И самая большая из всех глупостей – конечно же, Лунин. Я должна думать о Костике, а почему-то думаю о человеке, который меня предал. Нет, может быть, он и не предавал меня там, в Одинске, если честно, я сама толком не поняла, что же именно там произошло. Но раз он не захотел прийти и все объяснить, значит, все же предал? Ведь молчание – это тоже предательство?
Зачем тогда я о нем думаю? О предателе… И думаю я о нем не как о человеке, от меня отвернувшемся, а как о человеке… Господи! Нет, я не буду этого писать! Или буду? Я думаю о нем как о человеке, которого я когда-то любила. Нет, я лгу, сама себе лгу. Как о человеке, которого люблю до сих пор».
В задумчивости Илья ущипнул себя за переносицу. Курить он бросил еще год назад и теперь напряженно пытался вспомнить, не осталась ли где-нибудь в квартире недокуренная сигаретная пачка. Так и не вспомнив, он вновь уткнулся носом в записную книжку.
Мысль об оставшемся на дне бутылки коньяке спровоцировала лишь еле сдержанный рвотный позыв. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, Илья решил, что дочитает все записи, чего бы это ни стоило.
«Потратила вчера целый вечер, чтобы записать песню. Несколько раз хотела бросить, сочинить музыку было проще, чем наиграть ее самой себе на фортепьяно. Хотя я ведь эту песню не сочиняла вовсе. Она мне приснилась. Точнее, мне снился этот человек, Лунин, а песня звучала откуда-то, сама не знаю, откуда. Все, что мне надо было сделать, – это не забыть текст песни и мелодию к тому моменту, когда я проснусь. С текстом, конечно, было проще. Строчки ложатся на лист бумаги, и все, дело сделано. А вот мелодия… Я, конечно, напела ее на телефон. В ванной. Мне кажется, там лучше акустика, и голос звучит как-то иначе, звонче, что ли. Но все равно, результат не очень меня обрадовал. А уж фортепьяно… Вот что значит совсем забросить инструмент. Интересно, для чего я провела столько лет в музыкальной школе? А вдруг я напишу еще что-нибудь? Вдруг у меня талант, талант сочинять песни? Глупости. Скорее всего, никакого таланта у меня нет. Есть только любовь к этому… дураку».
Прочитав блокнот до конца, Лунин включил музыкальный центр и вставил в него флешку, на которой, действительно, оказался всего один файл. Качество записи было Илье неизвестно, поэтому он на всякий случай выставил громкость почти на максимум и отшатнулся, когда из колонок на него буквально обрушился голос женщины, которая только сегодня на его глазах потеряла способность не только петь, но и говорить, дышать, чувствовать. И даже любить.
Немного уменьшив громкость, Лунин вновь рухнул на диван и молча сидел, обхватив руками голову и медленно раскачиваясь из стороны в сторону в такт льющейся из динамиков мелодии. Дослушав песню до конца, он встал и, тяжело шаркая по полу тапочками, ушел в спальню. Там он долго не мог заснуть, ворочаясь из стороны в сторону и каждый раз принимая неудобное положение, при котором вес тела приходился на очередной синяк. Лишь пару часов спустя метания Ильи по кровати постепенно затихли, а мышцы тела расслабились. Расслабилось и сознание, позволяя своему спящему беспробудным сном обладателю увидеть то, чего после пробуждения увидеть он уже никогда не сможет.
Светочка сидела на высоком барном стуле, одетая в любимые, с дырками на коленях, джинсы и тонкую сиреневую водолазку. Где именно была Светочка, Лунину было непонятно, за спиной у нее высилась огромная кирпичная стена, тянущаяся в обе стороны на многие метры. Отчего-то Лунина интересовала не Светочка, а именно стена. Ему было необыкновенно интересно узнать, что же там, за этой стеной, скрывается. Но выяснить это не было никакой возможности, стена была выстроена на совесть и никаких дыр или щелей в ней не наблюдалось. И вдруг, совершенно неожиданно, казавшаяся совершенно безучастной ко всему Светочка щелкнула пальцами, и стена исчезла. В глаза Лунину ударил яркий солнечный свет, и он на мгновение зажмурился, а когда вновь открыл глаза, увидел, что стул вместе со Светочкой больше не стоит на полу. Он парит. Парит в чистом, безоблачном небе. Над Плёсом. Над Среднегорском. Над всем миром. Для него, как и для самой Светочки, нет уже никаких границ и никаких запретов. Сама Светочка, улыбаясь, смотрит на Лунина и машет ему рукой, словно предлагая подняться к ней, в небо. Но Лунин никак не решается, минута проходит за минутой, и Светочкина улыбка постепенно делается все более грустной, а затем и вовсе исчезает. Пальцы невидимого музыканта касаются клавиш, столь же недоступных взгляду Лунина, и от льющейся откуда-то с неба мелодии ему вдруг хочется одновременно улыбаться и плакать. Не надо сдерживать свои желания, произносит чей-то тихий, смутно знакомый голос.
