Нет, я не спал, не проваливался в мгновенный сон за пулеметом, как это бывало почти всегда рано утром в монотонном полете под колыбельную двух турбовальных двигателей - нежное ржание табуна в четыре тысячи голов. Таблетка Тихого, наверное, продолжала действовать. Мозг вел сразу несколько операций. Он показывал мне ледяную речку - я шел по набережной, распахнув шинель, и дышал морозом, - а в степи несся табун лошадей - рыжее колыхание грив и гул копытного топота, я мчусь на красном вожаке, я гол, как тот мальчик, мы рвемся к реке, на водопой и купание, спина коня горяча, под шкурой перекатываются мышцы, - кто-то уже сказал или еще скажет, что на спине коня добрая сотня мышц, поэтому женщины так любят кататься без седла... Нет, я не сплю, это параллельные струи моего многоводного разума. Он видит все впереди и вокруг - уже показались каменные домики возле посадочной площадки полка, справа по бетонке осел тянет арбу, погонщик - сам Маленький Мук! - нарочито не смотрит на нас, и я вижу, как в грузовой кабине три ствола АКМ и ствол моего кормового пулемета смотрят через открытые иллюминаторы и люк на погонщика, осла, на все, что летит мимо... Все же, у таблетки чистого разума есть недостаток - время разбухает, один момент вмещает в себя несколько прежних, привычных моментов, - он не удлиняется, а утолщается, время течет не только вдоль, но и поперек, и на эту поперечность тоже уходит время, и мы, черт побери, никак не можем приблизиться к площадке и сесть, а всегда подскакивали одним прыжком.
- Когда это кончится? - поворачиваюсь я к Тихому, сидящему за моей спиной. Вижу, как он улыбается, и его соломенная щетина раздвигается, торчит, топорщится, я мимоходом понимаю, что мне известно точное количество щетинок, краем глаза где-то сбоку вижу это число написанным на доске мелом, но не оборачиваюсь. - Я тут всю эту дрянь не употреблял, а ты...
- Все будет хорошо, - говорит одними губами Тихий, говорит одной щетиной, будто поле пшеничное под ветром на холмах под грозовым небом, волнами под ветром, - У нас простая задача, мы все одной крови...
Я отворачиваюсь и чувствую, как много сердец, одно за другим, как поршни в поршневой группе, толкают по моим артериям кровь, и она идет по большому кругу кровообращения, по очень большому кругу - справа через правака, сворачивая и проходя сквозь Тихого, потом по правому борту грузовой кабины через сапера, радиста, гранатометчика, пулеметчика, возвращается по левому борту, и, пройдя через командира экипажа, вливается в мой большой малый круг. И в моей крови теперь я чувствую даже керосиновую жгучесть и клюквенный вкус масла гидросистемы - и неудивительно, ведь кровь моя циркулирует сейчас по всему вертолету, так и должно быть, пока мы едины, мы непобедимы, эль пуэбло унидо хамас сэра венсидо, эль пуэбло! Унидо! Хамас-сэравен-сидо!.. Наверное, эту песню сейчас поет, передавая друг другу глиняный светильник с горящим огоньком свободы, этот комитет бедноты, комитет исламской бедноты, - они только что совершили утренний намаз, встреча, длившаяся ночь, закончена, осталось попить чайку со сладкими фисташками и лукумом, и можно расходиться по одному, огородами. Я вспомнил-увидел рисунок Тихого - небольшой лабиринт из дувалов, где неясно - забор это или уже стена дома, несколько башенок с округло-прямоугольными дырками в самом верху, где стена плавно переходит в крышу-купол. Окошко-дырка так мало, что в него едва пролезет кошка, но иногда, не ободрав бока, влетает шальной, сам не ожидавший такой удачи, неуправляемый реактивный снаряд, а то и граната из гранатомета. Однако сейчас мы не должны уничтожать тех, кто внутри, - нужен "язык", живой связник Турана. То есть, они будут стрелять в нас из тех бойниц, даже могут выйти во двор и палить из всех видов оружия, а мы можем вести только оградительный огонь, создавая кольцо, в котором будет работать спецназ...
- Бред! - повернулся я к Тихому. - Если бы вы знали связника в лицо!
- На ведущем борту летит человек от Саид-Ахмада, он знает, - не удивился Тихий. Да ты много не думай, все срастется, как нужно. Главное, нас не покоси...
Пара недолго просидела на 101-й площадке. Из ведущего выбежал начальник разведки, принял под локоть духа в длинной рубахе и пиджаке, подведенного местным особистом, помог подняться на борт. И с ВКП передали условную фразу: "Клиент созрел", - это значило, что солнце осветило верхушки башен старой гератской крепости, и через несколько минут его лучи через дырки-окошки попадут на западную стену глиняной комнатки, знаменуя окончание утренней молитвы. В этот момент мы должны оказаться там, мы должны прийти с приветом, рассказать, что солнце встало.
- Федя, дичь! - сказал в эфир командир ведущего, и это означало отход по заданию.
