Проснулся он поздно. Во дворе стрельцы уже позавтракали и сейчас бездельничали, не зная, чем себя занять. Петер оделся и вышел из дома. Кажется, татары нападать и не думали. Может, просто решили, что городок не стоит того, чтобы тратить силы для его захвата?
Чердынцева Петер нашёл возле голубятни. Тот стоял, держа в руках сизого голубя, и что-то ему говорил. Петер расслышал:
— Молодец, молодец, иди отдохни. Хорошо потрудился.
Заметив, что подошёл гость, коротко бросил:
— Пошли в дом.
Отдохнувшие, сытые стрельцы затеяли возле самого крыльца игру в чехарду. Когда Чердынцев с Петером проходили мимо, маленький коренастый десятник, низко пригнувшись и пыхтя, вёз на себе кудрявого улыбающегося верзилу. Пола кафтана, трепыхаясь на ветру, всё время загораживали коротышке обзор, и он сердито вертел головой, стараясь выбрать положение, при котором ему было видно, куда идти. В конце концов, запнувшись за камень, он упал, и под смех товарищей был вынужден начать весь путь сначала.
Чердынцев выгнал дворню из дома и присел за стол.
— Голубь был. Они в пятнадцати верстах, к вечеру будут здесь.
Петер молчал. Купец в сердцах стукнул кулаком по столу:
— Эх, напрасно я татар побоялся. Отправили бы стрельцов сегодня обратно. А теперь? Сотня стрельцов с пищалями да полсотни городовых казаков, да обыватели. Чёрт дёрнул этих татар, припёрлись, все замыслы спутали!
— И что будем делать? — спросил Петер.
— Знаю одно: если будет приступ, то город вряд ли быстро возьмут. Их всего две сотни. И без пушек. Думали же, что стрельцы уйдут.
— Может, сказать, что татары ушли и опасности нет?
— Наум разведчиков отправил по окрестным лесам пошарить. Вернутся к ночи, а то и к утру. Потом ещё день, чтобы отдохнуть. Сразу не выгонишь — вдруг заподозрят что.
Он вздохнул:
— А те торопят. Наёмникам за этот поход деньги плачены, а расчёт идёт подённо.
— Я знаю, что делать, — вдруг сказал Петер, — к вечеру стрелецкой сотни в городе не будет.
Чердынцев посмотрел на него подозрительно:
— Ты что удумал?
Петер хлопнул его по плечу:
— То моя забота.
— Удумал-то, говорю, что?
Иезуит посмотрел на него в упор, голос его сделался твёрдым и неприятным:
— Тебе деньги плачены. Вот и делай, что велят.
Чердынцев усмехнулся:
— Деньги — ничто. Не брал я у вас ни гроша. У меня другое.
— Брал — не брал — не время рядиться. Обещал помочь — помогай. А всё знать тебе не следует. Вьшолняй!
Купец хотел что-то возразить Петеру, но сдержался, и это иезуиту не понравилось. Очевидно же, что у него свои соображения, о которых он не говорит. Чердынцев блеснул недовольно на Петера глазами и вышел из комнаты, чувствуя себя неуютно в своём же доме…
Настало время обеда. Стрельцы разбрелись по городку. Сотник не возражал: дальше городских стен всё равно не уйдут, а в случае опасности ударят в било — звон далеко слышно. Соберутся быстро. А бердыши, сабли, пищали да берендейки[130] с зарядами у каждого при себе. Во дворе остались человек десять вместе с Наумом. Купеческие слуги разожгли костёр и уже тащили котёл: прокормить такую ораву здоровых мужиков — дело непростое, только успевай поворачиваться. Петер с хозяином дома сидели за столом в светёлке. Окна были закрыты — на этом настоял Афанасий, опасаясь, как бы их разговор кто-нибудь не подслушал.
— Больше голубя не было? — спросил Петер.
— Не было, — ответил Афанасий, — незачем им второго отправлять. И так уже времени совсем мало осталось. Эх, ума не приложу, что делать. Опасались татар, а тут вон как. Стрельцы в осаде могут долго просидеть. Поляки ведь не рассчитывают, что им придётся биться со стрелецкой сотней. Думали, только ополчение будет, да и полюбовно хотели всё решить — забрать, зачем пришли, да и обратно. Шляхтичи, конечно, воины отменные, но и стрельцы — бойцы матёрые, к сражениям привычные. Сядут в осаду — их и не выбить. Эх, ну как же не вовремя татары пришли!
— Не бойся, Афанасий, — успокоил его Петер, — всё сделаем как надо. Я тебе обещание дал — и я его сдержу. Ты, главное, меня во всём слушайся.
Афанасий внимательно поглядел на него:
— Ой, чую, что-то ты всё же неладное задумал. Признавайся, что делать собрался, ну?
Петер усмехнулся уголками губ. Лицо его стало жёстким и недобрым.
— Незачем тебе это знать. Ты обязался передать книги нужным людям — так выполняй. А я тебе помогу.
Он выглянул в окно. Слуги большой деревянной весёлкой мешали в котле варево. Петер распахнул створки, застеклённые дорогим привозным стеклом, и крикнул:
— Эй, вы там! Когда кушанье готово будет?
Один из слуг обернулся и, увидев царёва крестника, ответил:
— Да почитай готово уже. Пора стрельцов собирать.
— Наум, отправь людей, пусть соберут всех.
— Отправил уже, — ответил сотник.
Петер и Афанасий спустились по крыльцу и подошли к котлу Петер даже отобрал у одного из слуг весёлку и сам стал помешивать кашу, приговаривая:
— Варись, кашка, всем на объеденье, мне на радость.
