Дом самого богатого жителя впечатлял. Если все остальные строения городка были деревянными, этот оказался каменным, причём сложенным явно не вчера. Хорошо подогнанные камни кладки на стыках поросли мхом. Просторный дом, казалось, даже немного врос в землю. Где-то сбоку ворковали в темноте голуби. Петер огляделся: невдалеке стояла голубятня, возле которой возвышался шест с перекладиной.
Слуга открыл ворота, и обоз начал заходить на просторный двор. Хозяин командовал:
— Телеги вот здесь ставьте в три ряда, лошадям сейчас овса прикажу задать. А вам кашу сварганим. Только уж не обессудьте, стрельцы, завтра надо будет уходить, а то я на прокорме такой оравы разорюсь.
— Уйдём, уйдём, — сказал Наум, — там татары, наверно, уже к Москве подошли. Отдохнём денёчек и уйдём.
— Ну, денёчек я вас прокормлю, — сказал хозяин.
— Как звать-то тебя, хлебосольный?
— Чердынцев я. А по имени — Афанасий Никитич.
Слуги уже разжигали прямо во дворе дома костёр, чтобы готовить еду на сто человек. Улучив момент, когда хозяин дома отойдёт в сторону, Петер отправился следом и обратился к нему:
— Надо бы поскорее поклажу разгрузить. Показывай, куда.
Тот обернулся к нему:
— Да в подвал, родной, в подвал. Куда же ещё. У меня там и место приготовлено.
— Ну так показывай, сейчас стрельцов отправлю сундуки таскать.
Петер подошёл к Науму:
— Пока каша варится, надо бы сундуки в подвал снести.
Наум кивнул и крикнул:
— А ну, всем сундуки таскать, куда хозяин укажет!
И сам первый пошёл к телегам. Стрельцы, радостно гомоня в ожидании скорого ужина, начали снимать сундуки и носить в подвал, двери которого хозяин уже открыл и спустился с факелом вниз, освещая путь.
Уже стемнело. Двое слуг тоже зажгли факелы и встали — один наверху, у телег, второй — на ведущей в подвал лестнице, чтобы никто не оступился в потёмках.
Петер спустился вниз. Подвал оказался на удивление большим. Его даже скорее можно было назвать не подвалом, а подземельем, потому что он представлял собой сложную систему ходов. Стены были выложены большими нетёсаными камнями. "Не удивлюсь, — подумал Петер, — что какой-нибудь тайный лаз выходит отсюда за крепостную стену".
Афанасий Чердынцев стоял в дальней комнате подвала и распоряжался, как расставлять сундуки. Петер подошёл к нему:
— А что тут у тебя с подземными водами? Не подтапливают подвал?
Тот усмехнулся:
— Дом не дураками ставлен. Дед мой, царствие ему небесное, место выбрал хоть и у речки, да на бугре. А двор хоть и имеет уклон, да в нём особые канавки каменными плитками выложены, чтобы все подземные воды в Басурманку стекали.
— Дельно, — похвалил Петер, — хотя нашей поклаже здесь всё равно недолго лежать.
— Кто знает, — ответил Афанасий, — дед мой всегда говаривал, что малое следует хранить как большое — и всегда в прибытке будешь. А он в жизни кое-что повидал. В молодости по заморским странам с товаром ходил. Да что и говорить: ушлым человеком был мой дед. И дотошным. Он-то и положил начало нашему купеческому роду.
— И чем же ты торгуешь здесь, в этом маленьком городишке? — спросил Петер. — Сомневаюсь, что от этого будет хорошая прибыль.
— Здесь торговля малая, — согласился Афанасий, — да только мои приказчики далеко ходят с товаром. И в Москве торгуют, и на Белом море. Вот как бы не война с татарами — и с ними торговали бы. Но ладно, война — не навсегда же. Торговля главнее войны. Вот отобьём татар, наверное, в Москву переберусь. И в Крыму мои приказчики будут сидеть.
Петер ничего не ответил купцу. В словах и действиях этого человека он видел одни лишь противоречия. С одной стороны, тот связывает свою дальнейшую жизнь с Русским царством, с другой — помогает ему вывезти за московские рубежи эту великую ценность — древнюю либерею. И в этом, кажется, есть какая-то тайна. А может, всё проще и нет никакой тайны? Недаром же Чердынцев говорит, что торговля главнее войны? Может, для него всё это — только удачная торговая сделка?
В это время в подвал спустились стрельцы с последним сундуком. Петер тщательно пересчитал — все! На двадцати четырёх подводах было по три сундука, на шести — по два. Восемьдесят четыре сундука стоят здесь, в подвале дома купца Чердынцева в этом маленьком городке у западных пределов царства Русского. Что ж, свою задачу он выполнил. Теперь остаётся ждать польских и литовских солдат. Да постараться, чтобы самого под горячую руку не зарубили.
Внезапно наверху послышался гомон, потом затопали сапоги, и в подвал бегом спустился Наум:
— Выходи, царёв крестник, беда пришла!
— Какая беда? — спросил Петер.
От осознания честно выполненного дела он расслабился и сейчас желал бы только одного — поскорее заснуть. Но Афанасий воспринял слова Наума по-другому:
— Говори, что случилось, ну!
— Татары.
— Что? — нахмурился купец.
— Сейчас прибежали от ворот, говорили, видели десятка два или три татар.