А Светочка, все еще продолжая смотреть Илье в глаза, начинает петь. Она поднимается все выше и вот уже почти сравнялась с солнцем, которое теперь светит прямо у нее из-за головы, но голос ее, к удивлению Лунина, тише не становится. Наоборот, он набирает силу и звучит, льется с неба потоками долгожданного дождя, оживляющего пустыню. Его капли одна за другой падают на панцирь обессиленной черепахи, чудом избежавшей гибели в лапах орла, а затем сливаются в единый благодатный поток. И черепаха тихо, почти беззвучно подпевает доносящемуся откуда-то сверху голосу:
Закат устало превратится в ночь,
Любовь устало обернется в крик,
И с ней я закричу, Вновь крикну и молчу…
Быть может, этот крик
Тебя остановит на миг?
Иду по морю, но иду ко дну,
И крик мой превратится в тишину.
И в тишине слеза,
Мне соль слепит глаза.
Быть может, эта соль
Мою ослепит боль?
Сквозь слезы тебе я крикну – довольно!
Я же не знала, что так будет больно.
Я же не знала, как…
Я даже не знала, что так…
Я же не знала, какой ты все же дурак!
Лечу по небу, падаю к земле,
Кричу безмолвно в мертвой тишине,
И в тишине ответ,
Одно лишь слово – НЕТ!
Быть может, тишина,
Она лишь одна мне нужна?
Льющаяся с небес мелодия вдруг стихла, и черепаха почувствовала себя одиноко. Но через мгновение где-то высоко в небе зазвенели литавры, и голос зазвучал с новой силой:
Сквозь слезы тебе я крикну – довольно!
Я же не знала, что так будет больно.
Я же не знала, как…
Я даже не знала, что так…
Я же не знала, какой ты все же…
– Дурак, – прошептал, переворачиваясь на другой бок, Лунин.
Эпилог
Остаток дня после похорон Лунин провел, сидя на диване и созерцая беззвучно работающий телевизор, на экране которого, в соответствии с тематикой выбранного канала, сперва несколько молодых львов охотились на целый табун зебр, а затем стая гиен живьем пожирала старого, почти не оказывающего никакого сопротивления царя зверей.
Так идет за годом год, так и жизнь пройдет,
И в сотый раз маслом вниз упадет бутерброд…
Рвущаяся из колонок поставленная на многократный повтор песня, по мнению Лунина, как нельзя лучше соответствовала как разворачивающимся на экране событиям, так и тому, что последнее время происходило с ним самим.
Но, может, будет хоть день, может, будет хоть час,
Когда нам повезет!
В отличие от Цоя, Илья не был настроен столь оптимистично, поскольку встречал множество людей, так «этого дня» и не дождавшихся. Окончательно убедившись, что обессилевшему льву на выручку так никто и не придет, он выключил сначала телевизор, а затем и музыкальный центр. Подойдя к окну, он несколько минут постоял, уткнувшись лбом в оконное стекло, которое поначалу приятно холодило кожу, но затем постепенно нагрелось. Стоящий через дорогу высотный дом поблескивал отраженными в стеклянном фасаде лучами низкого, близящегося к закату солнца. Созерцать многоэтажку было совсем неинтересно, но и другого занятия у Ильи не находилось. Конечно, можно было достать из кармана смартфон и позвонить по одному из номеров, записанных в разделе «Избранное», но разговаривать ни с кем не хотелось. Точнее, одному человеку он все же хотел бы позвонить и даже за последние дни предпринимал несколько попыток дозвониться, но всякий раз после нескольких гудков вызов сбрасывали.
– Вот и день прошел, – угрюмо констатировал Лунин, отрываясь от окна.
Лежавшая на диване Рокси соскочила на пол и требовательно тявкнула.
– Думаешь, пора подкрепиться? – Наклонившись, Илья погладил болонку, отчего та умиротворенно зажмурилась и завиляла хвостом. – Ну, пошли, посмотрим, что есть на кухне.
Рокси уже закончила свою трапезу, а кастрюля с пельменями только-только начала закипать. Проведя несколько раз ложкой по кругу, Лунин удовлетворенно причмокнул губами и уменьшил огонь. Еще несколько минут, и можно будет садиться за стол.
Гостей он не ждал, поэтому, услышав звонок в дверь, не испытал ничего, кроме раздражения. Перекинув через плечо кухонное полотенце, Лунин вышел в коридор, а затем отпер дверь тамбура.
– Привет, – он постарался не выдать своего удивления, – а я думал, ты не придешь уже.
– Пришел, как видишь.
Мальчишка стоял, прислонившись плечом к стене и засунув руки в карманы, всем своим видом показывая собственную взрослость и самостоятельность. Выскочившая вслед за хозяином в коридор Рокси тут же подбежала к незнакомцу, тщательно обнюхала его стоптанные кроссовки, после чего дружелюбно вильнула хвостом.
– О, собачелла. – Присев на корточки, мальчишка протянул руку, чтобы погладить болонку. – Ты же не кусаешься? Тебя как зовут?
Рокси звонко пролаяла в ответ и завиляла хвостом.
– Ее зовут Рокси, – перевел Лунин и затем на всякий случай добавил: – А меня Илья.