– Не знаю, зачем я понадобился Басуржицкому. Может, он решил, что вы заскучали?! Но как бы там ни было, я думаю, это скоро разъяснится. Пока же – давайте подумаем. Если меня не уволят, каким образом можно сбежать отсюда?
Ни до чего они не додумались. К вечеру у Михаила Анатольевича разболелась голова, и он почти рад был уединиться у себя в комнате в ожидании ужина. Ему чертовски не хотелось выглядеть перед женщинами таким же беспомощным, как они сами. Но выхода и вправду не было. Все трое не могли выйти за пределы своей половины квартиры никуда, кроме как в оранжерею. Путь из окон на крышу был заказан – отсутствовал карниз, по которому можно было бы добраться до водосточной трубы, например, да и водосточных труб на стене не наблюдалось. Чему в глубине души Овечкин был даже рад, ибо при одной только мысли о подобном подвиге у него кружилась голова и подгибались коленки. Так что выйти из квартиры можно было лишь одним способом – через входную дверь. А стало быть, нужно добиваться разговора с Басуржицким, хотя бы для того, чтобы оказаться поблизости от этой двери. А там – что Бог даст.
Овечкин не сомневался, что разговор об увольнении выйдет очень коротким. Басуржицкий скажет «нет» и отправит его восвояси. Подраться с ним Михаил Анатольевич был бы очень не прочь, да вот беда – он никогда в жизни не дрался. В исходе боя тоже можно было не сомневаться.
Голова болела, и был Михаил Анатольевич весьма противен себе самому. Он решил плеснуть в лицо холодной водички, отправился в ванную, и там его осенило. В зеркале он разглядел начавшую пробиваться на щеках белесую щетину, всполошился, что проходил целый день небритым, и тут только вспомнил, что Басуржицкий говорил о списке необходимых вещей, который нужно было передать секретарю. Бритва, например, ну и там еще… Овечкин застыл перед зеркалом, сообразив вдруг открывающиеся возможности. Во-первых, бумага и карандаш – можно накидать из окна записок с просьбой позвонить Никсе Маколею и с изложением вкратце бедственного своего положения. Во-вторых, если секретарь, к примеру, отведет его к Даниилу Федоровичу составлять список – а на это можно и напроситься под предлогом еще одного телефонного звонка, – то он окажется в кабинете, в непосредственной близости от вожделенного выхода. И вдруг подвернется случай… если быть очень смирным… если быть очень покорным Овечкиным…
Это была мысль! Это было хоть что-то. И когда хладнокровный юный секретарь появился в дверях со своим вечным подносом, Михаил Анатольевич, робея и заикаясь, напомнил ему о списке.
– Здесь нет ни бумаги, ни ручки, – сказал он, с трепетом ожидая ответа.
Секретарь кивнул и удалился. Вернувшись же забрать поднос, он бесстрастно сообщил Овечкину, что списком можно будет заняться завтра с утра.
И Михаил Анатольевич провел еще одну почти бессонную ночь, холодея при мысли о третьей, неучтенной возможности – секретарь придет сюда, сядет рядом и будет ждать. А потом унесет список. И начинай думать заново!
Но ему повезло. Утром после завтрака, собрав посуду, мальчик сухо пригласил его следовать за собою.
По дороге Овечкин внимательно рассматривал все, на что позавчера не обращал никакого внимания. Интересовали его главным образом окна и двери. Но, судя по всему, единственной надеждой оставалась все-таки входная дверь. Все эти комнаты, коридоры и коридорчики переплетались между собою внутри квартиры, а квартира, как ни крути, была все на том же шестом этаже, и если где-то здесь и существовал черный ход, на глаза Михаилу Анатольевичу он не попался.
Они добрались до кабинета, и секретарь, похоже, остался ждать в приемной, преграждая путь к заветному выходу. В самом же кабинете находился Даниил Федорович.
Хозяин нынче был зол и сумрачен и не трудился это скрывать. Он небрежным кивком поздоровался с Овечкиным и буркнул:
– Садитесь за стол и пишите, только поскорее.
Затем принялся расхаживать взад и вперед по кабинету, заложив руки за спину, и тут же, казалось, позабыл про Михаила Анатольевича. А тот не стал садиться за стол. Взяв несколько листочков бумаги и ручку, Михаил Анатольевич тихонько пристроился на стульчике в уголке, поближе к двери, и принялся покусывать ручку, делая вид, что усиленно размышляет над списком.
Он сидел так тихо, что Басуржицкий, похоже, и вправду забыл о нем. Походка психиатра делалась все резче, он начал гримасничать и покусывать губы, ведя про себя какой-то гневный монолог. Затем он стал уже вслух злобно бурчать что-то себе под нос, фыркать и делать рукою такие жесты, словно тыкал в живот невидимого собеседника. Михаил Анатольевич на всякий случай быстро написал вверху списка слово «бритва», потом отвлекся и с интересом принялся следить за Басуржицким. Страсти все разгорались.
– Да! – выкрикнул вдруг Даниил Федорович и остановился, вперившись в пространство перед собою, словно ожидая ответа.
И невидимый собеседник откликнулся.
Он появился в кабинете так незаметно и неожиданно, словно от книжного шкафа вдруг отделилась резная фигура и медленно выступила вперед. Михаила Анатольевича даже прошиб холодный пот, когда он увидел этого взявшегося из ниоткуда человека.
