Требовать Лужина.
Ясно, сперва найдут Аникеева. Тот доложится Ковалю. Но рано или поздно московский майор должен замкнуть цепочку.
Ведь именно он – на ее вершине.
… Строя в грязном полумраке камеры расчеты и планы, Дмитрий Гонта не знал и не мог знать: они уже нарушены.
И все оттого, что опасно слабым оказалось как раз нижнее звено той самой цепочки. Его значение майор не принимал – да и не мог принять во внимание…
– Кажись, ворочается.
– Ага. Очухается сейчас.
– Помочь?
– Смысла нет.
Этой фразой Павел Соболь очертил их с Иваном Борщевским общее отношение не к связанному Аникееву, а к ситуации в целом. Они не обсуждали случившееся – решили не тратить время на пустые разговоры.
Когда вернулись из города с новостями и почти готовым планом действий, застали дома испуганную, заплаканную Анну. Выслушав сбивчивый рассказ, поняли – все меняется. Бежать из Бахмача прямо сейчас она не могла. Другой возможности выяснить причину ареста Дмитрия, кроме как через ее свидание с мужем, у бывших разведчиков не было. Приносить Анну в жертву Аникееву никто не собирался. Отталкивать Аникеева сейчас тоже нельзя. Потому молодая женщина подыграла ему, понимая: капитан не оставил иного выхода ни ей, ни Ивану с Павлом, ни себе.
Сперва они еще пытались найти менее безопасное решение, чем нападение на офицера МГБ. Но пришли к очевидному: Дмитрия додержат в бахмачской тюрьме в лучшем случае до утра. Потом увезут, сперва в Чернигов, а дальше – в Киев. Выковырять его оттуда без посторонней помощи нереально. Делать ставку на помощь Жукова, как было с Соболем, глупо: связи со штабом Киевского военного округа ни у кого из них нет.
На войне все было ясно. Свои – за спиной, чужие – впереди. Перейдя линию фронта, разведчики знали, как и во имя чего надо действовать. Но стоило Павлу вспомнить военную азбуку, как появилась подсказка.
А именно: надо вести себя так, словно они за линией фронта, сказал он тогда Борщевскому. В тылу врага. Где главное – захватить «языка». Выпотрошить его на месте. И потом, с учетом полученных сведений, действовать дальше.
При других обстоятельствах Соболю, вероятнее всего, пришлось бы долго объяснять Ивану, что Аникеев – враг. Но теперь Борщевский согласился не просто с полуслова – с полунамека. Оставалось дождаться, когда появится капитан. Зная друга несколько лет, Павел даже побаивался, как бы тот не перестарался, не прибил до смерти похотливую сволочь, пристававшую к его бывшей жене и все еще крепко любимой женщине.
Вырубил капитана Борщевский.
Он связал руки пленнику его же ремнем. Соболь благоразумно взял пистолет Аникеева себе, затем мужчины выволокли бесчувственного капитана во двор, с трудом уложили тело в мотоциклетную коляску. Прикрыли шинелью, фуражку тоже прихватили с собой. Соболь лично убедился, что больше никаких вещей Аникеева в доме нет, и очень хотел верить – капитан никому не рассказал, куда и зачем пошел. Впрочем, главной проблемы это не решало.
А она заключалась в поисках ответа на резонный вопрос: что теперь со всем этим делать.
Нападение на офицера МГБ само по себе было серьезным преступлением. За такое могли застрелить на месте, как за совершенный теракт. А если не убьют, арест лишь отсрочивал смертный приговор. Который только чудо, сошедшее с небес, могло заменить на двадцать пять лет лагерей. Это, считайте, та же самая смертная казнь, только умираешь медленнее.
Допустим, рассуждали разведчики, никто ничего не видел. Ситуация от этого не улучшалась. Аникеева не тут же, но через несколько часов, ближе к ночи, непременно хватятся. Начнут искать, начальство пока не убралось из города. Сложить факты и вычислить, куда поведет след капитана, вряд ли займет слишком много времени. Бегством Анна однозначно выдаст себя. Так что Иван решил сразу, и Павел спорить не стал: она должна остаться дома. Если к ней придут, начнут спрашивать, а она заверит – Аникеева не видела, это поможет всем запутать следы.
Ладно. Пусть МГБ топчется на месте. Отпускать захваченного Аникеева нельзя ни при каких раскладах. Обсуждать варианты Соболь с Борщевским не собирались, хотя Иван заготовил, как ему казалось, неплохой ход. Но пока пленного нужно допросить, использовав максимально. Для этого подходило лишь одно место.
Они привезли бесчувственного Аникеева на мотоцикле Гонты в лес, в старую усадьбу. Вряд ли МГБ станет искать здесь кого-то в ближайшее время, сказал Павел. Ведь логово бандитов, место пожара и окрестности полностью отработали утром. Борщевский по понятным причинам не хотел оставлять Анну одну, но, скрепя сердце, согласился с Павлом – иначе никак.
Когда затащили пленника в дом, сперва хотели устроить в самом дальнем углу, под ведущей на второй этаж лестницей. Но Соболь передумал, молча кивнул наверх, и бесчувственное тело поволокли по ступенькам. Там затащили в первую же комнату. Что здесь было раньше, при владельце, никого из мужчин не интересовало. Главное – окна выходят на тыльную сторону, в лес.
Иван сразу же собрался приводить его в чувство. Соболь удержал: времени и правда в обрез, однако сам ход событий это не ускорит. А поскольку обсуждать было впрямь пока нечего, мужчины устроились у стены, закурили, приготовились ждать.