И скользил глазами по округе, добродушно улыбаясь.
Вскоре стрельцы стали подходить во двор Афанасия по три, четыре человека. Весело переговаривались, пихая друг друга локтями.
— Десятники! — зычно произнёс Наум. — Проверьте, все ли собрались.
Во двор вбежали двое последних стрельцов. Кафтан у одного из них оттопыривался, а к носу прилипло рыжее куриное пёрышко. Вид у них был, словно у котов, застигнутых за поеданием хозяйской сметаны. Внезапно где-то рядом раздалось громкое возмущённое кудахтанье, и все прямо покатились со смеху, потому что оно доносилось не из купеческого курятника, а из-под стрелецкого кафтана. Афанасий нахмурился:
— Наум, никак твои стрельцы по дворам шарили?
Сотник потемнел лицом:
— Эй вы! Идите сюда.
Опоздавшие подошли, виновато опустив головы. Один из них запустил руку за пазуху и вытащил оттуда рыжую курицу. Та испуганно озиралась вокруг и хлопала крыльями, пытаясь вырваться.
— У кого живность награбили? — спросил Наум.
Стрельцы замялись.
— Да она сама отдала, — нагло глядя прямо ему в глаза, ответил один. — Нате, говорит, стрельцы, а то у вас служба тяжёлая. Полакомьтесь. Да, так и сказала.
— А не врёшь ли ты?
— Зачем мне врать? Да, сама отдала.
— А у кого взяли-то? — вмешался в разговор Афанасий.
— Да там, недалеко от стены. На воротах у них ещё подкова, а во дворе две липы растут.
— А-а-а-а, — протянул купец, — эти могут и отдать. У них старший сын в Смоленске, в городовых казаках. Они к служивым людям всегда расположены.
— Во! — обрадовался стрелец. — Говорю же, сама отдала.
— Я проверю, — пообещал Наум.
— А мне что? — ответил стрелец. — Проверяй. Не разбойник же я.
— Вот после обеда и проверим, — сказал Петер, — а сейчас давайте все к котлу.
Стрельцы зашумели и стали толпиться вокруг слуг, которые, щедро черпая кашу, накладывали её в котелки. Вскоре все сидели и по двое-трое из одного котелка уплетали толокно, обильно сдобренное салом.
Афанасий тоже подошёл к костру, возле которого трое слуг ели кашу, черпая её ложками прямо из большого котла:
— А ну-ка, мне тоже давайте. Попробую, чем вы стрельцов кормите.
Петер, который стоял неподалёку, тут же подошёл и хлопнул его по плечу:
— Не сейчас, Афанасий Никитич. Дело есть до тебя. Пойдём-ка в дом.
Купец удивлённо взглянул на него: какое может быть сейчас внезапное дело? Неоткуда ему взяться. Новые голуби с известиями не прилетали, а даже если бы и прилетели, немец и не знает, как с ними обращаться, чтобы те сами пошли в руки. Но спрашивать ни о чём не стал. Что ж — дело так дело. Они вошли в дом и снова уселись в светёлке, не забыв запереть окно.
— Ну и что за дело? — спросил купец.
— Большое дело, — ответил Петер, — ты, Афанасий Никитич, просто посиди здесь какое-то время, и всё.
— Ты что учудил? — тревожно спросил Афанасий.
— Учудил? — удивился Петер. — Это русское слово я слышу впервые. Надо будет запомнить.
— Ты что натворил? — уже почти кричал купец. — Ты что натворил? Отвечай!
— Я обязан выполнить поручение, данное мне Святым престолом, — жёстко произнёс Петер. — А что я сделаю для того, чтобы его выполнить, — это касается только меня. Не стоит обременять своих наставников ненужными подробностями.
Купец смотрел на него глазами, расширенными от ужаса: он наконец понял, почему немец был так спокоен всё утро. Он заранее знал, что стрельцы не будут оборонять город.
— Что смотришь? — усмехнулся Петер. — Я ведь тебя, дурака, от смерти спас. Лежал бы сейчас вместе с этими.
И он махнул рукой в сторону окна. Афанасий быстрым шагом подошёл и распахнул створки. Перед ним предстала ужасная картина. Стрельцы лежали по всему двору, и некоторые уже не шевелились. Многие распахивали кафтаны, рвали вороты рубах, как будто им было нечем дышать. Трое слуг у большого котла оседали на землю, держась друг за друга. Наум, который начал есть позже других, шатаясь и хватая ртом воздух, нетвёрдой походкой шёл прямо к окну, из которого глядели на двор Афанасий Никитич и Петер. Его ладонь легла на рукоять сабли, и быстрым движением сотник вынул смертоносное оружие.
— Сомневался я в тебе, немец, сомневался, — прохрипел он. — Эх, стрельцы!
Он сделал ещё несколько шагов и, широко размахнувшись из последних сил, опустил саблю на то место, где только что стояли, облокотившись и высунувшись в оконный проём, купец с Петером. Тяжёлый клинок легко разрубил оконную раму и лязгнул по каменной кладке. Но силы уже оставили Наума, и он, сжимая в руке саблю, опустился на землю под окном. Через несколько мгновений он затих.
Боммм! Боммм! Издалека доносился звон, заполняя всё вокруг ощущением тревоги и безнадёжности.
— Рано ещё полякам, — с сомнением пробормотал Петер, — или всё-таки они?
Афанасий смотрел на него глазами, расширенными от ужаса: