Зато теперь понятно: начальник, сукин сын второй категории, в котором мощи на роту некромантов, крышняком поехал после смерти сестры и собрался ее с того света на этот вытащить. Ну надо же… мама. А ведь Лука действительно думал, что Полина Павлу любовница.
Впрочем, лимит удивления на ближайший год уже оказался выбран воскрешением Егора. Еще с червя на Скворцовском стало ясно: происходит дерьмо, и добром оно точно не кончится.
Полина была кладезем информации, которую следовало получить любым путем, словами или галлюцинациями — один тлен. Глюками даже наглядней. Жаль только, что пока он тут кино смотрит, к нему кто угодно может подойти и башку откусить. Пока вокруг тихо, но береженого бог бережет.
— Полина, — снова позвал он. Называть теперь ее, такую, по отчеству язык не поворачивался. — Полина, что дальше было? Где сейчас Павел? Зачем ты посреди ночи на погост пошла — ты же не упокойник?
Полина молчала, продолжая покачиваться из стороны в сторону, как пьяная. Импровизированная кисть руки, закрывавшая ей нижнюю часть лица, зарастала поверх новыми слоями, точно кокон наматывался. Рога росли, но медленно и неохотно, словно поднятая была совсем без сил. Что странно, ведь материала на построение она набрала порядочно — собственный солидный вес плюс одежда. Говорить Полина однозначно не хотела. Установка, полученная при жизни, так крепко впиталась, что и после смерти работала. Но и противиться некроманту вторая форма не могла. Отсюда эти вспышки-видения вместо обычных рассказов.
Лука продолжил сыпать вопросами, провоцируя на новый поток воспоминаний. Вышло, но не сразу. Он даже сам сначала не понял, что сработало: ни место, ни время суток не изменились, просто слева внезапно возник Павел. Не такой, каким его Лука запомнил позавчера — моложе лет на пять и худее килограммов на десять.
Павел стоял у одной из могил. Рядом на поминальном столике горел фонарь, бросая тени на раскладку.
Сама Полина, глазами которой Лука теперь смотрел на происходящее, стояла чуть поодаль. Рядом был кто-то третий, но обернуться и посмотреть, кто — у Луки не получилось. Полина и так была в курсе и оглядываться не собиралась. Ее занимало другое.
Перед ней из-под земли пробивала себе путь на поверхность вторая форма. Клиент шел ходко, дерн прорвало сразу в трех местах. Видимо, силен был неимоверно. Очень крупный, с плоскими мутными буркалами в пол-лица и сохранившейся речью — во всяком случае, рычал гепардом и месил осеннюю грязь, превращая все вокруг в раскисшее болото. Лука навскидку бы поставил, что до оборота в третью мужику осталось всего ничего — верная примета в виде чесотки под ребрами в Полининых воспоминаниях не работала.
— Павел, он почти вылез, — спокойно заметила Полина, не делая даже попытки отодвинуться.
— Вижу. Держу. Анализируй.
Краем глаза Лука успел засечь действия Павла. И в первый раз в жизни позавидовал. Легкость, с которой Павел работал с печатями, потрясала. А от сложности схемы заранее сводило скулы. Лука сумел разобрать только, что основа тут была стандартная, а вот все, что поверх, и сама открывающая печать — нет.
Клиент выдернул себя по пояс и замер, будто источник, подпитывающий его, затух. Потом медленно вытащил из земли ноги, свернулся клубком и замер — жалкий, сонный и удивительно не страшный. Лука даже уловил момент, в который вторая форма потеряла всякий интерес к живым, — словно струна лопнула. Но странно было другое: ощущение опасности никуда не делось, только сместилось туда, где стоял третий участник происходящего.
Некромантская чуйка упорно твердила: рядом вторая форма с уклоном в третью. Но поднятый клиент при этом был безобиднее котенка.
Павел что-то молниеносно перекинул из руки в руку и поставил печать на стабилизацию. Клиент скорчился еще больше, точно сам в себя пытался спрятаться, и заныл протяжно:
— Больно! Мамочка! Мааама!
Похоже, для присутствующих такое поведение откровением не стало. Полина очень будничным жестом накинула на плечи второй форме тонкий замызганный плед и тяжело опустилась рядом на землю.
— Что помнишь последнее? — спросила она у клиента.
Лука, готовый к тому, что мертвец ее проигнорирует, ошалел — клиент ответил, все так же воюще, жалобно.
— Снег был. Холод лютый. Жгучий. Я спал, спал. Сугроб. У кума на свадьбе гуляли, хватил лишку. Охолонуть решил…
Клиент торопливо излагал обстоятельства своей смерти. Естественной, к слову. Ну напился, замерз в сугробе — дело-то не удивительное. Удивительным было полное отсутствие агрессии к теплой Полине, которая кутала мертвеца в плед, — тот не рвался ни греться, ни душить. И одновременно чувство опасности продолжало зудеть комаром.
— А сейчас ты как? Имя есть?
— Макаром зовут. Ноги болят. Совсем отмерзли. Я с ног леденеть начал, все проснуться хотел, а никак. Тянуло все, тянуло… Мама! Больно!
— Макар, у тебя все хорошо. Сейчас ты выпрямишься и посмотришь на свои ноги. Абсолютно нормальные у тебя ноги, не синие. Мне ведь виднее. Давай-ка, выпрямись. У кума-то что на стол подавали?
Клиент заворочался под пледом, послушно выпрямляясь:
— Да какой там стол? Времена-то нынче голодные. К бутыли самогона картошку нашли, репу. Рыба была. Да каша с хлебом. Грибки еще. А ноги в порядке, да? Шо ж так больно-то?
— В порядке, — уверенностью в голосе Полины можно было покрывать суда малого тоннажа от коррозии. — Сам посмотри. А какие времена-то? Год какой?
— Так двадцатый, — растерянно пробормотал клиент.
Он наконец уселся, и Полина откинула плед.
Лука мог бы — крякнул от удивления. Ноги у покойника были обычные, человеческие: мужские, волосатые, размера сорок четвертого, с давно не стрижеными ногтями и грязными пятками. Второй форме данные конечности принадлежать не могли никак. То есть Павел смог провернуть обратную метаморфозу — частичную, правда.
Полина тем временем, мастерски владея голосом, доказывала мертвому, что с ним — полный порядок. Что он и не замерзал никогда в сугробе, ему все это приснилось. И пальцы на руках тоже не отморожены, а болит все — от долго лежания. Да, в летаргическом сне. Редкий случай, научный феномен. В результате этого воркования вторая форма медленно, но верно преображалась — вместо тонких кожных мембран отращивала нормальные кожу, мышцы и кости. Даже татуировку прижизненную на предплечье обратно вернула. Лицо из скошенного треугольного клинообразного рыла расширилось до прежних размеров, расправилось, даже щетину отрастило, буквально за минуту сплетя ее в усы и бороду. Только глаза оставались по-прежнему мертвыми бельмастыми буркалами.
— И правда не болит ничего, — обрадовался покойник. — Это ж надо — летаргия! Шурин про такое балакал. В газетенке читал. Из города. А что ж я теперь делать буду? И еще, уважаемая... Вы же докторица, да? Глаза не видят — пятна какие-то: темно, светло, темно… Глаза мне нужны очень.
Полина накинула на плечи клиенту плед, чуть отодвинулась в сторону, продолжая нести бред про летаргию, и вопросительно поглядела на Павла. Тот коротко кивнул и начал, четко артикулируя, беззвучно отсчитывать секунды. И на десятом счете легким движением закрыл нижнюю покрышку. Звук был плохой, с дребезгом. От такого звука хотелось брать ноги в руки и бежать. Но из чужих воспоминаний не убежишь, пришлось досматривать.
Клиент резко мотнул головой. От этого движения бельма на его глазах исчезли — будто пленки полопались. И теперь уже абсолютно живой мужик с ужасом оглядел сначала себя, потом видимый в свете фонаря кусок погоста, Павла, Полину. Затем увидел что-то за Полининым плечом, и глаза у него стали еще больше, словно ему показали привидение.
Он открыл рот для крика и рассыпался прахом.
В абсолютное стопроцентное ничто. В четвертую форму.
— Ты знал, что они такие доверчивые? — спросила Полина, без особой брезгливости отряхивая прах с колен. — Надо дальше от них, когда болтаю, сидеть — измазалась. Опять стирать придется.
— Доверчивость тут ни при чем, — Павел деловито убрал в кейс раскладку, снял одноразовые перчатки и спрятал в карман. Облокотился на столик, приняв излюбленную для беседы позу, растер курносый нос и шрам в межбровье. — Они — послушные. Стопроцентно. Любому упокойнику. Или тому, кому он делегирует. Просто до меня никто не догадался убрать фактор, который мешает им это послушание проявлять. Убираем фактор — вторая форма делает то, для чего ее подняли. Выполняет приказы. А приказы для нее могут быть разными. При этом неважно, кто их отдает — я или ты. Главное, чтобы вторая форма верила в происходящее. Тогда она себе и ноги отрастит, и крылья, и мозги, если ты доступно объяснишь, что она всегда бегала, летала и думала. На сегодня закончили. Идем? Надо заняться…
Воспоминание закончилось резко. Лука мимо лавки в этот раз промахнулся и здорово отбил задницу об землю.
Полина стояла там же, истончившись еще сильнее, и походила теперь уже не на сказочного полуэльфа, а на насекомое палочника.
— Ну вы и сволочи! — констатировал Лука. — Цели великие, а методы скотские. За что мужика-то? Он же живой стал, совсем живой…
Лука заткнулся сам. Смысл спорить с мертвыми? К гадалке не ходи, никому из этой команды до случайного покойника дела не было — потренировались, уложили в четвертую и дальше пошли. Но с точки зрения Луки это было чистым убийством. Убийством циничным, мерзким. Уничтожением того, кто полностью зависим и тянет мучительное существование именно потому, что его пробудили, а не потому, что ему так положено природой. Это как приручить зверька и снять с живого шкурку. Тошно.
Категория у Павла явно была уже не вторая. Лука никогда не видел работу высшего некроманта, но предполагал, что это она и есть: после сложнейшего подъема Павел не выглядел уставшим, даже утомленным не выглядел. Сколько бы он ни вложил в тренировочного покойника, у него внутри было еще сто раз по столько.