— Там лощина, — сказал Мелентий.
— Ты откуда знаешь?
— Искал, где рыбу ловить, вот и обошёл всё вокруг.
Наступило затишье. Большая часть крымского войска собралась у левой оконечности гуляй-города, чтобы навалиться всем в одном месте и наконец сломить сопротивление упрямых русских.
— Никита, — спросил вдруг Василий, — а Матрёна ушла из Москвы?
— Какая Матрёна? — не понял кузнец.
— Да у которой наш герой… — Он мотнул головой в сторону Егорки. — Гусыню подстрелил.
— Некуда ей уходить. Никого у неё нет. Только двое детей.
— Живы останемся — свататься к ней буду.
— Ну что ж, — спокойно сказал Никита, — сватайся, это дело хорошее.
— Сватом у меня будешь?
— Что ж не быть? Буду. Как выберемся, так сразу и буду.
— Никита.
— Что ещё?
— Ничего. Пищаль зарядил?
— Зарядил, конечно. Как же в бою без заряженной пищали?
— Спокойный ты. Даже удивительно.
— Так что ж с того? Был бы неспокойным — больше крымчаков подстрелил бы, что ли?
— Верно.
Они замолчали.
— А я янычар видел, — прервал молчание Василий.
— Это кто такие?
— Это у турецкого султана вроде наших стрельцов. Добрые воины.
— Ну-у-у-у, — протянул Никита, — не добрее наших.
— Не добрее, — согласился Василий, — да только много их. Да ещё ногайцы. Всех крымчаки в войско собрали. Всех, кого смогли.
Где-то вдалеке гомонили. И не поймёшь кто — то ли стрельцы, то ли татары. За спиной затопали копыта. Егорка оглянулся. Рядом с ним гарцевал на высоком сером коне всадник в богатом кафтане, с саблей в отделанных серебром ножнах. За поясом два заряженных пистолета. Он глянул мельком на Егорку острыми ледышками глаз — как будто шилом уколол — и неспешной рысью пошёл к левой оконечности гуляй-города. За ним по два, по три тянулись другие всадники.
— Сам Хворостинин, — сказал Никита, — я его давно знаю, ещё по Москве. Сабельку ему ковал. А сейчас его в столице и не застать, всё больше в поле со своими орлами летает. Забыл меня, наверное.
Хворостинин ехал вдоль щитов, и его отряд, до сих пор рассредоточенный по всему гуляй-городу, собирался и шёл вслед за ним.
— Чего они там с Воротынским удумали? — пробормотал про себя Василий. — Ну, да скоро узнаем.
Справа, там, куда ушёл с войском князь Воротынский, раздался одинокий пищальный выстрел. Потом, спустя короткое время, — ещё и ещё. И вскоре у Егорки аж уши заложило от частой и громкой стрельбы. Рядом загрохотали пушки. В перерывах между выстрелами он услышал громкий свист. Молодецкий разбойничий свист с переливом, и раздавался он слева, где стоял со своим отрядом Дмитрий Хворостинин.
— Ну, вот и началось, — сказал Василий, — сейчас всё и решится.
Любопытный Егорка выглянул в бойницу. Перед ним разворачивалась последнее действо великой битвы. Стрельцы, казаки и ополченцы под руководством князя Воротынского скрытно обошли по лощине уставшее и сильно поредевшее от безуспешного трёхдневного штурма татарское войско. А с другой стороны ударили всадники Дмитрия Хворостинина. Крымское войско оказалось смято, раздавлено, растоптано. Все, кто пробовал сопротивляться, в короткий срок были порублены, застрелены и исколоты пиками. И как раз в этот миг, когда победа сама валилась в руки русского войска, Ивана Елдыгу нашла татарская стрела.
Егорка сам видел, как выскочил тот на радостях в поле с саблей, неизвестно как ему доставшейся, с криком на искривлённом радостной улыбкой лице. И тут же упал, пронзённый стрелой насквозь. Василий навёл сороку на всадников, которые ещё пытались отбиваться от наступающих стрельцов, и поднёс фитиль к затравке. Над щитом гуляй-города поднялось густое облако белого дыма. Трое всадников выпали из сёдел, остальные развернули коней и поскакали вслед своему отступающему войску.
— Вот и всё, — сказал Василий, — Егор, Мелентий, чистить стволы!
Казаки и конные стрельцы гнали бегущее войско вёрст пятьдесят, вплоть до переправы через Оку. Те, кто остался в гуляй-городе, перевязывали раны, разводили костры для ужина. Князь Воротынский, которому шёл уже шестой десяток, не стал преследовать бегущих, отправив для этого молодого Хворостинина. Трофеи было решено собирать завтра, после рассвета.
Мимо пробежал кто-то из посошной рати, в простой рубахе, в лаптях:
— Боярин Микулинский, боярин Микулинский!
— Эй! — крикнул Егорка, стараясь придать голосу начальственное звучание. — Зачем тебе Микулинский?
— Князь Воротынский требует.
— А-а-а-а, ну тогда ищи.
Тот побежал дальше:
— Боярин Микулинский, боярин Микулинский!
Вскоре мимо прошёл и сам Микулинский, сильно хромая на правую ногу. Егорка покосился на Мелентия: тот увлёкся чисткой стволов и не замечал ничего вокруг. Решив, что товарищ прекрасно справится с этим делом и без него, Егорка отложил шомпол и направился вслед за Микулинским, стараясь в то же время не попадаться ему на глаза.