— Три десятка — мелочь, — сказал Петер, — мы их легко побьём.
— Да только ускакали они. Говорят, хорошо видели, полнолуние же сегодня. Вышли из лесу, покрутились перед крепостью и обратно ушли. Как бы большой отряд не привели.
— Вот не было печали, — нахмурился Афанасий, — ну, пошли, сами поспрашиваем, что там со стены видели.
Наум стал подниматься наверх, а купец придержал Петера и негромко сказал:
— Поклажу твою надобно сохранить. Если татары возьмут город, пропадёт.
— А что делать? Как сохранить?
— Я недаром самую дальнюю комнату в подвале выбрал. Татары до утра не появятся, и мы с тобой за ночь должны заложить её камнями. У меня тут, внизу, они всегда припасены.
— Ты что — предвидел, что ли?
— Что предвидел? — удивился Афанасий.
— Что комнату с книгами замуровывать придётся.
— Ах, это, — усмехнулся купец, — нет. Я просто дедовы заветы хорошо помню.
Глава 18
Москва — Серпухов — Молоди
— Государь! Гонец с важным донесением!
Иван Трофимович Челяднин быстро вошёл, почти вбежал в царскую светлицу без поклона. Другому бы подобная дерзость не сошла с рук, но окольничему, которого царь ценил за большие знания, преданность и честность, такая вольность в не терпящих отлагательства случаях разрешалась. Но надо отдать должное — негласной привилегией Челяднин не злоупотреблял, и если позволил сейчас появиться без положенных придворных церемоний, значит, дело действительно было срочным.
Царь пребывал в меланхолии: город стоял почти пустым, и лишь в кремле было какое-то движение. После долгих месяцев напряжённого труда всё вокруг как будто остановилось, и заняться было нечем. Только и оставалось, что дожидаться известий от Воротынского, потому что почти всё войско отправлено на юг от Москвы. Ночью ушёл в Волок Ламский обоз с книгами. К тому же царь не выспался. Он сидел, скрючившись, на высоком стуле, резьба на спинке которого изображала невиданных зверей и ветви деревьев.
— Государь, только что гонец от каргопольского воеводы. Срочное известие.
Царь медленно поднял голову:
— Что сейчас может быть срочного из Каргополя? Не до немецких гостей нам сейчас.
— Не о торговых делах говорю, государь. Измена.
При слове "измена" царь подобрался, выпрямился и стал похож на хищную птицу, завидевшую вдалеке добычу.
— Говори.
— Каргопольский воевода пишет, пойман лазутчик, и во время дознания говорил он интересные слова.
Царь встал и выпрямился во весь рост:
— Ну говори, говори, не тяни.
— Пишет, что шотландский купец по имени Макдугал направлялся в Москву, но остановился в Каргополе по болезни и в бреду начал говорить на латыни всякое, из чего стало ясно, что приехал он сюда по делам не купеческим, а тайным. У воеводы тамошнего есть люди, знающие языки, поэтому такой и был приставлен прислуживать больному. Допросить его сразу не было возможности, так как находился он в бреду. А как отпустило, был подвергнут допросу, и вот что выяснилось.
— Ну? Только быстро говори.
— Никакой это не купец, а иезуит и должен он в Москве найти некоего иноземца, также иезуита, который прибыл давно для выполнения тайного задания. И выполнять все его приказания.
— Иезуиты? — переспросил царь. — Напомни, Иван, кто это?
— Псы Рима. Хитрые и жестокие псы.
— А имя-то, имя пёс этот, Макдугал, назвал?
— Назвал, государь. Зовут того иезуита, к которому он направлялся, Петер.
Царь откинулся на стуле и тяжело задышал. Глаза его стали мутными, из уголка рта показалась струйка слюны. Руки судорожно вцепились в подлокотники. Казалось, ещё немного, и он упадёт в приступе падучей.
— Петер, — едва слышно произнёс Иван Васильевич.
— Осторожней надо быть с иноземцами, государь, — сказал окольничий, — да и не проявил твой крестник себя ничем. Поторопился ты. Давно хотел тебе сказать.
— Чего же не сказал?
— Как же тебе скажешь, если ты сразу бы велел меня из приказа гнать? Хорошо, если б не сослал. Уж больно ты немцу благоволил. А так я на своём месте успел немало доброго для державы твоей сделать.
— Тебя не сослал бы. — Царь, почти справившись с волнением, лишь тяжело дышал. — Иван, сколько у нас в Москве стрельцов осталось?
Челяднин видел, что царь уже не выглядит ошеломлённым, как в первый момент после получения страшной вести, и вновь стал деятельным.
— Сотня в кремле да сотни полторы на заставах.
— Хватит и сотни на всё. Сейчас же десяток конных отправь в Волок вдогонку за обозом. Пусть немчина приведут в Москву. Уж я с ним поговорю. Остальных стрельцов — в Серпухов, к Воротынскому. Там ни одна пищаль лишней не будет. Всё, ступай.
— Государь, и того, что осталось, мало. Тысчонка крымчаков прорвётся к Москве — во второй раз спалят, беззащитную-то.
— Нечего тут палить, всё спалено уже. И судьба Москвы решается там, на южных подступах. Где я тебе ещё стрельцов возьму? И так все или в Ливонии, или с Воротынским ушли. Нет больше полков, нет! А коль Воротынского побьют — смерть всем. И державе русской смерть.