— Так, может, его туда господин Бабушинский затащил? — уточнил Давыдов.
— Вот и я подумал, — кивнул Нарсежак. — Если эта парочка идет в «Стрельну», то не ждет ли ее там Бабушинский? И дальше думаю, как бы мне туда пробраться незаметненько? Ну, думал я недолго. Если японцы меня за японца принимали, китайцы — за китайца, корейцы — за корейца, а французы только спорили, из Лангедока я или из Прованса, так, может, среди цыган за цыгана сойду?
— Федор Самуилович, вы доподлинно сумасшедший!
— Э-э, смелым Бог владеет… Я через калиточку — во двор, а там такая география. Большой хозяйский дом, вдоль всего двора — клетушки стоят, где хористки живут, каждая со своим входом, еще подальше — просторная дача, за ней — другой дом. Все население, как я понял, в «Стрельне», по случаю жары окошки открыты, а сторож у ворот впустил автомобиль и опять спать завалился.
— А шофер?
— Шофер поехал эту таратайку в сарай ставить. Я — по клетушкам. Вышел оттуда молодец молодцом — в красной рубахе, штаны неимоверной ширины, жилет, картуз… И в таком великолепии пошел я в «Стрельну» с черного хода. Ну что — пропустили! А там… ох… батюшки мои, пропал, совсем пропал!.. — вдруг изменился в лице Нарсежак.
— Что же стряслось?! — Давыдов испугался, что от этого обстоятельного доклада и его хватит разрыв сердца.
— Цыганочка у них есть. Зовут — Женя Сизова. Голос — ни одной оперной примадонне такой и не снился! Высокий, силищи неимоверной!.. Потом я узнавал: у цыган такое раз в сто лет бывает, так что в хоре ее прозвали «Свисток». И как завела она «Матушка, что во поле пыльно…», так я и растаял, вроде бланманже на солнцепеке!..
— А если бы вас сами цыгане выдали?
— Не выдали же. Так вот, это — только присказка, сказка впереди. Угадайте, кого я там, в «Стрельне», обнаружил?
— Даже и вообразить не могу…
— А напрасно, Денис Николаевич. Потому что в нашем ремесле воображение тоже необходимо. Так вот, за столиком на видном месте сидели Рокетти, Бабушинский и… мистер Локхарт!
— Кто-о?!..
— Мистер Роберт Гамильтон Брюс Локхарт, генеральный консул Великобритании в Москве.
— Что же он там делал?!
— Да то же, что и я — Сизову слушал. Я потолковал с кельнерами, так вот, этот мистер у цыган — частый гость. Он таким манером российскую действительность изучает.
Давыдов расхохотался.
— Точно! Вспомнил!.. Это же он был тогда в «Чепухе» с Рокетти и Бабушинским. Юное создание, похожее на гимназиста-переростка! Очевидно, пляски индийской жрицы в неглиже для него — тоже российская действительность! Но…
И тут Денис осекся.
Присутствие британского консула там, где Рокетти де ла Рокка добывал у безалаберных русских купцов стратегически опасные сведения, ничего хорошего не сулило.
Да и этой ночью ведь Локхарт был в «Чепухе»!..
— Продолжайте, — строго сказал капитан Нарсежаку.
— Ну, значит, я рассудил: если тут Мата Хари с медведем, то где-то поблизости должен быть и Бабушинский. И пошел налаживать себе наблюдательный пункт.
— Куда пошел?
— На лебедевский двор, конечно. Если там на ночь глядя приютили графский автомобиль, то и его самого — за милую душу. Опять же, госпожа Хари, коли она собирается полночи провести в «Стрельне», то где-то поблизости и заночует. Если только вообще не поселилась в цыганском таборе, с нее станется…
— Или если там ее не поселил Бабушинский, — подсказал Давыдов.
— Это — скорее всего, подумал я. Потому что, согласитесь, Денис Николаевич, не во всякую гостиницу пустят даму с такой «постельной собачкой». А цыгане — они привычные.
— И очень даже может быть, что она из-за медведя принуждена была съехать…
— Вполне. Ну, так вот. Устроил я себе лежку на крыше сарая. Оттуда двор хорошо виден. Того сарая, куда загнали автомобиль его сиятельства. Лежу, хорошо мне там, ночь теплая, да я еще тюфяком разжился — с веревки снял. Его, видать, проветривали и до утра висеть оставили…
Тут Давыдов едва ли не впервые в жизни ощутил зависть. Он тоже хотел бы вести себя, как Нарсежак, с лихостью влезая в опасные места и блаженствуя на крыше. Но это, видимо, приобреталось с опытом. Федору вон уже за сорок, да и на японской войне побывал, в самой мясорубке, на Квантунском плацдарме! А Давыдов… он, конечно, свою «Анну» тоже не за красивые глаза и белый локон получил, но ведь не сравнишь — или с японцами рубиться насмерть, или лазутчиков ихних отлавливать, да дезинформацию им подбрасывать…
— И слышу: во двор люди входят, идут и поют. Хорошо так поют, на два голоса, стройно. Думаю, рановато для цыган, им еще в «Стрельне» петь и петь. А это — сам Бабушинский! И при нем — черт знает что, в розовой размахайке по колено, на шее лиловый бант, волосня чуть не до пояса, глотка — натуральный Шаляпин!
— Бант, говорите?.. — насторожился Денис. — Так это сокровище у него в свите состоит. Не иначе, сманил где-то запойного дьякона и одел декадентом. Знаете, из тех, что безумные стихи вслух читают?
