— Может, расскажешь?
— Нет. Скажу только, что никакой это не маньяк. И что поймать этого убийцу все равно не получится.
— Получится, если ты перестанешь выпендриваться!
— Я не выпендриваюсь. Просто мне не хочется тебя хоронить. Ты еще совсем молодой.
Так что, Серега, забудь это дело. Все, я пошел.
Ревякин оторопело смотрел ему вслед. В фигуре Атамана появилась какая-то старческая сутулость.
Сергей опомнился, догнал Терпухина, попытался отговорить, объясниться. Юрий посмотрел на следователя такими глазами, что тот отшатнулся.
Ревякин побежал на доклад к Макаренко. Тот встретил его спокойным сообщением, что он все знает: Атаман только что поговорил с ним по мобильному.
— И что прикажете делать? — спросил Ревякин.
— Работай, — ответил генерал. — Может, это просто очередной каприз. А если нет. Да черт тогда с ним! Самому тошно, как он тут принца крови корчит!
Ревякин вернулся домой в самых расстроенных чувствах.
Глава 10. Вспомнить все
Ника преобразилась до полной неузнаваемости.
Теперь, стриженная под мальчика, перекрашенная из темно-русого цвета в рыжий, она и сама-то себя не сразу узнала. И это было, учитывая сложившиеся обстоятельства, просто прекрасно. Тем более что ее пребывание в Сочи пока еще не приблизилось к завершению. Ей предстояло еще кое-что сделать.
Высушив волосы после покраски и мытья, она стала собираться.
Лиза положила руку ей на плечо и спросила:
— А может, все-таки передумаешь? Может, мы сами тебя спрячем?
Ника покачала головой.
— Нет, это плохая идея. Я не собираюсь вас подставлять. Поймите, меня будут искать, пока не найдут. Если меня найдут просто потому, что я была неосторожна, и если при этом я буду одна — это ничего. Но случись вам оказаться рядом — кто знает, во что это вам обойдется. Нет, я не могу принять от вас таких жертв. И не просите.
Лиза хотела возражать, убеждать, но стоило ей открыть рот, как Ника просто чуть улыбнулась и покачала головой. И в этом простом жесте было столько твердости, что Котова все поняла.
Но кое-что она все-таки могла сделать для Ники.
— Послушай, у тебя наверняка будут проблемы с деньгами. Возьми немного у меня.
— Ой, Лиза…
— Да ты не волнуйся, я не дам больше, чем могу.
После непродолжительного раздумья Ника согласилась.
Лиза протянула ей сто долларов.
— Этого хватит ненадолго…
— А мне и не надо надолго. Я в городе, если все будет хорошо, не задержусь. Хотя кое-что тут еще надо бы сделать…
— Будь осторожна, — сказала Лиза.
— Я постараюсь, — ответила Ника.
Она вышла из дому. Осмотрелась. Вокруг шумела улица, жил своей обыкновенной, не особенно спокойной жизнью курортный город.
Несмотря на то что Николай извлек наружу то, что скрывала «вживленная» личность, Ника еще могла сопоставлять ощущения себя той, которая еще вчера работала на даче президента, и нынешней… другой.
Прошлая Ника удивлялась тому, насколько иным кажется город теперь, когда она уже не является его обычным жителем. Толпа людей представлялась ей чем-то вроде зарослей тропического леса. Только и ждешь, что вот-вот выскочит из пестрых дебрей какой-нибудь свирепый хищник.
Ника чувствовала себя добычей. Именно добычей — только пока еще непонятно чьей.
Это особенно остро чувствовалось, если стоять на месте. Толпа обтекает тебя, мелькают лица. Нервы начинают сдавать, в каждом встречном видится враг.
Нестарый, но седой тренер по рукопашному бою в первый раз не произвел впечатления на учеников. Понятно — они были молоды, неопытны, и если заходила речь о тех, кто воюет за Аллаха, то немедленно представляли себе этаких здоровяков, с широченными плечами и буграми мускулов.
А этот… Ну что это за воин Аллаха? Росточку среднего, хрупок телосложением. Хотя нет, не хрупок. Просто нет в нем ни единого грамма лишней тяжести. Мускулы его напоминают проволочные жгуты — тонкие, сухие.
Лицо, правда, спокойное, даже умиротворенное. Брови сведены, но это не выражение гнева. Это скорее почтительное внимание к окружающему миру.
Глаза… Они невероятного голубого цвета. Такого голубого, какого не бывает, пожалуй, даже у жителей Скандинавии. Так вот эти глаза страшные. Они горят обжигающе ледяным пламенем, и невозможно выдержать этот взгляд дольше секунды.
Она не опускает глаза, ей интересно узнать, насколько это пламя настоящее. Ей вообще все интересно здесь — с тех самых пор, как она бросила Москву, оставила университет, уйдя с последнего курса, и приехала обратно, на родину, потому что свято верила: там беда.
Можно смело утверждать, что эта вера была совершенно беззаветной. Хотя и порождалась только статьями, прочитанными на сайте Союза журналистов Кавказа. А там было что почитать. Репортеры сайта отыскивали любой повод, чтобы превратить его в описание зверств федеральных войск. Да и то, что сделали полевые командиры, порой не стеснялись приписывать россиянам. Это даже стало модным — в любой беде обвинять русских.
Ника. Нет, звали ее по-другому. Хотя как раз это ни малейшего значения не имеет. Это имя безвозвратно умерло вместе с той восторженной девочкой, которая однажды пришла и сказала, что хочет сражаться.
Ей разрешили сражаться. Но не отправили в боевую группу, не сделали из нее одурманенную наркотиками шахидку. Она имела незаконченное высшее образование, и именно поэтому ее взяли в тренировочный лагерь.
И вот она стоит тут, в этой небольшой котловине среди гор, и неотрывно смотрит в ледяные голубые глаза тренера по рукопашному бою. А он замечает. И эта дерзость не может остаться незамеченной.
— Ты! — резко говорит он. — Выйди сюда!
Она не сразу понимает, что тренер обращается к ней. И только тогда, когда он вызывает ее вторично, Ника делает шаг вперед.
Тренер подходит вплотную. Ника одного роста с ним. Теперь эти голубые глаза сверкают в опасной близости от ее лица. И такой жар исходит от них, что Нике кажется, будто ее кожа стала скручиваться в трубочки и отваливаться.
Тренер не моргает. Он гипнотизирует, прожигает Нику внимательным взглядом. А потом спрашивает:
— Зачем ты здесь?
— Я здесь, чтобы воевать за родину, — говорит Ника.
Тренер усмехается уголками тонких губ.
— А кто ты такая, чтобы родина захотела этого? Зачем ей нужно сырое тесто, которое расползется в лепешку от первого серьезного удара? Не кажется ли тебе, женщина, что ты — только червяк, надеющийся, что когда-нибудь у него вырастут крылья и он сможет летать?
— Крылья иногда вырастают, — дерзко отвечает она.
И ей кажется (а может, так и есть на самом деле), что ледяное пламя глаз на долю секунды превращается в живительную прохладу. Может, и кажется, потому что они жгут с новой силой.
— А ты знаешь, как это больно, когда растут крылья? Ты можешь представить это?
Она не успевает ответить. Тренер бьет ее. Коротко, жестоко и сильно — в солнечное сплетение.
Вначале боли нет — есть только ощущение, что из тебя напрочь вышибли все свободное пространство и что твой организм проваливается внутрь себя.
Она складывается вдвое, отчаянно пытаясь вдохнуть. Но воздух затвердел, он не проникает в ее легкие, почему-то становятся ватными ноги, и Ника падает на колени перед тренером.
Воздуха по-прежнему не хватает, и вот уже она начинает задыхаться. Она кричит в отчаянии, но слышно только слабое сипение, ведь нечему вырываться из пустых легких.
Крик этот, будто бы диковинная игла, прокалывает твердь воздуха, и живительная струйка проникает в легкие.
Ника находит в себе силы встать на ноги. И снова смотрит в глаза тренеру.
— Я научусь, — говорит она.
Тренер смотрит на нее, кривя рот. В его глазах не читается ничего. В них только синее пламя. Ника понимает, что сейчас она позволила себе несусветную дерзость. И эта дерзость будет наказана.
Тренер говорит:
— Ты хочешь научиться? Что же, я дам тебе возможность. Но ты должна понять, что крылья — это боль. Каждый день ты будешь получать от меня удар. Тогда, когда ты сможешь его выдержать, ты станешь достойна крыльев.
И тренер выделяет ее среди прочих. Он оказывается рядом в самый неожиданный момент. И наносит всего один удар — короткий и злой. После этого Ника лежит на песке и не чувствует ничего, кроме вселенской боли и такой же вселенской тоски. Может, она переоценила себя? Может, ее крылья — это только выдумка и на самом деле их никогда не будет?
Ника не знает. Она думает об этом все время, пока тренируется. Тренировки — это не шутки. Это настоящая муштра. Подъем на рассвете, обливание ледяной водой, кросс по пересеченной местности.
Парнишка примерно одного возраста с Никой случайно попадает ногой в нору, ломает ее в лодыжке. Около него останавливаются другие, пытаются его поднять.
Подбегает тренер. Он расшвыривает своих подопечных, приказывает парню бежать дальше. Парень не может встать, и тогда тренер достает пистолет, с которым не расстается никогда, и стреляет тому в лоб.
Такие примеры заставляют очень внимательно следить за собой.
После утреннего бега начинается тренировка другого рода. Они сидят за партами, как школяры, и слушают благообразного старца в очках, отблескивающих тонкой золотой оправой.
Старец рассказывает им разные легенды, истории, читает лекции по религии. Коран преподается отдельно, и тут старец превращается в сущего шайтана. Он требует от учеников того, чего и сам, кажется, не может. И если кто-то недостаточно подробно расскажет о смысле той или иной суры, он получает на свою голову град проклятий, но не они страшны. Страшно то, что потом это неизбежно отразится на тренировках.
После того как заканчивается тренировка души, снова начинается бесконечная муштра тела. Только это уже не разминка — это стрельба, рукопашный бой, приемы обращения с разными видами оружия.
Ника сама удивляется тому, что у нее получается не так уж и плохо. А тренер кричит на нее и снова наносит свой удар, и она опять корчится на земле.