Чутьё говорило, что не зря, ой не зря Воротынский вызывает к себе боярина. И не о выигранной битве они собираются говорить. Чего о ней говорить — тут и так всё ясно. А неясно с царёвым крестником, этим оборотнем, Петром Ивановичем. Егорка ещё тогда, до битвы, понял, что Воротынский отправит стрельцов в тот городок, название которого нарисовал неграмотный Мелентий. И Егорке до ужаса, ну просто до зубной чесотки хотелось отправиться вместе с ним.
Он издалека наблюдал, как боярин Микулинский подошёл к Воротынскому и они начали о чём-то говорить. Слышно было плохо, но до Егорки долетали обрывки слов: "…не мешкая…", "…полсотни стрельцов…", "…дорогу знаешь…".
Услышанного было достаточно, чтобы понять, что Воротынский приказывает ему прямо сейчас, на ночь глядя, отправиться с полусотней конных стрельцов в тот самый городок, чтобы схватить Петра Ивановича и вернуть царскую либерею в Москву.
Когда Микулинский отошёл от князя, Егорка подскочил к нему и бухнулся на колени:
— Боярин! Возьми меня с собой.
Микулинский посмотрел на него удивлённо:
— Откуда знаешь?
— Помню, что перед битвой говорили. Так и знал, что после того, как крымчаков прогоним, князь незамедлительно погоню отправит. Возьми меня. Я сам эту либерею видел, даже некоторые книги читал. Я грамотный. Возьми меня. Ценность это великая. Я все силы…
— Встань, отрок, — оборвал его Микулинский, — время не терпит. Если хочешь со мной — собирайся. Выходим уже сейчас.
— Мне бы коня, боярин…
— Экий ты. Да вон коней вокруг сколько. Хочешь — нашего бери, хочешь — татарского. Их хозяевам кони уже ни к чему. Ступай лови. Опоздаешь — ждать не буду.
Солнце уже наполовину погрузилось в землю, когда пятьдесят стрельцов в чёрных одеждах вышли под началом боярина Микулинского из гуляй-города. Вместе со всеми скакал на коне и Егорка.
Глава 21РОЖДЕНИЕ ТАЙНЫ
Начало августа 1572 года
Молоди, западные пределы Русского царства и окрестности Москвы
Полусотня боярина Микулинского шла быстрой рысью. Солнце уже почти село, но он торопился выполнить приказ князя Воротынского, поэтому хотел до ночлега отойти как можно дальше на запад. Егорка скакал вместе со всеми и радовался, что за проведённый в Москве год он неплохо научился ездить верхом. Иначе долгий поход не выдержать. Это ведь не у себя в селе — съездить на речку или на пастбище. Да и что там говорить — до Москвы ему скакать верхом почти не доводилось. Просто незачем было.
Луна светила в четверть, но погода стояла безоблачная, поэтому дорогу было видно хорошо. Боярин Микулинский остановил отряд далеко за полночь. Костры разводить не стали, еду ведь готовить не надо — захватили из гуляй-города готовой пшеничной каши. Да и в темноте костёр далеко видать, а мало ли, какие черти вокруг рыскают. Боярин опасался, что татары не все бежали за Оку, кто-то мог остаться, чтобы под шумок пограбить небольшие селения, пока русское войско отдыхает после битвы.
Дерзких батыров у татар хватает, поэтому небольшому отряду лучше себя не обнаруживать без надобности. Боярин Микулинский сочетал в себе такие необходимые для военачальника качества, как отвага и осторожность, и знал, где следует применять одно, а где — другое, поэтому без нужды никогда не рисковал.
Наутро поднялись ни свет ни заря и, даже не позавтракав, отправились в путь. Когда солнце взошло, сделали короткий привал возле какого-то небольшого озера. Тут Егорка присмотрелся, кто входит в отряд Михаила Микулинского. Это были всё те же государевы люди в чёрных кафтанах, что приходили прошлой осенью в Сергиеву обитель, и один из них здорово огрел Егорку плетью, когда тот замешкался, кланяясь боярину. Звали этого сердитого человека Осип. Это он прошлой осенью остался в обители обучать мужиков военным премудростям. Видно, тогда покойный Елдыга и пошёл в посошную рать.
Уток настреляли быстро, и Егорка только пожалел, что оставил свой лук в гуляй-городе. Хотя стрелы всё равно закончились, а новые делать некогда. Но, может, стрельцы поделились бы. Сейчас пропадёт лук, наверное, некому за ним присмотреть. Жалко ведь — память об отце как-никак.
Развели костёр, который не давал дыма, — точно такой же, что разводил сам Егорка, когда они с Дашуткой бежали от холопьей доли. Место под костёр стрельцы приготовили быстро: сразу видно — поднаторели в этом деле, разъезжая с боярином по русским землям. А может, и не только по русским — сами ведь не расскажут, а спрашивать как-то не с руки. Когда съели запечённых уток, Осип открыл заплечную торбу и вытащил из неё чистый холщовый мешок с какими-то твёрдыми белыми шариками. Михаил Микулинский сказал наставительно:
— Берите каждый по три. До вечера привала не будет. Как проголодаетесь, кладёте в рот и откусываете маленькими кусками.
— Что это такое? — с интересом разглядывая неведомое кушанье, спросил самый молодой из бойцов.
— Татарская еда, — ответил ему тот, что постарше, — высушенный козий или овечий сыр.
— Такой и рот класть боязно, — засомневался молодой.