— А ты не бойся. Татары с ними от Крыма до Москвы дошли. В походе такая еда — первое дело. Места мало занимает, лёгкая, сытная.
Молодой раскрыл рот и осторожно положил шарик на язык. Вкус, видно, ему понравился, потому что вскоре он усердно грыз непривычное кушанье.
— Осип, ты где столько татарского сыра нашёл? — спросил старший.
— У крымчаков позаимствовал, — оскалился тот в улыбке, — они себе в Крыме ещё сделают. Кто доберётся, конечно.
Все рассмеялись, улыбнулся и Михаил Микулинский. Когда все попрятали сыр кто куда мог, боярин скомандовал:
— По коням!
И начался длинный дневной переход, без отдыха и привалов. Тут-то Егорка и понял, что это такое — конный поход. Хотя за время жизни в кремле он здорово наловчился скакать на коне, однако далеко от Москвы не отходил, если не считать поездку в Коломну. А уж что такое — скачка с утра до захода солнца, да много дней подряд — было ему совсем неизвестно. Хотя кони шли не слишком быстро, к вечеру он так устал, что ему казалось, словно это он сам проскакал весь путь, да ещё вёз на себе коня. Перед глазами мелькали березняки и осинники, кое-где — липовые купы и небольшие сосновые перелески.
Стрельцы из отряда Михаила Микулинского, привычные ко всему, только посмеивались между собой, глядя, как он держится в седле из последних сил. Однако вечером, после ужина, когда все укладывались спать, кто-то притащил ему несколько пушистых сосновых лап, чтобы не застудился ранним утром, когда от земли тянет холодом и сыростью. Да и потом, весь путь до городка его ни разу не назначили в ночной дозор, что стережёт спящих бойцов от внезапного нападения.
Боярин знал эти места хорошо, поэтому вёл отряд прямо, часто по бездорожью. А про реки и говорить не приходилось. К счастью, крупные реки попались всего два раза, их переплыли, держась за конскую узду. А небольшие речки и ручьи с заболоченными берегами просто переходили вброд. Порох привязывали к конской голове, оберегая его пуще одежды или обуви.
Впереди скакали двое-трое всадников, чтобы при опасности успеть предупредить всех криком или выстрелом. Для этого держали пищали заряженными, оставалось только выбить искру да запалить фитиль.
Как-то раз под вечер, когда все уже присматривали, где устроить ночлег, посланные вперёд дозорные вернулись обратно:
— Чу, потише. У реки татары.
Скакавший первым боярин осадил коня:
— Сколько их?
— Сотня. Вряд ли больше.
— Что делают?
— Готовятся на другой берег переходить.
— Далеко ли до реки?
— Саженей двести будет.
Боярин оглянулся на отряд:
— Всем спешиться. Зарядить пищали, запалить фитили!
— Боярин, — сказал Осип, — обнаружим себя. Хотели ж тихо пробираться.
— Если их сейчас не прогнать, всё равно биться придётся. Уж лучше сейчас, когда они нас не ждут.
Егорка вспомнил: порох-пуля-пыж. Стрельцы стали шопмолами забивать в пищали заряды. Вскоре тут и там поднимались дымки от тлеющих фитилей. Осип сунул Егорке в руки лук:
— На! Ты у нас беспищальный, так хоть из лука стрельнешь. Сумеешь?
— Сумею.
И обрадовался, что про него не забыли. А то и в самом деле, будет просто смотреть, как другие воюют. Осип дал ему всего пять стрел, сказав при этом:
— Дай бог, если трижды успеешь выстрелить.
Все взяли лошадей под уздцы и, стараясь ступать бесшумно, стали подходить к реке. Остановившись на опушке, изготовились к стрельбе. Большинство стреляли с руки, но некоторые, поставив для упора бердыши на землю, опустили на них стволы пищалей. Микулинский ещё раз оглядел свой отряд и скомандовал:
— Целься по последним. Пали!
Над головой у Егорки и чуть-чуть сбоку раздался оглушительный, как ему показалось, выстрел. Ему даже почудилось, что в ухо засунули кусок войлока, настолько плохо стало слышно с правой стороны. И вот ведь что интересно: там, под Молодями, когда всё вокруг гремело и трещало, такого не было, а сейчас… Наверно, это потому, что громкий выстрел раздался неожиданно, среди лесной тишины. Он даже затряс головой, стараясь вытряхнуть из уха войлочную пробку.
Убедившись, что ничего не получается, посмотрел на реку. Внезапный огонь оказал на переправляющихся губительное воздействие. Несколько человек, не шевелясь, плыли вниз по реке, покачиваясь на волнах. Лошади ржали и метались на мелководье. Те всадники, кто остался в живых, даже не пытались осмотреться, чтобы понять, откуда стреляют. Они лишь громко кричали и понукали коней, стараясь побыстрее выбраться на противоположный берег и уйти из-под обстрела.
Вскоре крымчаки, потеряв не меньше трети отряда, перешли на другой берег и скрылись из виду. Стрельцы бродили по берегу и снимали с погибших оружие, разочарованно цокая языками. Осип подошёл к боярину:
— Пустые все. Видно, ничего награбить не успели. Что с них взять, так только сабли.
Микулинский кивал головой, внимательно смотря на противоположный берег.
— Засады вроде нет.
— Так перепугались, что теперь до вечера бежать будут, — сказал Осип.
