Застарелая горечь шевельнулась в душе центуриона.
– Не слишком много.
– Ты сделал больше остальных, о которых я слышал. Даже Туберон спас всего восемь или девять человек.
Тулл насилу сдержался от гневной отповеди – Туберона и солдат Семнадцатого спас один из опционов – и только больно прикусил губу. Медный привкус крови наполнил рот, и в ответ он лишь проворчал что-то неразборчивое.
Его провожатый ничего не заметил.
– Там действительно пришлось так туго, как рассказывают?
– В десять раз хуже, – прохрипел Тулл.
– Посетить такое место – дело чести, – заявил штабист и добавил: – Я не согласен с теми, кто утверждает, что это навлечет на нас беду. Пусть прошли годы, но павшие римляне заслуживают погребения.
Эта неожиданная искренность привела Тулла в замешательство, и он так и не успел ответить. Они остановились у входа в последнюю секцию шатра. Дорогу им преградили два телохранителя с непроницаемыми лицами, словно высеченные из гранита.
– Старший центурион Тулл, Седьмая когорта Пятого легиона, вызов к наместнику, – объявил штабной.
Телохранители глазами обшарили Тулла от макушки до пят. Один из них издал нечленораздельный звук, который мог означать что угодно – от «так точно» до «мне насрать» – и исчез за перегородкой. Центурион привык к такому поведению телохранителей высших военачальников, но это никогда ему не нравилось. Когда второй охранник снова уставился на него, Тулл ответил жестким, как кремень, взглядом. «Может, по сравнению с тобой я и старик, но за твое жалованье, куча ты дерьма, заставил бы тебя побегать», – подумал он.
– Наместник ждет, – произнес, вернувшись, первый телохранитель и отвел занавес на входе.
Штабной офицер жестом показал Туллу, что можно входить.
Тот нервничал так же сильно, как в тот день, когда на триумфе Тиберия его узнал Германик. Глядя строго перед собой, он вошел, печатая шаг, как на парадном плацу, – высоко поднимая ноги, развернув плечи и выпятив грудь, и остановился перед Германиком по стойке «смирно». Тот сидел за столом из розового дерева, инкрустированным серебряными накладками. Перед ним, возле правой руки, лежали документы; левее – чернильница и простое железное стило. Выглядел Германик постаревшим и более уставшим, чем обычно, но в его глазах и твердых очертаниях подбородка по-прежнему читалась непреклонная воля.
– Старший центурион Тулл, – доброжелательно произнес наместник.
– Господин!
– Никому нас не тревожить, – приказал Германик телохранителю. – Вольно, Тулл. Присаживайся.
– Моей кольчугой – да на дерево, господин, – запротестовал Тулл. Стальные кольца царапали все, к чему прикасались.
– Садись, – велел наместник. – Не обращай внимания.
Стул из эбенового дерева на вид стоил небольшого состояния, но Тулл не собирался спорить с одним из самых могущественных людей империи. Придержав ножны рукой, чтобы не сползали за спину, он уселся.
– Благодарю, господин.
Германик повел рукой в сторону туалетного столика справа от себя, на котором стоял кувшин.
– Вина?
Тулл собирался отказаться – он часто встречался с Германиком, но для этой беседы хотел сохранить ясную голову. Однако после разговора со штабным офицером ему было не по себе.
– Выпью, господин. Благодарю тебя. – Ему стало неловко, когда Германик поднялся и взял кувшин. – Позволь мне, господин, – сказал Тулл, привстав со стула.
Германик рассмеялся.
– Сядь. Я и сам в состоянии налить вина.
В смущении центурион наблюдал, как Германик наполняет два изящных кубка из синего стекла и передает один из них ему.
– Благодарю, господин. – Тулл с восхищением разглядывал поверхность стекла, украшенную изображением двух сражающихся гладиаторов.
– Прелестная вещица, а?
– Поразительное сходство, господин.
– Так и должно быть – сообразно цене, уплаченной за каждый. – Германик весело поднял брови, заметив, как бережно Тулл держит кубок. – Пей, центурион, и не беспокойся о посуде.
Набравшись духу, тот пригубил вино. Это был прекраснейший напиток, который ему доводилось пробовать, – с насыщенным вкусом, сухим землистым ароматом и отзвуками роз и трюфелей.
– Оно тебе нравится? – Германик с улыбкой смотрел на Тулла.
– Разве не заметно, господин?
– Ты выглядишь как человек, умирающий от жажды.
– Я никогда не пил ничего лучше, господин. – Тулл опустил кубок.
– Пей, центурион, пей! Ты заслужил это. – Германик сделал глоток из своего кубка.
Тулл смаковал второй глоток даже дольше, чем первый.
– Восхитительно, господин.
Германик выглядел довольным.
– Ты уже видел орла Девятнадцатого?