Басуржицкий тоже оторопел, но всего на мгновение. Он тут же насупился, надулся, вновь превратился в сановного барина и буркнул:
– Здравствуйте!
– В чем дело, Даниил Федорович? – спросил пришелец ровным голосом, закладывая руки в карманы и откидывая назад голову. – Вы чем-то недовольны?
Был он среднего роста, худощав и темноволос, довольно приятной внешности, и голос его звучал интеллигентно, но Овечкину он ужасно не понравился. Буквально мурашки побежали по телу. Однако ощущения анализировать было некогда, ибо между хозяином дома и посетителем немедленно завязался диалог, заставивший Михаила Анатольевича полностью обратиться в слух.
– И вы еще спрашиваете? – саркастически воскликнул Басуржицкий. – Где обещанное оборудование? Где деньги? Вы загружаете меня работой, а сами…
– Ну уж, – сказал незнакомец. – Так уж и загружаю. Где эта работа, хотел бы я видеть? Месяц прошел… вы привели девицу в то состояние, которое мне требуется?
– Нет! – патетически отвечал хозяин. – Не привел! Почему – вы меня спросите? А потому что попробовали бы сами!
– Я, конечно, попробую, – холодно сказал посетитель. – Только боюсь, вам это не понравится, Басуржицкий. Вам это очень не понравится. Мало того, что я заберу обратно все свои дары, я еще и возьму с вас компенсацию за напрасно потраченное время. Вы к этому готовы? Тогда мы немедленно расторгнем договор.
Даниил Федорович попятился.
– Нет, – сказал он, сразу сбавив тон, – зачем же? Я же не отказываюсь, я просто пытаюсь объяснить, как это сложно, понимаете ли…
– Ну, так объясните. И поосторожней выбирайте слова.
Даниил Федорович заосторожничал.
– У девушки исключительно крепкая психика, – медленно начал он. – Средства, которые я давал до сих пор, практически не оказали воздействия, разве что вызвали легкую депрессию. Кроме того, она настолько убеждена, что рано или поздно явится помощь, что это сводит на нет даже то малое, чего я добиваюсь. Вы же поставили передо мной невероятно сложную задачу! Вы хотите, чтобы я сохранил ей рассудок и подавил волю, а девушка воспитана так, знаете ли, что рассудок и воля у нее – это почти одно и то же. Я не могу подавить одно, не разрушив при этом другого. Нет таких средств… и я ищу, вы прекрасно знаете, что я ищу их, я дни и ночи провожу в лаборатории. Я должен экспериментировать, а те экземпляры, которые вы мне поставляете, не годятся никуда. Они же не люди, когда вы поймете, у них нечеловеческие реакции!
Михаил Анатольевич сидел ни жив ни мертв. Незнакомец, судя по всему, и являлся истинным организатором похищения принцессы Май. Но что означает этот жуткий разговор?
Темноволосый гость тем временем взмахнул рукой, прервав речь Басуржицкого.
– Ладно. Времени больше нет. Ваша наука подвела меня. Я вынужден торопиться, так что ваши услуги, доктор, мне уже не понадобятся.
Даниил Федорович на секундочку опешил, но тут же и взвился.
– Как же? – возопил он. – Но я… но мой труд… я ночей не спал, в конце концов!
– Теперь выспитесь, – мрачно пошутил посетитель. – Но успокойтесь… я оставлю вам эту квартиру и расплачусь, как обещал. Завтра я заберу у вас девушку. Придется действовать хитростью… хорошо, что я предусмотрел и такой вариант.
Он вдруг резко дернул своей темной головой.
– Нет, не завтра. Сегодня. Будьте готовы к небольшому спектаклю. Сегодня ночью я ее у вас похищу.
– Пожалуйста, пожалуйста, – успокоенно отозвался Басуржицкий, которого, похоже, кроме вознаграждения, ничего не интересовало. – Делайте все, что вам угодно. Я готов. Один только вопрос – вы похитите ее вместе со свитой?
– С какой еще свитой?
– Ну как же – ведь у нее есть сиделка и этот… мужчина, которого вы заставили меня нанять. Я, главное, только позавчера его и разыскал…
– Мужчина? – посетитель вдруг оживился. – Где он?
– Где… – Даниил Федорович застыл с открытым ртом. – Да вот же он…
Михаил Анатольевич обмер и вжался в спинку стула.
Темноволосый незнакомец повернулся к нему резко, как черт на пружинке. Приятное лицо его в течение одной секунды поочередно исказилось судорогой страстного нетерпения, недоверия и наконец радости. И смотреть на это было совсем неприятно. Ни с того ни с сего Овечкин вдруг понял, что ему так не нравится в этом человеке. Он казался каким-то ненастоящим… вот и мимика, как у резиновой игрушки…
– Он все слышал, – покаянно бормотал тем временем Басуржицкий. – Я совсем забыл, что он тут сидит…
– Это ничего, – медленно сказал его странный гость, глядя на Овечкина так, словно примеривался, с какой стороны лучше откусить кусочек. Однако вместо этого он сделал шаг назад и тихо свистнул сквозь зубы.
Тотчас в кабинет вошел мальчик-секретарь.
– Обыскать, – коротко сказал темноволосый. – У него был с собой багаж?