ы, изолированные в своих поместьях и озабоченные только своими внутренними делами, никогда не задумывались о том, насколько выгодным было расположение Травы. Они были бы поражены, узнав, что богатство Травы не было, как они продолжали верить, сосредоточено в их эстансиях, а на самом деле хранилось в внеземных банках значительной частью жителей города. Немногие боны приезжали в Город Простолюдинов, а если и приезжали вообще, то не шли дальше торговых контор. Жители общин в эстансиях держали язык за зубами о городских делах. То, что боны считали вечной истиной в отношении их собственного социального и экономического превосходства, Коммонс давно отбросил в пользу более прагматичного образа жизни. Коммерческий район постепенно превратился в крупный перевалочный пункт, предлагающий временное жилье значительному числу путешественников.
В ожидании стыковочного судна транзитные пассажиры, остановившиеся в портовом отеле, часто забредали в Коммонс в поисках местного колорита. Продавцы травяных тканей и рисунков на траве, а также искусно сплетенных многоцветных корзин из травы в форме фантастических птиц или рыб вели оживленный бизнес. Аристократы запретили поездки на аэромобилях над прериями. Одно время Портовый отель предлагал экскурсии на окраины болотного леса, но после того, как лодка с влиятельными лицами не вернулась, экскурсии были прекращены. Все развлечения были сосредоточены в Коммонсе, что означало постоянный поток транспорта вдоль дороги.
Таким образом, когда однажды ранним утром Душка Джонс остановилась на станции с красивой девушкой на буксире, дежурный полицейский решил, что какой-то очередной инопланетянин сбежал из Портового отеля и попал в сомнительную компанию. Не то чтобы Душка Джонс была отребьем. Она и Святая Тереза были мадамами двух крупнейших борделей в Портсайде, и они часто ездили в Коммонс в обществе своих экономок и поваров. Даки обычно возглавляла список жертвователей на любое благотворительное дело. Машины Душки находились в хорошем состоянии и редко причиняли кому-либо вред, кроме поверхностного, и ни одна из её девочек или мальчиков или генетически измененных существ никогда не пыталась убить кого-либо из клиентов.
– Что это там у тебя, Душка? – спросил полицейский Джеймс Желе. Это был крепкий, мускулистый мужчина средних лет, покрытый обманчивым слоем мягкой плоти, за что и получил свое прозвище. – Расскажи-ка старине Желе, что это у тебя там.
– Будь я проклята, если знаю, – ответила Даки, изображая беспомощность, жеманно пожимая плечами; воланы на её платье задрожали от колыхающейся плоти под ними. – Я обнаружила это существо у себя на заднем крыльце.
Её похожий на флейту голос принял жалобную минорную тональность. Разукрашенные блестками брови Душки изогнулись дугой, а края татуированных век опустились чуть ли ни на её щёки.
– Тебе следовало бы отвести это создание обратно в отель, – сказал Желе, бросив на девушку тяжелый взгляд, на который та ответила широко раскрытыми невинными глазами.
– Дык, я пытался, – сказала Душка, вздыхая и жеманно, по-детски поджимая губки, помахивая своей миниатюрной ручкой с браслетом из драгоценных камней на запястье между крошечными складками жира. – Я же не дура, Желе, дорогуша. Я подумала так же, как и ты. С пассажирского корабля, подумал я, транзитом, ожидает следующего. Я спросила, как звать, но ничего членораздельного не дождалась в ответ.
– Думаешь, недоразвитая? Или может под кайфом?
– Неа, никаких признаков ни того ни другого.
– Тогда, может быть, это одна из тех, как вы их называете, «обезличенных вещей», что продают в Гадюшнике?
– Опять мимо, я справлялась. Ей пользовались, но внутрь никто не лазил, по крайней мере, так, как они это делают там.
– Так что те сказали в отеле?
– Не их, сказали они. У них не было ничего подобного этому, все их вещи учтены.
– Будь я проклят!
– Ото ж! Она не может быть член общины, не так ли?
– Ты лучше меня знаешь каждого из них, Душка.
– Мда, всё это действительно очень загадочно, не так ли, дорогуша?
– С какого-нить корабля? – рискнул предположить Желе
– Ты знаешь их дурацкие правила так же хорошо, как и я, дорогуша. Нет, точно не с пустого корабля. И не из отеля. И не моё, ни Святой Терезы, ни кого-либо другого. Боюсь, это твоя проблема, Желе. Только твоя. – Душка Джонс захихикала, оборки на её платье затрепетали, сотрясаясь от пришедшего в движение обилия плоти.
Желе покачал головой. – Нет уж, Душка, старушка. Я сделаю её снимок, а потом ты заберешь её обратно. У тебя в заведении полно места. Помести её в свободную комнату и накормите чем-нибудь. Стазис-резервуар – не подойдёт. Она не нуждается в заморозке. Скорее в уходе. С тобой ей по-любому будет лучше.
– О, какое доверие, офицер, – жеманно промурлыкала Душка.
– Не вздумай продать её. Если она не может говорить, она не может дать согласие. Будь уверена, я спущусь, чтобы осмотреть её снова в следующий раз, когда буду в Порту, чтобы проверить разрешения на временное проживание. Придётся мне самому поспрашивать в округе…
Он продолжал смотреть на девушку, пока настраивал свой имиджер. Она ответила ему взглядом, повернув голову набок, так что он мог видеть только один её глаз, глаз, в котором не было видно ни малейшего признака интеллекта. И все же, когда он закончил записывать изображение существа и Душка протянула руку, девочка взяла её и улыбнулась, снова повернув голову вверх и в сторону, бросив на Желе косой взгляд.