— Хитрые они, — только и ответил боярин, продолжая всматриваться вдаль.
Остатки татарского отряда мельтешили уже совсем далеко — там, где земля встречается с небом. Убедившись, что крымчаки и впрямь скрылись, и выждав для верности некоторое время, он всё же отправил двоих стрельцов на другой берег на разведку. Вскоре они уже махали оттуда руками и кричали:
— Переходи, не бойся. Тут никого!
— Здесь ночевать будем, — сказал боярин. — Река — хоть какая-то защита.
Когда уже укладывались спать, Микулинский сказал Осипу:
— Сейчас надо быть поосторожней. До городка осталось совсем немного, послезавтра, к обеду, будем на месте. Наверняка и татары рыскают тут в надежде пограбить. И неясно, сколько их. Вдруг через реку не все переправлялись, а только небольшая часть, а другие где-то неподалёку.
— Может, боярин, дозоры и справа-слева выставлять, чтобы басурмане сбоку не напали?
— Да, Осип. Так и сделаем.
Следующий день прошёл спокойно. Егорка заметил, что местность здесь отличается от его родной Рязанщины. Дозорные скакали спереди и по бокам, стараясь обходить часто встречающиеся светлые буковые леса, которые он видел впервые в жизни, и тёмные ельники. Вечером остановились на ночлег в густом лесу, из которого открывался прекрасный обзор на всю округу и небольшую речку, протекавшую рядом.
— Басурманка, — сказал Микулинский.
— Что, боярин? — не понял Осип.
— Речка Басурманка. Места я узнаю. Осталось вёрст пятнадцать — двадцать. Завтра, до полудня, будем на месте.
— Не сглазь, боярин.
Микулинский повернулся, трижды плюнул через левое плечо и перекрестился. Когда стемнело, Осип подошёл к боярину и сказал:
— Глянь-ка, огонь.
И указал рукой за Басурманку. Несколько стрельцов подошли и стали смотреть. Подошёл и Егорка. Действительно, вдали, в сгущающейся темноте, ясно виднелся огонь.
— Версты четыре, — сказал Микулинский.
— Отправить людей глянуть, что там?
— Нет. Может быть засада. Нам не совсем по пути, но завтра сделаем крюк, подойдём и посмотрим. Всем спать…
…Наутро Егорка проснулся от озноба. Ночью он как-то незаметно сполз с еловых лап, на которых спал, и сейчас лежал на земле. Поёживаясь от холода, он встал. Послышался конский топот. Егорка протёр глаза и увидел, что на поляну, где они ночевали, въезжают верхами десять стрельцов во главе с Осипом. Они, оказывается, поднялись ещё до рассвета и отправились разведать, что за огонь видели накануне вечером. Всадники остановились, спешились. Осип подошёл к боярину Микулинскому:
— Никого нету. Кострище тёплое, но видно, что давно ушли. Наверно, сразу после того, как мы их заметили.
— Сколь их было?
— Немного, вряд ли больше десяти. Следов мало. Все верхами.
Микулинский задумчиво погладил бороду:
— Что же это за люди были? Татары вдесятером грабить не пойдут. Лазутчики или разбойники?
— Не знаю, боярин. Только надо настороже быть. Чую, народу конного да оружного вокруг рыщет изрядно.
— Сегодня будем на месте. Сегодня же и обратно. Вместе с обозными стрельцами нас будет полторы сотни. Как-то поспокойнее.
Осип только кивнул в знак согласия.
К городку, как и сказал боярин, подошли ещё до полудня. Микулинский вёрст за десять стал всматриваться вдаль, чем-то недовольный. Когда до места осталось совсем немного, он велел идти медленнее.
— Пусто как-то, — сказал он, — вокруг городка всегда суета. А уж стадо-другое обязательно. Коровы и овцы. А тут пусто.
— Может, пастбище в другом месте? — спросил Осип.
— Может, и так, — согласился боярин, — только я здесь бывал трижды, и каждый раз коров пасли с этой стороны.
Навстречу скакал стрелец из передового дозора. Микулинский поднял руку. Отряд остановился, ожидая, какие будут известия. Наконец дозорный приблизился.
— Нету городка, — сказал он, — только пожарище. Кажется, недавнее. Близко не подходили.
— Вперёд! — коротко сказал боярин.
Отряд с места пошёл намётом. Вскоре островки леса закончились, и всадники оказались в поле, которое пересекала долина речки-невелички. А рядом чёрным пятном лежали обгорелые руины маленького городка.
— Стой! — крикнул Микулинский.
Все остановились, осматривая окрестности. Кое-кто снял пищаль и стал поправлять берендейку. Так, на всякий случай. Наконец Осип сказал:
— Не видать никого. Пойдём, боярин?
Микулинский кивнул и махнул рукой. Всадники уже не спеша, рысью направились к руинам. Когда подошли ближе, с пожарища поднялась воронья стая.
— Пируют, чёрные, — сказал кто-то из стрельцов.
— Мы и сами чёрные, — ответил другой.
Остальные молчали. Егорка краем глаза заметил справа какое-то движение и повернул голову. Старый дед, весь вымазанный сажей, поднялся из обгорелых брёвен и двинулся к стрельцам. Он выглядел так жутко, что кое-кто из видавших виды головорезов боярина Микулинского даже перекрестился. Осип направил коня к старику: