охрененно медленно по меркам самого Луки, наблюдающего сквозь проделанную в центре туши дыру, как истончаются волокна внутри червя, который рывками пытается освободить зажатый хвост. Хвост дергался и пульсировал то увеличиваясь в объеме, то резко сдуваясь. Брони там почти не наросло — сплошное белесое наслоение каких-то толстых тканей.
— Печать! — Егор наконец доковылял, всмотрелся. — Но она вот-вот…
Закончить ему не дал треск, с которым червя все-таки разорвало.
По инерции от рывка покалеченную половину туши бросило вперед.
Лука откатился в сторону, протер глаза от песка, почти вслепую накинул вторую сеть на обрубок с башкой и схлопнул покрышки. По наитию перекинул пару линий в схеме, припомнив, как в видениях Павел на Раевском делал, и составы раздавил двойные — а вот это уже по случайности, пока катился.
Усиление сработало — голова червя оплавилась, словно была из пластика, а Лука к ней раскаленную кочергу поднес. Левая сторона осыпалась черной жирной сажей, оставшаяся конвульсивно задергалась. Лука решил, что с печатями потратился достаточно, вытащил ругер, проверил обойму и всадил в червя три пули, стараясь, чтоб легли кучнее. Встроенная внутрь сердечников заводская печать сама знала, что делать: благодаря осколкам распустилась, расправилась внутри и сработала, распылив остаток башки и метра три огромного тела.
Вот сразу бы так. Но приходилось экономить. В магазине оставалось всего четыре патрона.
Правда, везение на этом закончилось — печать, держащая вторую половину червя под землей, лопнула. Хлопок был взрывной силы — Луку отнесло назад, словно порывом ветра, и оглушило, а Егора, который стоял рядом, заставило упасть на четвереньки.
Остаток червя задрожал мелко, будто его током шарашило, развернулся и вытащил из-под земли вторую башку. Такую же громадную, слепую, но более змеиную. И почему-то с вертикальной пастью, перетянутой внутри бледными пленками.
— Да пасть-то тебе на кой? — простонал Лука риторический вопрос.
Червь закономерно не ответил, очень занятый заращиванием дыры на месте разрыва. Дела у него шли куда медленнее, чем у Егора, поэтому атаку от вставшего червь пропустил и разом получил широкую прореху у предполагаемой шеи. Но тут его опять спас размер — оставшихся костей, хрящей и мышц, или что там скрепляло мертвые части между собой, хватило, чтобы гигантская голова развернулась и гигантским молотом опустилась сверху на Егора, сминая костяной доспех со скрежетом, точно тот был из жести. А потом снова приподнялась и мотнулась уже в сторону, ударив в грудь Луку.
Удар пришелся вскользь, но и его хватило за глаза. Лука успел только сгруппироваться и подумать, что везет ему сегодня как утопленнику. Тут сила тяготения доделала свое дело, и земля встретила своего питомца. Неласково встретила, жестко. Но нужно было шевелиться, потому что синяки и вывихи заживут, а вот воскреснуть — не факт, что выйдет.
Лука поднялся на четвереньки, потряс головой, ощущая, как отваливаются впившиеся в щеки и лоб мелкие острые камешки. Засек краем глаза какое-то движение и уже приготовился драться, когда его запястье перехватили и вывернули, буквально стряхивая с пальцев заготовленные печати. Лука сначала заорал от боли, а потом, разглядев, кто ломает ему руки, — от возмущения.
Егор на вопли и мат внимания не обратил. Стянул обе готовые печати себе на пальцы, раздавил последний уцелевший коричневый раствор и тремя линиями перечеркнул всю проделанную работу — разомкнул контур обоих печатей так, что они разом потухли.
— Да за каким!..
Лука попытался отобрать печати, потому что безумия в происходящем было уже с перебором. Спереди тупым танком надвигался недобитый червь. А рядом костяной король, у которого от левой руки остались только обрывки, а шлем вмяло в голову, зачем-то разрушал последние шансы справиться с агрессивным умертвием, портя печати.
Или не портя? А выворачивая?
Погасшие было линии стали ярче, четче, а когда Егор закончил последний штрих — неправильный, искаженный, — налились нездоровой синевой, растеклись по костяной ладони. Затем с огромной скоростью, словно в убыстренной съемке, рванули вверх по руке сплетением линий, то сливаясь в жирные узлы, то вновь разбегаясь. Буквально за мгновения сеть из измененных печатей оплела Егора целиком, померцала неровно и застыла, точно татуировка.
Егор, пошатываясь, повернулся к Луке спиной, тихо сказал:
— Когда пройду половину — закрывай покрышки.
— Половину чего? — переспросил Лука, ощущая себя Алисой из дурацкой сказки.
Егор не ответил, шагнул к червю.
Тот еще не пришел в себя после того, как его, на манер дождевых собратьев, раскроили пополам, да и печать, которая зажимала ему вторую башку, была явно не из хилых.
