
— У каргопольского воеводы дело поставлено хорошо, везде свои соглядатаи. Место бойкое — только успевай приглядывать. Так умер его соглядатай. А прислуживал он как раз на том постоялом дворе, где наш немец останавливался. И как раз в то самое время. Не знаю, случайность или нет.
Они снова замолчали, черпая ложками гречневую кашу. От неё шёл такой запах, что у Егорки аж живот судорогой свело от голода.
— А ведь совсем молоденький паренёк был. Отрок. И чего бы ему помереть вздумалось?
— Так не убили же?
— То-то и оно, что не убили. Вышел он для чего-то с постоялого двора. И не вернулся. На следующий день только и нашли в сугробе, когда собаку пустили.
— Может, задушили? — спросил отец Алексий.
— От удушения свои следы остаются, легко различимые.
— Яд?
— Яд подают с едой или питьём. А как его можно было отравить на улице — неизвестно. Нет, не яд.
— Тогда что?
— Случается, что и молодые ни с того ни с сего умирают.
— Это уж кому Господом какой срок написан, — сказал отец Алексий.
Окольничий раздражённо отмахнулся:
— Да только видели, что немец этот тоже выходил с постоялого двора якобы по нужде. Выходило двое, а вернулся один. И немец этот сейчас среди ближних к царю людей. Тревожно мне.
— Так надо царю сказать! — воскликнул боярин.
— Можно и сказать, — спокойно ответил окольничий, — да только посчитает царь, что это наветы завистников. И дела не исправишь, и сам в опалу попадёшь. Тут надо бы разобраться сначала, потом уж к царю подходить.
— Как разобраться-то?
— Глядеть надо, с кем немец встречается, что говорит, чем интересуется. Воевода пишет, крутился в Каргополе какой-то блаженный. Долго крутился. И вроде как заходил на постоялый двор, когда немец там сидел. А после этого пропал, как не бывало.
— Неужто его поджидал?
— Тоже неизвестно.
— Беда будет, коль не раскроем немца, — сказал боярин.
— Для чего же ему царская либерея? — спросил отец Алексий. — Выгоды с того ему никакой.
— Я тоже думаю, что никакой, — ответил окольничий, — хотя он и говорил, что там есть книги, имеющие великую ценность. Но только ведь пока она в Москве, что имеет ценность, что нет — для него никакой разницы. Нет, не для того он здесь.
— А ты воеводе отпиши-ка, — сказал отец Алексий и замолчал.
— Что, что отписать-то?
— О подозрениях своих отпиши. Пусть он там присмотрит, за новыми людьми-то.
— А ведь верно, — задумчиво сказал окольничий, — коли царёв крестник сам ничего в Москве сделать не сможет, наверняка помощник к нему прибудет. И Каргополь — то самое место, где его перехватить можно.
— Если, конечно, он этим путём пойдёт, — добавил боярин Микулинский.
Они снова замолчали. Егорка понял, что пора выбираться. Услышанного и так слишком много, чтобы переварить в одночасье. Он осторожно встал и, подкравшись к большому проходу, выглянул. Там было пусто. Стрельцы, очевидно, по-прежнему стояли на лестнице у входа в царские палаты.
Егорка медленно подошёл к входной двери. Она оказалась закрытой изнутри на засов. Вот завтра крику будет, когда увидят, что дверь кто-то открыл, да ничего не поделаешь. Он, стараясь не шуметь, отодвинул засов и открыл хорошо смазанную дверь. На улице уже стемнело. Эх, ужин прошёл! Видно, придётся сегодня спать на голодный желудок. Егорка осторожно прикрыл за собой створку и вышел из здания.
Глава 12ВСТРЕЧА С ВАРЕЙ
Москва, начало лета 1572 года
К какому сроку ждать татар, в Москве не знали. Обычно ходили они в набег в начале лета, но с дальних застав докладывали — всё тихо. И немногочисленные беглецы из крымской неволи сообщали — не заметно весной обычных при набеге приготовлений. А неизвестность — хуже всего, вот и торопились, готовились встретить врага в любой миг.
Егорка как-то заметил, что на площади у кремля плотники сколачивают из толстых дубовых досок большие щиты с дырками. Назначение их он понять не мог, поэтому долго крутился рядом, но плотники были суровы и неразговорчивы. Егорка молча наблюдал, как они перед тем, как забить гвоздь, натирают острие воском. Изнывая от любопытства, он подошёл к самому старшему плотнику. Известно ведь — пожилые люди обычно добрее молодых.
— Дяденька, а зачем гвозди воском натирать?
Плотник зыркнул на него недовольно, но всё же буркнул сквозь зубы:
— Это чтобы гвоздь легче в дерево входил.
— А отец всегда без воска забивал.
— Он у тебя кто?
— Шаповалом был. Умер уже.
Плотник немного смягчился и в дальнейшем отвечал на Егоркины вопросы спокойно:
— Понятно, что не плотник. Наверно, кроме сосны да липы, дела ни с чем не имел?
— Не знаю.
— То-то же, что не знаешь. Сосна — дерево мягкое, гвоздь в него легко идёт. А дуб твёрдый, особенно когда сухой. Вот мы гвозди воском и натираем. Их так забивать легче. Гвозди дороги, их гнуть да ломать нельзя. Ясно?