– Я отдал дань уважения и посетил святыню в штаб-квартире, господин. – Тулл хотел остаться один и надолго задержался после ухода старших командиров. Орел был поцарапан, древко сломано, несколько молний утеряно, но от него ощутимо исходило величие. Наедине с орлом горькие чувства прорвались наружу. Он стоял на коленях и плакал, горюя по погибшим солдатам своей центурии. По своей когорте и всему легиону. По всей армии Вара. По утраченному орлу своего легиона. По матери Артио и даже по несчастному, обманутому Вару. Плакал, переживая позор всего случившегося. Потому что выжил, когда столь многие погибли. Плакал по потерянным в этой ловушке солдатам, которых не смог спасти. И не в первый раз подумал, что, возможно, для него было бы лучше умереть там…
– Должно быть, ты расстроился, увидев его. – Голос Германика прозвучал мягко.
– Я радовался и в то же время горевал, господин, если ты понимаешь… если ты понимаешь, о чем я.
– Наверное, тебе хочется, чтобы нашли орла Восемнадцатого.
– Да, господин, – вздохнув, согласился Тулл.
Германик стукнул по столу кулаком.
– Твой орел будет найден. Это только начало.
– Рад слышать, господин.
Наступило молчание, в течение которого все мысли Тулла вертелись вокруг одного вопроса: по какой причине его вызвал Германик? Центуриону надоело строить предположения.
– Думаю, ты приказал мне явиться не для того, чтобы узнать мое мнение о вине, которым ты угощаешь, господин.
Германик захохотал. Тулл почувствовал себя неуютно, не понимая, что происходит.
– Больше б таких командиров, как ты, Тулл, сделанных из того же материала… Они виляют хвостом и пресмыкаются передо мной. А мне всего лишь хочется услышать их мнение.
– Понимаю, господин. – «У кого хватит духу винить их?» – размышлял он. Несмотря на слова Германика, с членами правящей фамилии следовало разговаривать осмотрительно. Неосторожно высказанное мнение – и карьера человека (и даже его жизнь) могла внезапно оборваться.
– Ты прав, конечно, – сказал Германик. – Я пригласил тебя, чтобы попросить об одолжении.
Как любят богатые и власть имущие делать вид, будто у нас есть выбор, думал Тулл. Несмотря на разыгрываемую Германиком дружбу, старый вояка не питал иллюзий насчет их отношений. Он был слугой, а Германик – хозяином. И все же, учитывая слова штабного офицера, Тулл мог надеяться, что предложение наместника окажется не таким уж неприятным.
– Для меня империя значит все, господин. Если смогу, выполню.
– Я рассчитывал услышать именно такой ответ. – Лицо Германика помрачнело. – Хочу посетить места, где Арминий устроил ловушку.
– Туберон тоже был там, господин, – смутившись, сказал Тулл. – Он выше меня по званию.
– Он молод. Слишком молод.
– Но…
– Доказательств у меня нет, но я не совсем уверен, что можно доверять рассказам Туберона о случившемся. – Тут Германик предостерегающе выставил палец. – Это должно остаться между мною и тобой, понимаешь?
– Да, господин, – ответил Тулл, испытывая одновременно и волнение, и отчаяние. Наконец-то появился еще один человек, который знает или подозревает, что Туберон – лжец. Тулл не ведал, по какой причине Германик не уличает Туберона открыто – из-за недостатка доказательств или потому, что империи нужен высокородный герой. «Скорее всего, – с горечью думал он, – верно последнее предположение». Туберон являлся одним из высших командиров, прошедшим суровые испытания благодаря доблести, отваге и высокой нравственности. Обвинить его во лжи немыслимо.
– Итак, ты отведешь меня к месту сражения? Я хочу посмотреть, где и откуда нападали германцы и, если тебе известно, где погибли Вар и его командиры.
Когда до Тулла в полной мере дошло, чего от него требуют, он заколебался. Раньше центурион и представить не мог, что вернется туда, где погибли его солдаты, – считалось, что посещение политых кровью мест до добра не доводит. Каково оно будет – показывать другим, где в первую ночь разбивали лагерь промокшие, промерзшие, жалкие, не знающие, что их ждет, легионеры? Они увидят побелевшие, разбросанные по длинному коридору смерти кости его людей, дойдут до места, где был утерян орел легиона, где гордость Восемнадцатого опозорили и втоптали в грязь. Тулл понял, что не может произнести ни слова.
– Понимаю, для тебя это мучительно. – Спокойный голос Германика вывел Тулла из оцепенения. – Если не желаешь помочь, я не буду настаивать. И последствий не будет. Никаких. Пусть Юпитер поразит меня, если я лгу.
Видя перед собой серьезное, честное лицо Германика, Тулл думал, что тот прекрасно понимает главное: именно из-за его высокого положения никто и не подумает ответить отказом. Тем не менее, правитель предоставил ему возможность выбора – и сделал это искренне. Тулл откашлялся.
– Неплохо было бы отыскать останки моих людей, господин, и достойно похоронить их.
– Все наши павшие заслуживают того же. Я намерен возвести курган на месте сражения, освященный могильный холм, который увековечит память о погибших.
Их взгляды встретились. Помолчав, Тулл кивнул:
– Почту за честь, господин, показать тебе, где все произошло.
Глава 23
Обливаясь потом, Арминий рывком сел на ложе. Сердце выпрыгивало из груди.
– Туснельда! – пронзительно крикнул он.