— Пора возвращаться. Время к обеду.
Они оставили рыбьи головы и хребты котам и, захватив оставшихся голавлей и сома, отправились в кремль. За их спиной раздавалось истошное боевое мяуканье: коты решали, кому первому приступить к пиру. Собака лишь только слабо потявкивала, всё так же сидя в отдалении. Вступать в сражение с толпой голодных котов она явно не собиралась. Мелентий бросил ей припасённую стерляжью голову, и они вприпрыжку побежали к кремлю.
Когда Мелентий с Егоркой вошли в ворота, сорока уже стояла, готовая к походу. Василий запряг в лафет свою Дымку и сам сидел на телеге, крутя головой по сторонам. Увидев своих помощников, облегчённо вздохнул:
— Думал, испугались, не придёте.
Егорка задохнулся от возмущения:
— Да как ты…
— Ладно, вижу, что ошибся, — усмехнувшись, оборвал его возмущение Василий. — Становись рядом. Вон видишь на лафете мешки? Это порох, пули да пыжи. За порохом следи особо. Если в дороге дождь будет — укрой, чтобы не намок. Если намокнет, можно выбрасывать. Вот тебе дерюга просмоленная, укутаешь.
К Мелентию подбежал молодой стрелец:
— Ну что, рыбку испекли? Давайте сюда.
Тот взял сома, протянул Василию, а остальное отдал стрельцу. Мимо них, глухо топая сапогами, прошла стрелецкая сотня. Потом ещё и ещё. Прокатилась пушка, влекомая невысокой крепкой лошадкой караковой масти. Василий степенно доел рыбу и взял в руки вожжи. Дымка, знающая нрав хозяина, без лишних понуканий тронулась с места…
…На четвёртый день к вечеру вышедший из Москвы отряд стоял у бревенчатых стен Серпухова. Князь Михаил Иванович Воротынский сам встречал подкрепление. По его виду было понятно, что количеством и вооружением прибывшего войска он доволен.
— Пушки, сороки — в гуляй-город, — распорядился он, — неча им глаза мозолить[123].
Его сотники деловито размещали пушки за щитами гуляй-города, чтобы они стояли не кучей, а были распределены вдоль всей ограды. Пришедшим войскам тут же определялось место, где становиться. Кое-где уже дымили костры и вешали на треноги котлы.
— Добре, добре, — похвалил Воротынского Василий, — время попусту не тратит. С таким воеводой можно на любого врага идти.
Егорка невдалеке увидел щиты, похожие на те, что недавно сколачивали на Красной площади. Некоторые были сделаны не из толстых досок, а из половинок брёвен, обращённых расколотой стороной к врагу. Во многих были бойницы, предназначенные для установки сорок и для стрельбы из пищалей. Чтобы посторонний глаз не увидел, что творится за щитами, бойницы прикрыли холстами. Пушки тоже пока прятали от чужих глаз за щитами.
— Дельно, — снова похвалил Василий, — вижу, князь Воротынский своё дело хорошо знает.
К ним подбежал стрелецкий десятник:
— Вы с сорокой езжайте вон туда, к третьему щиту от котла.
Он указал рукой направление.
— Там бойница как раз для сороки. Слушаться будете меня.
— Ишь ты какой быстрый, — сказал Василий, — а кашей-то угостишь?
— Как будет готова — подходите к котлу, не обижу.
И десятник, больше не задерживаясь с ними, куда-то убежал. Василий благожелательно хмыкнул и направил Дымку в указанное место. Пока устанавливали сороку у бойницы, подоспела каша, и вскоре Василий, Егорка и Мелентий сидели вокруг своего котелка и хлебали пропахшее дымом варево.
Глава 17ОБМАН
Москва и западные пределы Русского царства
После ухода в Серпухов последнего отряда в Москве стало совсем тихо. К полуночи и в кремле все угомонились. Окольничий Иван Челяднин, сотник Наум Соколов и полтора десятка стрельцов, освещая себе путь факелами, спустились в подземелье и стали выносить наверх сундуки с книгами и свитками. Некоторые были такими тяжёлыми, что четверо крепких стрельцов едва могли дотащить их из каморки до выхода из подземелья. Там их подхватывали другие и грузили на телеги.
Погрузка продолжалась довольно долго. Окольничий остался внизу, следя, чтобы стрельцы вынесли из подземелья все сундуки и отдельные книги, не упустив ничего. Наконец, когда всё подняли наверх, он вышел к обозу и пересчитал сундуки на телегах, сверяясь со списком. Потом достал из-за пазухи печать и бадейку с застывшим сургучом. Наум пламенем факела нагрел бадейку, и окольничий стал запечатывать сургучом каждый сундук, прикладывая царскую печать с двуглавым орлом.
Петер стоял и молча наблюдал за всем этим действом. Когда всё было закончено, окольничий коротко бросил:
— Ждите.
И ушёл наверх, в палаты. Спустя некоторое время он вернулся с царём, которого сопровождал Пётр Иванович. Было видно, что, несмотря на позднее время, Иван Васильевич ещё не ложился. Он подошёл к обозу, молча посмотрел на сундуки, потом жестом подозвал к себе крестника и начальника стрельцов. Нахмурив брови, долго смотрел им в глаза, потом произнёс:
— Вы уж постарайтесь, ребятушки, доведите обоз до нужного места в целости и сохранности. Большая мудрость в книгах этих, да грех на мне — в заботах повседневных всё недосуг было разобрать да к делу приспособить. Эх! Даст Бог, всё закончится хорошо — вот тогда и разберёмся. При всех обещаю: лучших писцов посажу списки с греческих и латинских книг делать. Да и с басурманских тоже. Чтобы в случае пропажи бабкиного наследства остались для поколений грядущих. А если не найдётся на Руси человека, знающего язык, на котором они написаны, — доставлю откуда угодно. Хоть из Неметчины, хоть из Персии, хоть даже из китайской земли, хоть и нет у нас пока прямого пути туда. Потому что негоже, когда вековая мудрость втуне лежит.