От неожиданности Желе вздрогнул. В этом взгляде было что-то странно знакомое. Откуда вообще могла взяться эта девчонка? Не из болота же, это точно. Не из аэромобиля. Не из корабля. И не из отеля.
– Чёрт бы всех вас побрал, – прошептал полицейский про себя, наблюдая, как старушка Душка загружает девушку обратно в её трехколесный раннер.
***
На следующее утро после охоты у бон Дамфэльсов Марджори встала засветло. Спала она мало и беспокойно. Ей снились гиппеи. Она встала среди ночи, чтобы пройтись по зимним помещениям, зашла в комнаты детей, прислушалась к их дыханию. Энтони издавал тихие стонущие звуки, подрагивал во сне, почти как Эль Диа Октаво в тот день, когда она увидела этих тварей на холме. Марджори села на край его кровати и провела руками по его плечам и груди, поглаживая его, как будто одну из своих лошадей, пока он не затих под её пальцами. Дорогой Тони, малыш Тони, её горячо любимый первенец. Он был так похож на неё.
В соседней комнате крепко спала Стелла, розовощёкая, губы слегка приоткрыты. С каждым днем её сходство с Риго становилось все более заметным. Марджори стояла над ней, не прикасаясь, вглядывалась в эту женственную версию его красивого лица. Стелла была копией своего отца. Такая же порывистая, страстная. Всегда только берущая и никогда не готовая отдавать взамен. Единственной её привязанностью была её подруги, оставшаяся дома, на Терре. Блаженная Элейн.
– Теперь ты тащишь меня в это ужасное место, заставляешь меня бросить своих друзей, даже не спросив, хочу ли я идти! Почему мы больше не похожи на нормальную семью? Хотела бы я быть сестрой Элейн. Брауэры ведут себя не так, как ты. – Марджори вспомнились слова Стеллы незадолго до их отбытия на Траву.
– Что ж, у нас будет шанс стать семьей на Траве, Стелла. Вокруг больше никого не будет, – пыталась урезонить её Марджори. Стелла же в ответ лишь стиснула челюсти, не удостоив мать ответом.
Ну что мать могла ответить дочери?
– Мы уезжаем, чтобы спасти всё человечество. Но нет никакой реальной причины, по которой ты не можешь остаться. Оставайся здесь и умри от чумы, Стелла. Ты, Элейн и её идеальная семья. Мне уже всё равно.
Марджори вышла из комнаты Стеллы, тихо прикрыв за собой дверь, ее мысли двигались по старым, знакомым тропкам. Возможно, когда Стелла станет постарше, со временем они могли бы стать друзьями. Стелла выйдет за кого-нибудь замуж. У неё самой появятся дети.
Эта мысль заставила её побледнеть, задохнуться. Не было никаких доказательств, что они были защищены здесь, на Траве. Было только предположение, надежда. Слух о том, что здесь, на Траве, действительно не было никакой чумы.
Она просидела, застыв, до самого утра, повторяя про себя заученную молитву, чтобы успокоиться.
Как только над травой отчетливо забрезжил свет, Марджори спустилась в пещеру, где стояли лошади. Ей нужно было почувствовать их, убедиться в их знакомой реальности, в их незамысловатой верности и привязанности. Они-то не швыряли ей в лицо её любовь в ответ; они тысячекратно платили даже за небольшое внимание. Она переходила от загона к загону, лаская и поглаживая животных, раздавая им кусочки сладкого печенья, которое она приберегла для них, и, наконец, остановилась у стойла дон Кихота, чтобы посмотреть на него. Она обняла его.
– Мой дон Кихот, – сказала она ласково, обняв коня. Она прижалась лицом к его эбонитовой морде, чувствуя тёплое дыхание на своём лице, на мгновение забыв о недовольстве Стеллы и неверности Риго, о Гиппеях, Гончих и чудовище, которые те преследовали, о том, кого здесь звали Лисом, о том, кого в других местах называли чумой.
Она не потрудилась оседлать его; не хотела, чтобы что-то стояло между ней и его кожей. Она лежала у него на шее всё то время что они спускались из пещеры по извилистому пути, который вёл к арене. Тропинка шла вниз по петляющему ущелью, затем вверх, к вершине холма.
Когда они приблизились к холму, шкура лошади задрожала. Конь трясся молча, как будто что-то глубоко в его огромном сердце подсказывало ему, что его единственный шанс на продолжение жизни заключается в том, чтобы не издавать ни звука. Марджори почувствовала его тяжёлое прерывистое дыхание. Она соскользнула с его спины одним плавным движением. Не поднимая взгляда на вершину холма, она уже знала, что там увидит. Ком подступил к её горлу. Теперь и она уже вся дрожала, будто от холода. И всё же ей нужно было это увидеть.
Она мягко потянула жеребца за плечо и тот послушно опустился на землю, на колени и лёг, как его учили. Она погладила животное чтобы успокоить его (и заодно себя), – затем поползла на дрожащих руках и ногах прочь, немного вверх по склону в сторону от тропинки. Затем она присела и замерла на месте, смотря вниз сквозь траву, оставаясь незамеченной.