— Спаси и сохрани! — Нарсежак перекрестился. — Ну, я с крыши и — за Бабушинским. И надо было мне сразу его схватить, а я подумал: есть еще время, пусть своего чудака сбудет с рук. А он, Валерьян Демидович то есть, через весь двор — к другому сараю шасть. А в другом сарае у него — красный автомобиль. Кто ж знал, что он с пьяных глаз сам за руль сядет?
— И что, укатил?
— Только крикнул чудаку: никуда, мол, не уезжай, жди меня тут, я по делам и обратно! Ну, какие могут быть среди ночи дела? А укатил как?! Прямиком сквозь забор, снес — и вперед!
— Дела могут быть такие… — Давыдов задумался. — У него склады в Подмосковье, и если, скажем, где-то не доезжая Твери, то как раз к рассвету он бы уже был на складе, к большой радости своих кладовщиков…
— Может быть… Ну, значит, пришлось мне сидеть на лебедевском дворе, ждать этого купчину. Ждал я его более суток.
— А телефонировать в бюро?..
— Пытался! Из «Стрельны». Линия не работала. А далеко от «Стрельны» я бегать не мог — вдруг мой голубчик явится? Но нет худа без добра. Я много чего про цыган узнал такого, что в книжке не прочитаешь.
— А Мата Хари?
— Так она там на даче жила. Половину дома Сизова занимала, половину — она. А полиция тамошняя у цыган, известное дело, прикормленная. Вот никто и не знал, что танцовщица там угнездилась вместе с медведем. Это же относится и к графу.
— Понятно…
— Ну, так вот. Дождался я Бабушинского. Сумел с ним потолковать. Объяснил, для чего граф к нему липнет. И знаете, что мне ответил сей купчина?.. Мол, его графское счастье, что он сейчас куда-то убрался, не то бы шею сволочи свернул! Слово за слово — оказалось, что граф жил в гостинице «Ливорно», оттуда съехал, несколько дней прожил у цыган, и где сейчас обретается вместе с автомобилем и шофером — черт его знает. Но Бабушинский затеял еще один концерт своей плясуньи, тоже в «Чепухе», и графа успел туда пригласить. Ну и решили мы устроить там для господина Рокетти ловушку…
— Ах ты, холера! — С таким боевым кличем Гераська ворвался в гостиную, где сидели Давыдов с Нарсежаком, повалил агента на пол вместе со стулом и стал требовать, чтобы Денис Николаевич немедля вызвал полицию.
Кузьма кинулся их растаскивать. Из спальни выскочил Барсуков — в подштанниках, но с револьвером. Хорошо еще, что не принялся палить.
Четверть часа спустя, когда бойцы угомонились и Кузьма развел их по разным углам гостиной, когда из их выкриков и обвинений составилось что-то вроде картины происшествия, Давыдов подвел итоги.
— Значит, Бабушинский уплатил кому-то, чтобы вас, Федор Самуилович, временно взяли в «Чепуху» судомойкой? И ваша задача была — охранять те ходы и выходы, через которые можно было попасть в ресторан со двора? И затем в нужную минуту принять руководство теми молодцами, которых Бабушинский расставил возле ресторана, чтобы не дать уйти графу?
— Да, — буркнул Нарсежак. — Но кто же знал?..
— И вы следили за столиком Бабушинского, где сидели также Локхарт и Мата Хари? Гераська, молчи, Христа ради!
— Да.
— И вы заметили, что граф и Локхарт, беседуя, что-то записывают? А когда наш друг Герасим принес тарелки, к которым прилипли листки, вы решили эти листки сразу же экспроприировать?
— Спереть он их решил, а не спритировать! — вмешался Гераська. — Я, я не позволил! Там, может, что-то такое было… Такое, что один Бог знает, какое важное! Вы ж мне сами, Денис Николаевич, говорили!..
— Помолчи, сделай милость! — рявкнул, теряя терпение, Давыдов. — А когда вам удалось сбежать с кухни, что было дальше, Федор Самуилович?
— Дальше — упустили мы проклятого графа! Один автомобиль остался. Гнались вместе с самим Бабушинским! И упустили. Вот по его милости. — Нарсежак ткнул пальцем в Гераську. — Спугнули и упустили. Вот сам его теперь лови, дурак!..
И Федор выругался на никому не известном языке — может, по-японски, а может, и по-корейски.
— Сам ты болдырь лободырный! — не растерялся Гераська.
— Тихо! — вдруг гаркнул Барсуков. И действительно стало тихо.
— Но одна добыча у нас все же есть, — сказал Давыдов. — Бумажки, из-за которых вы сцепились. Федор Самуилович, давайте их сюда.
Нарсежак вынул из кармана пиджака (отлично пошитого, да только не на его фигуру; до кондиций Бабушинского агенту примерно двух пудов недоставало) смятые листки.
— Цифры… — пробормотал разочарованно Давыдов. — Цифры… Рубли с копейками, что ли?
Барсуков тоже заглянул в бумажки.
— Вот когда тебе придется всю бухгалтерию по собственному имению проверять, тогда ты и запомнишь, что рубли с копейками при больших оборотах редко группу из трех цифр составляют, очень редко! — сказал он. — А все больше из четырех и из пяти.
— Группы из трех цифр — это может быть шифр… — рассуждал вслух Давыдов. — Но какого черта Рокетти и Локхарт ведут шифрованную переписку за столиком в «Чепухе»?
Он понял, что спозаранку придется нести бумажки в Колпачный переулок, в «совиное» бюро.