– Преступника я, быть может, и арестовал. Вот только некоторое время назад вся эта история начала повторяться. За последние пару месяцев убиты три женщины, причем характер преступлений полностью копирует убийства, произошедшие в прошлом году.
– Вот как. – Иван Андреевич уже успел взять себя в руки, и теперь голос его звучал достаточно спокойно. – Как же такое возможно?
– Мне тоже это очень интересно, – уже чуть тише произнес Илья. – Иван Андреевич, не хочу вас обидеть, но мне почему-то кажется, что тогда, в мой прошлый приезд, вы были со мной не до конца откровенны.
– Илья Олегович, дорогой, – Короленко улыбнулся, но улыбка отчего-то показалась Илье слишком грустной, – откровенность – это очень опасная штука. Она чем-то напоминает хорошо заточенный нож, который вы держите острием к себе. Одно неловкое движение – и вы вскроете собственный живот, а потом будете лежать весь в крови и вывалившихся наружу кишках. Вас мало утешит то, что кто-то из перешагнувших через ваш труп людей скажет: смотрите, он был до конца откровенен!
Возразить Илье было нечего. Тягаться в образности выражений со знаменитым писателем не имело никакого смысла, попытаться заставить Короленко говорить правду Илья тоже не мог, да и не был уверен в том, что Иван Андреевич эту самую правду знает.
– Когда вы вышли из калитки, то не были очень удивлены, увидев меня. – Илья пристально вглядывался в темноту, но все, что он мог увидеть, лишь размытое бледное пятно с двумя черными впадинами глазниц. – Мне даже кажется, что вы ждали моего приезда.
– Кажется, – усмехнулся писатель, – главное слово во всем, что вы мне говорите, это «кажется». А ведь в темноте может показаться все, что угодно. Давайте сделаем так, отложим наш разговор до утра. Приходите ко мне часиков в девять, а лучше в десять. Может быть, я и смогу ответить на некоторые ваши вопросы. Вам ведь есть где переночевать?
Вопрос был задан так, что стало понятно – вероятность ночлега в огромном доме самого Короленко исключена полностью.
– Да, я заказал номер в гостинице, – Илья понял, что его выпроваживают, и лишь накопившееся за вечер раздражение не давало ему незамедлительно подняться из кресла и направиться к калитке, – может быть, мы все же продолжим наш разговор и вы ответите на мои вопросы прямо сейчас?
– Илья Олегович, теперь уже я ни в коем разе не хочу обидеть вас, – Короленко встал первым, – но дело в том, что меня кое-кто уже ожидает.
– У вас гость?
Лунин взглянул на дом. Фасадное освещение было выключено. Лишь в одном из окон второго этажа был заметен слабый отсвет, скорее всего, это горел ночник.
– Я бы даже сказал, гостья, – улыбнулся писатель, – одна моя давняя знакомая. Все уговаривает переехать к ней, ну а я все никак не созрею. Привык, знаете ли, здесь, с Фадеем.
Короленко сделал шаг вперед и оказался лицом к лицу с поднявшимся из кресла Луниным.
– Вы не очень хорошо выглядите, Иван Андреевич. – Илья ощутил в своей ладони холодную, высохшую руку Короленко.
– Что ж поделать, годы идут, – писатель едва заметно усмехнулся и отступил в сторону, давая Илье возможность спуститься с террасы, – обещаю до утра не умирать.
Свое обещание Иван Андреевич сдержал. Он умер утром, в десять ноль семь, после того как ответил на некоторые вопросы Лунина, и отказался отвечать на один, но самый важный вопрос.
Брызги вырвавшейся из раны крови полетели на одежду Лунина, а две капли угодили ему прямо на лицо, из-за чего Илья вздрогнул и машинально коснулся щеки рукой.
– Вот и поговорили, – пробормотал он, глядя на застывшее лицо Короленко. Ему отчего-то показалось, что в последний миг своей жизни писатель решил улыбнуться, во всяком случае, его тонкие бледные губы расползлись в стороны, обнажая мелкие, начавшие желтеть зубы.
Уставившись на фасад дома, Рокси вновь злобно зарычала, но Лунин не обратил на нее никакого внимания. Осторожно развернув пропитанные кровью края бумажного листка, он с трудом прочел несколько неровных, написанных в явной спешке строк.
«Когда-то мы уже говорили о том, что если долго смотреть в бездну, то и бездна начинает смотреть на тебя. Смерть – это самая глубокая бездна, из которой уже нельзя выбраться. Если слишком пристально взглянуть в глаза смерти, то можно самому стать ею».
Поняв, что смысл написанного оказался для него абсолютно непонятен, Илья хотел было еще раз перечитать текст, но в это самое мгновение за спиной у него кто-то передернул затвор автомата, а затем громко, злобно выкрикнул:
– Лежать! Лежать, я сказал! Мордой вниз!
Страница из дневника:
«Тишина. Вокруг меня тишина. Я словно заключена в странную прозрачную оболочку, отсекающую весь шум окружающего меня мира. Мимо проходят люди, иногда они даже разговаривают со мной, и я что-то им отвечаю, кажется, иногда даже удачно. Но на самом деле, даже когда они со мной разговаривают, вокруг меня все равно тишина, просто очень громкая. Звенящая. От которой хочется зажать уши и закричать. Закричать, чтобы эту тишину разрушить. Но разве криком чего-то добьешься? Для этого надо просто заговорить, можно совсем тихо, но только с тем человеком, с кем тебе действительно хочется разговаривать.
А можно просто помолчать вместе, взявшись за руки, и тогда тишина исчезнет. Как я ее ненавижу, эту тишину. И себя уже начинаю ненавидеть. И его…»
Глава 7,в которой Хованский наконец начинает понимать весь ужас происходящего
– Я вас понял. До понедельника.
Отшвырнув телефон в сторону, Хованский устало закрыл глаза и некоторое время массировал веки указательными пальцами.
– Витя, – приоткрыв один глаз, он коротко взглянул на Изотова, – скажи, почему вокруг так много идиотов?
– Что-то случилось? – насторожился полковник.
– «Что-то», ты прав, назовем это именно «что-то», – вздохнул Дмитрий Романович, – потому как другого названия я подобрать не могу. Звонил прокурор области, рассказал занимательную историю. Это еще первого сентября было, а выплыло лишь сегодня. В третьем лицее решили провести, сейчас я тебе дословно скажу, я записал: «Учебно-тренировочную игру по закреплению навыков самосохранительного поведения».
– Я что-то не очень вник в терминологию, – признался Изотов.
– А тут никто не вник, – мрачно усмехнулся Хованский, – эти дебилы на уроке патриотического воспитания у пятиклассников решили изобразить захват заложников.
– Ого!
– Вот тебе и ого. В класс зашли три амбала с автоматами и объявили всем, что школа захвачена. Сам понимаешь, дети в шоке, один из пацанов с перепугу потерял сознание, остальные закатили истерику.
– И чем все кончилось?
– Да ничем. Прибежал учитель, всех успокоил. Пацану вызвали скорую, слава богу, он к их приезду уже сам оклемался. Может, на этом бы все и замялось, но там ведь сознание-то не все теряли. И под парту с перепуга не все прятались. В общем, оказалось, несколько самых стойких все это дело сняли на телефоны, а видео, сам понимаешь, выложили куда только можно. Говорят, уже под миллион просмотров набрало.
– Нормально, – хмыкнул Изотов.
– Нормальнее некуда. Прославились на всю страну. Так что в понедельник с утра совещание у губернатора. Будем думать, какие по этой истории делать оргвыводы.
– И что сам думаешь? Возбуждаться будем?
– Возбуждаться по какой статье? За злостный патриотизм? Все же хотели, как лучше. У этих идиотов даже автоматы ненастоящие были, страйкбольные. Хотя с виду и не отличишь, конечно. Маразм, Витя, полный маразм, а нам теперь расхлебывать.
– Тебе не кажется… – Изотов оглянулся на дверь и, лишь убедившись, что она плотно закрыта, закончил фразу: – Что маразма кругом все больше становится?
Вздрогнув, Дмитрий Романович уставился на Изотова так, словно видел его впервые в жизни. Под его пристальным взглядом полковник поежился, но все же продолжил:
– Я ведь с тобой сейчас не как с коллегой, как с другом говорю. Близким другом.
– Надеюсь, у тебя близких друзей не слишком много? А то, если ты им всем такие вопросы задавать начнешь, мы с тобой коллегами быть перестанем. И это не в том смысле, что я из следствия уволюсь. Ты понял?
– Понял, – растерянно пробормотал Виктор Борисович.
– Так что ты хотел у меня узнать?
– Ничего.
– Вот и славненько. Интересно, где наш общий друг Лунин?
– Он уже скоро приедет. – Изотов бросил короткий взгляд на настенные часы. – Вы что-то решили, Дмитрий Романович?
– Что я мог решить, Витя? – Хованский раздраженно отодвинул от себя пустую кофейную чашку. – Ничего я не решил. Ты же сам видишь, что за картина рисуется. Сюрреализм какой-то. Ван Гог, мать его!
– Ван Гог был постимпрессионистом, – поправил начальника Изотов.
– А что, есть разница? – удивился Хованский. – Не важно, я других все равно не знаю. И что делать, я тоже не знаю. Но до приезда Лунина мы должны принять какое-то решение.
– Должны, – покорно согласился полковник.
– Ты за мной не повторяй попугаем, – рассердился Дмитрий Романович. – Я тебя для чего позвал? Посоветоваться! Вот и давай, советуй.
– А что тут советовать? – Виктор Борисович недоуменно пожал плечами. – Закрыть его и проводить следственные действия по полной программе. Если бы это был не Лунин, другие варианты ты бы и не рассматривал. Уж не знаю, за что к нему такие симпатии.
– Дело не в Лунине, – резко отозвался хозяин кабинета. – Ты мыслишь примитивно, как рядовой следователь.
– Я и есть следователь, – развел руками Изотов.
– А я начальник областного управления. Разницу улавливаешь?
– Если в зарплате, то несомненно, – усмехнулся полковник.
– Подерзи мне еще, без премиальных оставлю! – возмутился генерал-майор. – Ты понимаешь, сейчас время какое? Если какой-нибудь пьяный дурень в погонах на светофоре бабку задавит, за это и то непосредственное руководство с должности снять могут. А ты мне что предлагаешь? Официально признать, что наш сотрудник по ночам с ножичком развлекается? Режет бабам бошки и раскладывает по всему городу?