Сейчас червь медленно «лечился»: метровая голова дергалась, судорогой отмеряя каждый выращенный слой. Вертикальная пасть пульсировала, создавая в висках у Луки знакомую вибрацию, которая шла по нарастающей. На Егора червь по-прежнему не реагировал, а все пытался придвинуться к Луке, медленно смещая то одну громадную петлю, то другую. Ему мешала длина: даже сейчас он путался в себе, не соображая, как заставить свое тело слушаться — толстенные витки не скользили, цеплялись друг за друга острыми пластинами-чешуйками. Те отрывались, движение останавливалось, и червь вновь начинал сам себя лечить.
Вот туда, прямо в скопление облезлых петель и колец, и вошел Егор. Ворвался с целеустремленностью пушечного ядра, разом прошибая широченнную дыру, и начал двигаться прямо внутри гигантской туши, разрывая собой свежесозданные ткани и мышцы.
Червь, наконец, среагировал — то ли на критическую массу повреждений, то ли на печати, в которые Егор был затянут: заметался, сжался пружиной, тут же разжался резко, гулко ударил в землю, так что пыль поднялась. Снова сжался, перевернулся брюхом кверху.
А Егор во время всей этой бешеной пляски не прекращал своего движения, не обращая внимания на облезающую кусками броню, пер упрямо, точно внутри у него была программа заложена, как у терминатора. Пер, пока не встал, вмертвую ухватив червя одной рукой сразу за головой, точно старого приятеля, которого надо с пьянки волочь. Правда, приятелям шею насквозь не пробивают. Второй рукой притянул к себе одну из петель как можно плотнее. Обернулся и кивнул Луке.
Тот, не давая себе раздумывать, схлопнул покрышки.
Смотря кино с погонями и драками, Лука всегда возмущался взрывам, с которыми уходили в небытие автомобили. Ну чему там так жахать или гореть? Это ж не нефтяная скважина, не склад пиротехники…
Вставших Лука знал лучше, чем автомобили. И взрываться в них тоже было нечему: кости, прах, жилы, продукты распада — это вам не тротил. В редких случаях в телах скапливался газ, но в объемах, для бабаха явно недостаточных. Печати же, срабатывая, сжигали или сразу переводили материю в состояние праха. Червь, рванувший на Скворцовском, сделал это от безысходности — от давления печатей по всему контуру, а не в силу своей природы.
Здесь же жахнуло изнутри.
Да так, что заложило уши, а глаза, рот и нос сразу забило пылью.
Когда Лука прокашлялся и продрал глаза, Червь уже заканчивал переход в четвертую форму. Последней с шелестом растворилась раскрытая, вывернутая наизнанку и демонстрирующая безумную анатомию голова. Среди темных хлопьев, пепла и пыли остались только редкие осколки от бычьих костей да одна ключица — судя по размеру, взрослая.
Лука ботинками поворошил останки. Те разлетались пеплом или рассыпались под подошвами.
Егор нашелся чуть в стороне — видимо, откинуло взрывом.
Хотелось бы про него сказать, что краше в гроб кладут, но язык не поворачивался. От короля осталось мало: часть торса, там, где пластины доспеха были толще и прочнее, большая часть головы, за исключением нижней челюсти, и правая нога. До колена. Вместо рук — лохмотья, бедра разворотило в кашу. От короны остались ошметки. Глаза не задело чудом, но они выцвели, поблекли и затянулись катарактной дымкой, словно ослепли.
Однако даже при таких критических повреждениях Егор упрямо продолжал существовать. Слово «жить» тут не подходило. Беспомощный, калечный, он все-таки был опасным. Ткани на краях разрывов чуть заметно подрагивали, отращивая тонкие новые волокна-паутинки. О прежнем эстетическом виде речи уже не шло, но было понятно — сутки-двое, и Егор встанет на ноги. Обязательно. Если ничего не сделать сейчас.
Поэтому, разобравшись с Настей, машиной и вернувшись на Рассоху, Лука поставил канистру на землю, сел рядом, посмотрел на Егора и целых две минуты потратил на выбор.
Спасать или добивать.
Оттаскивать в сторону или тащить к останкам червя, в общий костер. И если второе, то как после самому не повеситься на ближайшей осине. Тем более что тут приличного сука днем с огнем не сыщешь.
И что потом сказать Насте.
И на себя в зеркало как смотреть.
Решил. Буркнул вслух:
— Живучие вы твари. Можно подумать, я бы без твоего участия не справился.
Егор промолчал в ответ — говорить ему было нечем, а может, и не о чем. Только прикрыл потухшие глаза.
— Чтоб тебя! — Лука зло сплюнул накопившуюся во рту горькую слюну и начал рисовать на уцелевшей грудной пластине печать.
Все равно канистры хватит только на то, чтобы убрать останки детишек и червя. А он не нанимался тут за бензином челночить. Не мальчик уже, туда-сюда бегать!
К тому моменту, когда Настя пришла в себя, вокруг все выглядело прилично: Лука успел умыть морду и заклеить особо выдающиеся порезы; Егор восстановился целиком, но убавил в весе, отчего окончательно стал похож на человека; остатки вставших на Рассохе деток стали пеплом. Красота, порядок и благодать.
Только вот спать хотелось зверски. И это несмотря на то, что Егор, как только вырастил себе ноги — то ли в виде ответной любезности, то ли по старой дружбе, — сам перетаскал останки в единую кучу, полил бензином и проследил, чтоб все сгорело в пепел. На костер Лука любовался из машины — сил наскреблось только на это.