— Не беспокойся, государь, — сказал Петер, — головы сложим, а книги доставим куда ты велел.
Он проделал большую работу. Каждый день намекал царю, что исход битвы неизвестен, а книги неплохо бы и убрать подальше из Москвы. Петер хорошо выбрал время. А в ночь перед уходом последнего отряда прямо заявил, что время уже не терпит и вывозить книги надо прямо сейчас. Иван Васильевич тогда в знак согласия молча кивнул ему. Как и ожидал Петер, старшим над стрельцами царь поставил его — дабы разместить книги в подобающих условиях. Никто лучше него это сделать не мог.
— Хорошо, — ответил царь, — да только лучше бы и головы на плечах сохранить.
— Пора выступать, — осторожно заметил окольничий, — уже далеко за полночь. Надо бы до рассвета подальше от Москвы отойти.
Он был недоволен, что во главе отряда, сопровождающего обоз с книгами, поставлен царёв крестник, но поделать ничего не мог. Успокаивал себя только тем, что путь до Волока Ламского[124], где предстояло временно разместить книги, недолог, а тамошний воевода был ему известен как дельный и суровый начальник.
— С Богом, — перекрестил стрельцов царь, — ступайте. Крестник, ты за старшего будешь!
Первый возница причмокнул языком и дёрнул за вожжи. Телега тронулась. За ней потянулись другие. Лошади, привычные к хождению в обозе, шли друг за другом, покачивая косматыми головами. За обозом шагали стрельцы, ступая как в дальнем походе — небыстро и размеренно. Царь и окольничий дождались, пока все они скрылись за кремлёвскими воротами, но долго потом ещё вслушивались в ночную тьму. Когда топот сапог и лошадиное фырканье наконец утихли, царь сказал:
— Громко идут.
— Так ведь, государь, тридцать телег и сотня стрельцов. Как тут негромким быть?
— Всё равно громко.
— Ночь, Иван Васильевич. А ночью все звуки громче кажутся.
— Как думаешь, успеют вернуться до битвы?
— Кто знает… Сейчас непонятно, какая дорога будет длинной, а какая короткой. Если всё хорошо, то, конечно, успеют.
— Утром сторожа должны вернуться.
— Ложись спать, Иван Васильевич. Чаю я, деньки приходят — не знаешь, когда и выспаться получится. А сторожа вернутся — я тебя разбужу да и доложу всё, что они разведают.
— И то верно, Иван.
Они повернулись и взошли на высокое крыльцо Большой палаты.
Обоз вскоре вышел из Москвы. Обгорелые руины, которые за год так и не разобрали полностью, остались позади. Городских стен не было, и восстанавливать их даже не начинали. На первой же заставе у окраины города обоз остановили:
— Кто такие?
Наум вышел вперёд:
— Это я. Сотник московского стрелецкого полка Наум Соколов. Со мной царёв крестник Пётр Иванович Немчинов.
Старший из охранявших заставу стрельцов, низкорослый смуглый крепыш в вишнёвом кафтане подошёл к нему и осветил факелом лицо. Потом так же внимательно рассмотрел царёва крестника:
— Верно. Что везёте и куда направляетесь?
— Везём поклажу, а направляемся вдаль.
— Посмеяться решил? — нехорошо усмехнулся крепыш.
Вперёд выступил Петер:
— Стрелец, какие у тебя сомнения? И сотника, и меня ты знаешь. Может, передать царю, что приказ пропустить обоз ты хотел бы услышать от него самого?
Старший усмехнулся:
— А ты меня не пугай, царёв крестник. Я много раз бывал в таких передрягах, так что моли Бога, чтобы тебе ни разу в жизни в них не оказаться. А спрашиваю для порядка. Сейчас некоторые бояре бегут из кремля и скарб свой вывозят, чтобы татарам не достался. Вот мы их и останавливаем, чтобы они своей трусостью сумятицу не подымали.
— Мы по царёву приказу идём. Вот смотри: печати на сундуках царские.
Старший подошёл к первой телеге и осветил сундук. Убедившись, что его не обманывают, обернулся к страже и крикнул:
— Печати орлёные! Пропускай.
Стрельцы расступились, давая лошадям и людям проход. Петер встал рядом со старшим стрельцом и молча наблюдал, как мимо катятся телеги. Когда прошла последняя и возле них топала сапогами сотня Наума Соколова, сказал:
— Ты хорошо служишь, стрелец. Я обязательно доложу об этом государю.
— Ступай, ступай, — не слушая его, махнул рукой старший.
Петер, кивнув на прощание головой, побежал за стрельцами. Вскоре обоз скрылся в темноте.
До утра шли без остановок. Вскоре небо стало светлеть, начали чирикать первые птицы. Петер за полгода с лишком, что прошло после зимнего путешествия, отвык от долгой ходьбы, и у него начали гудеть ноги. А стрельцы, как ни в чём ни бывало, шли, изредка перекидываясь шутками. Когда время уже стало приближаться к обеду, Наум сказал, оглядевшись по сторонам: