Она получила нужные инструкции от Дубовика. Услышав, что в обмен на любовь может получить в подарок вещь, взятую с серьезного убийства, девушка сама испугалась. И через два дня по условленному каналу связи вызвала Костю на свидание. Так он, а затем и Гонта узнали: на полу в квартире ответственного работника ОРСа Льва Хомича появился новенький ковер. То есть на вид не такой уж и новый, просто три дня назад, когда Люська встречалась с кавалером для любви в той же комнате, коврика с двумя львами на полу не было. Да к тому же хозяин предложил, со слов Молдаванки, обновить ковер, изобразив страсть прямо на нем. На полу, словно лев со львицей.
Остальное – дело техники. Толстый снабженец, как с налету выяснил Костя, выменял гобелен со львами на три буханки хлеба, мешок крупы и четыре банки американской тушенки. Дальше Дубовик сгреб Хомича в охапку, искалеченные руки хватку не ослабили. Наоборот, кажется, перепугали жулика еще сильнее, да еще в придачу к Костиному рыку:
– Когда?
– Вчера! – проблеял Хомич и тут же искренне, даже не пытаясь вызвать к себе жалость, просто констатируя факт, как бы предупреждая, признался тем же дрожащим голосом: – Товарищи, я обмочусь сейчас.
– На здоровье! – Дубовик вновь тряхнул его. – Можешь хоть обосраться! Штаны тебе поменять никто не даст! Так в камеру и пойдешь вонючий! У нас там уже сидит контингент, и тот народец не сильно любит, когда к ним кидают вонючку! Думаешь, тебя там помоют?
– Не надо! – снова заблеял снабженец, неуклюже маша вокруг себя полными, но какими-то ненастоящими, тряпичными руками. – Не надо! Я все скажу!
– Что ты скажешь? Что ты, морда твоя жирная, можешь мне тут сказать?
Гонта понял – пора вмешиваться. Шагнув вперед, коротко приказал:
– Пусти его, Костя. Правда обоссытся, еще замараешься. Хватает вонищи тут без его дерьма.
Дмитрий нарочно держался грубо. Немного переигрывал. Но это лишь помогало – колоть Хомича нужно было немедленно, не оставляя ему шанса оценить создавшееся положение трезво.
Так разведчики «потрошили» захваченных «языков».
Захватили снабженца быстро, без лишнего шума. Информацию от Люськи получили утром, но брать Хомича в жернова решили под вечер, дома. Благо, тот жил один, а вот внезапное исчезновение начальника вызвало бы подозрения на службе. Гонта допустил, что Льва Карповича могли пасти «клиенты». А топорно сработать, дать им сигнал тревоги майор не имел права.
Ослабив хватку, Дубовик резко оттолкнул снабженца. Тот, пытаясь устоять, засеменил ногами, упал задом на краешек дивана, не удержался и сполз на пол, прямо на разложенный вместо ковра гобелен со львами. В следующий миг Гонта повис над ним, отрывисто велел:
– Встать.
Не кричал, однако подобный тон подействовал на толстяка намного сильнее. Опираясь о край дивана, Хомич выпрямился, изо всех сил стараясь сохранить хотя бы в собственных глазах остатки достоинства. Вытер блестящий от пота лоб, уже не блеял – словно рапортовал:
– У меня язва, товарищ…
– Чего?
– Извиняюсь… Гражданин майор, язва у меня. И сердце. Нельзя мне в тюрьму.
– Ты думал, мы тебя дома оставим? Под домашним арестом? Ты вообще думал о чем-нибудь, сволочь? Людям жрать нечего, а ты тут со своей язвой…
– Излишки это!
– Ага, излишки? Откуда они у тебя взялись, расскажи мне? Еще лучше – напиши! Подробно, как у графа Льва Толстого в романах! И признание твое чтобы тянуло, крыса тыловая, на первый том «Войны и мира»! Ясно тебе?
– Ясно! Ясно, гражданин майор! Во всем признаюсь, про все напишу! Только не надо меня в общую камеру! Язва у меня, пузырь плохо держит, когда сердце колотится! Там же такой контингент… Сами же знаете…
– Я, Хомич, все знаю. Добре, что ты тоже имеешь понятие, что тебя ждет, морда. Поэтому предлагаю тебе такой вариант. Роман свой излагаешь прямо тут. Во всех подробностях. Вспоминаешь и старательно записываешь, что, когда, куда, кому, сколько. Глубину раскаяния своего отдельно пропишешь. С тобой останется наш сотрудник, не вздумай дурить.
Этот решение пришло только сейчас. Войти в дом незаметно удалось. Получится ли вывезти Хомича в управление, не привлекая внимание, – тот еще вопрос. Поэтому Гонта решил рискнуть. Пока с задержанным побудет кто-то из оперативников. Уже максимум через час он пришлет сюда пару милиционеров, пускай скрытно выводят «языка».
– Понял меня? – переспросил он грозно. – Бумага есть в хате?
– Найду, найду! Обязательно найду! – Снабженец так интенсивно закивал головой, что Дмитрий подумал – сейчас оторвется, покатится просто ему под ноги.
– Ладно. Пока быстро говори, откуда гобелен.
– Вы про коврик?
– Он дурку валяет, товарищ майор, – послышался из-за спины голос Дубовика, отчего голова Хомича стала втягиваться в плечи.
– Время тянешь, сволочь. Откуда гобелен?
– Не знаю…
– Что ты сказал сейчас?