Связанный Аникеев заелозил в своем углу активнее. Соболь с Борщевским обступили его, нависнув с двух сторон. Их глаза успели привыкнуть к темноте, они увидели, как капитан пришел наконец в себя, из полумрака блеснули белки глаз, сразу же донеслось резкое и злобное:
– Э! Вы кто? Какого хрена? С ума посходили? Вы чего делаете?
Ответом по-прежнему было молчание. Взбрыкнув свободными от ремней ногами, Аникеев безуспешно попытался подняться или хотя бы достать до кого-то из стоявших напротив. Снова выкрикнул, уже с нотками истерики:
– Вы трупы! Я офицер! Начальник отдела государственной безопасности Бахмача и района! Вас расстреляют, даже если вы меня отпустите прямо сейчас!
– Так на хрена отпускать? – спокойно проговорил Борщевский. – Оставим тебя тут – никто не узнает.
– Меня будут искать! – рявкнул Аникеев. – Меня уже ищут, вы, бараны! И найдут, я вам обещаю!
– Может, и так, – легко согласился Иван. – Тебя тоже найдут. Соображаешь, о чем толкую?
– Руки развяжи, сука!
– Не понимаешь, – деланно вздохнул Борщевский. – Если мы твой труп тут оставим, прямо на этом самом месте, его отыщут раньше, чем нас. Только я так решаю – мы тебя закопаем. В землю. Тебя вообще никогда не найдут, капитан. Пропадешь без вести. Годится?
– Говори, говори, падла! Жаль, два раза расстреливать нельзя! А то вы тут уже на одну вышку натворили! Валяй, городи огород! Приговор все спишет!
Иван снова вздохнул.
– Слышь, Павло. Он, гляжу я, не соображает ни черта.
– Ага, – подтвердил Соболь. – Ничего не усек до сих пор наш Алеша. Ты ведь Алеша? Так тебя мамка звала, когда сиську сосать давала?
– Дурак! Еще один дурень! Два смертника стоят, и туда же – про сиську! Последний раз приказываю – немедленно освободите офицера…
– МОЛЧАТЬ!
Соболь сам не ожидал, что Борщевский гаркнет так внезапно и громко.
Вздрогнул, чуть попятился. Пленник тем более не был готов к такому. Видимо, за годы службы в карательных органах у Аникеева на подкорке сознания крепко, навсегда засело стойкое убеждение: сотрудник НКВД, теперь – МГБ, неприкасаем и способен внушить страх. Даже оказавшись в такой нелепой, жуткой, заведомо проигрышной для себя ситуации. Сейчас Иван явно собирался доказать ему обратное, причем – максимально жестко.
– Молчать! – повторил он.
Затем резко подступил к лежащему, изо всех сил саданул его носком в бок. Старался бить сильно, больно, до визга, тут же нагнулся, сгреб пленника за ворот, хряснул спиной о стену, припечатывая, заорал в лицо:
– Заткни пасть, морда гебешная! Ты родину позоришь, ты власть позоришь, ты – говно в проруби! Ты мусор в органах, ты никто, понял? Ты, блядь, ты кого лапал? Ты жену мою лапал, скотина! Вот почему я тут все решаю! И я все решил, скотина! Подохнешь, гнида, прямо тут подохнешь! И мне по хрену, что там со мной дальше будет! Понимаешь меня? По хре-ну!
Ослабив хватку, почувствовав, как Аникеев сползает по стене, Борщевский, коротко замахнувшись, ударил его кулаком сперва в живот, тут же, чуть подавшись назад – в лицо, метя в самый его центр, в нос, расквашивая сразу, до крови и юшки. Мокрый кулак вытер о китель капитана, только теперь дал ему осесть. Отступил на шаг, замахнулся ногой.
– Хватит! – Соболь мигом встал между ними, расставив руки, правая сжимала пистолет капитана. – Стоп, Ваня! Охолонь! Он свое уже получил.
– Я его убью, Паша! Убью! – продолжал бесноваться Борщевский, рванулся за оружием. – Дай! Дай сюда!
Какое-то время мужчины боролись, не обращая внимания на связанного Аникеева. Завладеть пистолетом Ивану не удалось, Павел оттолкнул его, выставил вперед свободную левую руку, обозначил территорию:
– Стой там! Так замри, Ваня! Хорош, я сказал! Договор?
– Пошел ты… – Борщевский длинно и матерно выругался.
Довольный, что Аникеев сам по себе оказался для Ивана сильным раздражителем, стал личным врагом, и специально накручивать себя у бывшего разведчика не было необходимости, Павел присел рядом с капитаном.
– Спасибо скажи. Он дурной, за бабу свою глотку порвать готов.
– Не его это баба. – Говоря, Аникеев хлюпнул расквашенным носом, внезапно встрепенулся. – Так я же знаю его! Это ж…
– Рот закрой! – прикрикнул Соболь, несильно ткнув лежащего стволом его же пистолета в лицо, стараясь угодить точно в больное место. Аникеев вскрикнул. Павел придвинулся совсем близко, дуло не убрал, продолжил: – Он убивать тебя станет. На куски рвать. А я помогу. Знаешь, почему? Иван еще во что-то верит. У него лично к тебе, Алеша, счеты. За женщину любимую, которую ты своими лапами измарал. А я, капитан, со всей вашей сраной конторы еще с фронта должок получить хочу. Ты за всех и ответишь. Терять нам нечего, твое дело при любом раскладе тухлое, как дважды два. Это хоть дошло?