Двигатели завыли, переходя с малого газа на взлетный, машины поднялись на цыпочки, оторвались от зеленого металла площадки, повисели, покачивая лапами, и, наклонив носы, как собаки по следу, пошли в разгон, не поднимаясь выше пяти метров, прячась пока за частоколом придорожных сосен. Когда свернули влево, прыгнув через сосны, их верхушки уже горели рыжим огнем, зажженные первыми лучами показавшегося среди гор солнца. Тени сосен были так длинны, что мы летели и летели, а они все не кончались, только ломались через дома и снова тянулись. Вместе с ними тянулось время, и казалось, что лететь до места работы еще целый час, хотя солнцу оставались какие-то минуты, чтобы дотянуться до тех крыш. Зрение мое тоже удивляло - из центрального оно превратилось в сферическое. Казалось, я даже не шарил глазами по предлагаемому пейзажу - россыпи глинобитных дувалов, улиточной закрученности узких улочек, речке справа, духовскому мосту вдалеке, горам, - я видел все это сразу, я видел сразу всех собак, разбегавшихся по закоулкам от двух зверей, летевших над самыми крышами, видел, как спавшие на крышах закутывались в одеяла, лежали коконами, пережидая, пока ветер винтов, цапнув одеяло, но не сорвав, улетит, видел, как моя тень впереди, исчезающе-тонкий ковер-самолет, скользит по земле, взлетает, обтекая дома по стенам и крышам, обнимая людей под одеялами поверх одеял, и летит дальше, пропадая и снова выныривая...
Да, глаза мои были остры, тогда как мысли текли в разных направлениях, а некоторые - я слышал их абракадабру - и вовсе задом наперед. Но глаза все же были главнее мозга сейчас, сильнее его, они как бы мыслили отдельно и напрямую передавали полученную информацию мышцам тела. Руки сами чуть доворачивали ствол пулемета, тело пригибалось, отклонялось вбок, откидывалось чуть назад - в зависимости, от направления возможной угрозы - это был бой с тенью боя - слышал я одну из мыслей в их струении, и мне казалось, что я попал в бесконечность, откуда не вырваться, и самое верное сейчас - слушать только свои глаза. И музыку - она звучала в такт моему танцу с пулеметом, она рождалась из этого танца, и, слушая ее, я думал, что творцу этой музыки, сидящему за черным и тяжелым, как рояль, инструментом, подошел бы фрак. Пожалуй, и бабочка...
- "Пыль", я - "Доктор", мы на месте! - сказал ведущий. - Работаем по плану.
И, не входя в крен, не закладывая вираж, не примериваясь на круге, - как шел, так и затормозил в воздухе по-птичьи, выставляя лапы, - вперед и опуская хвост над местом посадки, вертолет завис, не касаясь колесами земли, заклубив вокруг желтую кольцевую стену, скрылся в пылевом тюльпане. Там, невидимые, из открытой двери на землю прыгали десантники, и никто не мог быть уверенным, что эта перепаханная то ли снарядами, то ли гусеницами земля - когда-то огород, может, бахча, - не таит в себе мин.
Пока ведущий высаживал десант, мы шли по кругу левым креном - чтобы гранатометчик и пулеметчик у открытой двери держали круг под прицелом. Правда я, держа под прицелом своего пулемета окружность и внешний периметр, которому мы подставляли днище, не понимал, что все-таки нам делать со всем нашим оружием, если ни в кого нельзя стрелять, до тех пор, пока не уверимся, что это не связник.
Зависший борт гнал волну пыли - она докатывала до дувалов, ударялась, переваливалась, оседала в лабиринт двора, на крыши трехкупольного дома. Спецназ, прикрываясь завесой, высадился и окружил двор, залег, быстро заметаемый пылью. Во дворе по-прежнему было пусто. Ведущий взял шаг-газ, начал подниматься, одновременно кренясь влево и опуская нос, с места уходя на круг. Это значило, что пришла наша очередь.
- Заходи вон туда, - крикнул Тихий в наушник командиру, вытягивая руку. - Выбросишь нас на тот пятачок между зеленкой и задним двориком, там дувалы развалены, ворвемся...
- Чего-то никто не выбегает, - скептически сказал командир, - может, там и нет никого. Или не было или ушли...
- Все там, - сказал Тихий. - Разведка видела, как входили в полночь, но не видела, как выходили. Все, я пошел, прыгаем по сигналу штурмана, - он хлопнул правака по плечу и, подняв откидное сиденье в дверном проеме, вышел в грузовую кабину.
Интересно, что даже сейчас я не помню весь тот эпизод целиком. Как будто он записан не в памяти, а, и правда, на сетчатке глаз. Некоторые куски испорчены, сожжены временем, некоторых нет вообще, оставшаяся пленка выцвела, кино не черно-белое, конечно, но и не цветное, - охра желтая и охра красная - сухая глина с ржавчиной, даже листва апрельского сада за домом видится мне бурой. И только одно пятно ярко сияет в центре кадра. Здесь, со стороны сада пыли нет - мы садимся на подобие лужайки, больше похожей на старое вытоптанное футбольное поле в наших дворах, - но желтой стерни хватает, чтобы держать пыль. И впереди я вижу в большой пролом в дувале - похоже, когда-то во двор въехал танк, ну или бээмпэ, - красный пикап. Ярко-красный, даже чуть бордовый в свете утра, чистый, почти не пожухший от пыли, как весь мир вокруг, что удивляет - недавно помыли или переправлялись через разлившуюся реку? - помывка здесь равна демаскировке. Красные выпуклости машины вызывают необычайно сильные вкус и запах помидора, большого, зрелого, готового лопнуть помидора. Я не отрываю от его глянцевых крыльев, дверцы, капота голодного взгляда - гл