Пора заканчивать спектакль – Гонта всерьез начал терять над собой контроль после этой фразы.
– Вы не поняли… не поняли, гражданин майор! Я не знаю, откуда он у него… Коврик… Гобелен… Не представляю, откуда он его выкопал…
– КТО?!
– Васька! Васька Кривой! Я просил его… велел не приходить… не появляться в городе без дела… А он говорит – как раз по делу! Вот, говорит, возьми, вещь стоящая, иностранная, трофейная…
– Так и сказал – трофейная?
Вместо ответа голова Хомича вновь интенсивно затряслась.
– Кривой откуда знает? Он же сявка вокзальная?
– Понятия не имею! Не поверил! Покажи, говорю! Показал. Гляжу – правда, дорого вещь стоит. Поторговался я, конечно…
– Хватит. Прекращай свой словесный понос.
Ну вот. Теперь майор Гонта уже наверняка знал дальнейшее направление поиска.
– Костя, Петро, слышали? – спросил он, не оборачиваясь.
– Мелковат Кривой для этого, – отозвался Петро Синельников, направленный сюда, в Бахмач, прошлой осенью по разнарядке из военкомата. Бывшему командиру стрелкового взвода было все равно, где служить в мирное время: семья погибла под бомбами в сорок третьем, когда широким фронтом шло наступление на киевском направлении.
– Не его уровень, – согласился Гонта, машинально поправляя портупею и одергивая гимнастерку, убирая складки. – Только никто и не говорит, что Кривой был в том деле. Но где-то он гобелен взял. И, мыслю я, цепочка тут короткая. Значит, быстро мне Кривого пред ясны очи. Юрченко! – окликнул майор третьего опера, самого старшего по возрасту из всех троих, служившего в разведке на Втором Белорусском. – Останешься здесь, с нашим писателем. Пускай пишет, пока рука не отпадет. Я – в управу. Вопросы будут?
– До ветру мне можно? – осторожно, словно боясь услышать отказ, спросил задержанный.
Вытрясти показания из мелкого вора Васьки Кривого оказалось еще проще.
Здесь Гонта тоже все рассчитал верно. Хомич, жулик и спекулянт, наловчился сбывать налево все, что мог раздобыть, пользуясь служебным положением. Не испытывая особой потребности в продуктах, он скупал, чаще всего за бесценок, дорогие вещи у всякого, кого продавать их заставляла нужда. С барыгами старался дела не иметь, обоснованно опасаясь – они рано или поздно приведут к нему милицию. А вот напрямую у воров брать не гнушался. При этом Хомича и ему подобных не волновало происхождение добра, которое попадало в руки.
Им, и без того перепуганным, однако не имеющим прямого отношения к уголовной среде гражданам, приходилось втолковывать: какую-нибудь брошку довоенной работы, купленную по случаю для жены или любовницы, могли снять с трупа. Да и то – не до всех сразу доходило. Личностям же вроде Васьки Кривого, рецидивистам, не нужно специально объяснять, чем грозит хранение и сбыт добычи, взятой на «мокром» деле. Кривой, известный не только в городе, но и во всей округе вор, признавал вину, если брали с поличным. Однако, когда предъявить ему граждане начальники ничего не могли, занимал прочную, непробиваемую оборону. Васька славился репутацией человека, близко не рискующего подойти к чему-либо, связанному с «мокрым». И пользовался этим в полной мере. Это, прежде всего, очень помогало ему самому, когда где-то совершалось очередное убийство с целью ограбления.
Зная умение Кривого держаться подальше от подобных случаев, милиция даже не тратила на него время. Однако военное и послевоенное время внесли коррективы. Дело в том, что закон суров, но он – закон. Поэтому вор-рецидивист Кривенко Василий Игнатьевич, 1903 года рождения, осужденный в мае 1941 года, войну и оккупацию пересидел в лагере за Уралом. Окончание срока подошло к маю 1945 года. После чего гражданин Кривенко вышел на свободу с чистой совестью, вернулся в родные края, осмотрелся и понял: полностью избегать всего, что так или иначе связано с убийством, у него пока не выйдет. Единственный выход – по возможности сводить такие контакты до минимума.
Здесь, понял Гонта, как раз был такой случай. А еще Дмитрий лишний раз убедился в своем умении чувствовать природу таких, как Кривой. Майор рассчитывал на то, что Васька просчитал ситуацию давно. И уже ввязываясь в нее, представлял, какая опасность грозит, если «граждане начальники» напрямую соотнесут его с человеком, рядом с которым он оказался. Стоило Кривому перешагнуть порог кабинета, Гонта увидел выражение лица задержанного и понял: не ошибся. Значит, недолго придется возиться.
Его ввели Дубовик и Синельников. С ходу поздоровавшись, Васька тут же задал майору короткий вопрос, услышал такой же короткий ответ. Затем Кривой поднял руки, скованные наручниками, перед собой на уровень груди и заявил:
– Хочу признаться чистосердечно. Бес попутал, Дмитрий Григорьевич. А вот они – свидетели.
– Мы твоего договора с бесом не слыхали, – заметил Костя.
– Ага. И не видели, как он тебя путал, – добавил Петро. – Так что, Кривой, ты тут девочку из себя не строй. Такие, как ты, девочками даже не рождаются… сдается мне.
– Со всем согласен, граждане, – покорно признал Васька. – И все равно, гражданин майор, мы можем с вами остаться тет-а-тет?