И Баламут ушел ни с чем. За дверью его встретил чатури – слетел с подставки для факела и уселся на плечо.
– Злая старая ведьма, – сочувственно сказал он, куснув Доркина за ухо. – Я тебя предупреждал! Хотел бы я знать, о чем она думает, часами глядя в огонь, но боги не посылают мне этого знания. Ну и черт с ней! Хочешь, я поговорю с твоей красавицей? Изображу транс, накаркаю всяких ужасов… авось, она опомнится – женщина все-таки!
– Отстань, – буркнул Баламут. – Ты накаркаешь! Подслушал бы лучше, о чем они говорят между собою там, в лесу. Далеко ли зашло дело…
– Фу, Баламут, – заскрипел чатури. – Предлагать постыдную роль соглядатая, и кому – мне! Впрочем, если ты уверен, что хочешь знать это, я тебе и так скажу – они просто беседуют. И не обменялись еще даже ни одним пожатием руки…
Глава 24
Босоногий колдун возвратился на следующий «день» после этого разговора и принес, к несказанному облегчению Баламута, заново изготовленный талисман, точное подобие Тамрота-Поворачивателя. Теперь уж время мучений для королевского шута должно было закончиться, так или иначе, и чем бы оно ни кончилось, все было лучше беспомощного томительного ожидания беды. Он воспрянул духом, обретя наконец союзника, ибо нимало не сомневался в том, что почтенный старец примет его сторону и в случае надобности призовет принцессу к порядку.
Ибо не все обрадовались возвращению колдуна. Ревнивый глаз Баламута приметил, что при виде Аркадия Степановича принцесса Май побледнела и едва сумела скрыть весьма неуместное огорчение, а молодой король впал в глубокую задумчивость. Беда еще не миновала. И Доркин держался настороже.
Сам Аркадий Степанович был ни грустен, ни весел. Когда все собрались, он объявил, что хотя талисман ему и удалось изготовить в рекордные сроки, однако в деле освобождения Овечкина от чар он пока не преуспел. Сведения о магических заклинаниях такого рода в библиотеках колдунов, разумеется, имелись, но были крайне скудны, и мало против каких заклинаний существовали контрчары. Ибо мало кто решался рисковать своей свободой ради того, чтобы изгнать голодного духа из мира людей, и не исключено, что эти рискнувшие так и пребывали до сих пор пленниками разных неизвестных мест. Короче говоря, эта область знаний была практически не изучена ввиду как раз их неудобоваримости и неприемлемости…
Босоногий колдун сурово посмотрел на чатури, и тот, потупясь, пробормотал, что боги открыли ему это заклинание, как единственный способ совладать с Хорасом. Так что он не виноват. Дух духу – рознь, а Хорас был довольно-таки страшноват, чего уж греха таить…
Овечкин, слушая их, пытался улыбаться. Когда он решался на свой геройский поступок, он почему-то не думал о последствиях, во всяком случае, ему казалось, что он готов ко всему. Плен – так плен. Но сейчас, когда страхи были позади и никому ничего не угрожало, и все принимали такое участие в его судьбе, мысль о том, чтобы остаться в этом мире до конца жизни одному, повергала его в трепет. Он никому не говорил об этом, потому что чувствовал себя отчасти еще и виноватым, причиняя окружающим столько беспокойства. Но переживать – переживал.
Весть огорчила всех. Фируза судорожно сжимала кулачки под столом, боясь взглянуть на Михаила Анатольевича. Но Аркадий Степанович сказал в утешение, что огорчаться рано, надежда еще не потеряна. У него просто не было времени побывать, например, у знакомых восточных магов, специалистов по всяческим духам и джиннам, да и мало ли еще у кого!..
– Так что унывать пока не будем, – бодренько заключил он. – Но вот что я хочу сказать – история эта может затянуться. А у некоторых из присутствующих здесь имеются весьма срочные дела.
Он посмотрел на Никсу Маколея.
– Я вижу, вы уже вполне оправились, ваше величество. Таквала ждет…
– Да, – откликнулся тот. – Ведь чары Хораса должны были рассеяться, и, стало быть, подданные мои на месте и изрядно недоумевают по поводу исчезновения своего короля. Пора домой…
Никса бросил короткий взгляд в сторону Маэлиналь, но та смотрела прямо перед собою.
– И никому из вас нет смысла больше ждать, – решительно заявил старец. – Поэтому поступим так – сначала я провожу в Таквалу Маколея, это не займет много времени. Затем, когда я вернусь, мы с остальными отправимся в Данелойн… там придется задержаться чуть дольше, ведь надо же разобраться наконец со всеми этими войнами и талисманами. Но вы не волнуйтесь, Мишенька, я буду к вам наведываться и делом вашим заниматься параллельно. Да, у нас же еще Фирузочка…
– Обо мне не беспокойтесь! – торопливо сказала та. – Я пока останусь здесь, с Михаилом Анатольевичем. Дома меня никто не ждет, дел никаких… а ему все-таки будет не так одиноко.
Овечкин попытался было протестовать, но все так обрадовались решению Фирузы, словно она сняла немалый груз с их совести. Да и ему, признаться, стало значительно легче…
На том и порешили. Босоногий колдун готов был немедленно отправляться с Маколеем в Таквалу, но тот, замявшись, попросил небольшой отсрочки. И когда, встав из-за стола, все начали расходиться, он подошел к принцессе Май и пригласил ее на прогулку.
Бледные щеки Маэлиналь слегка порозовели, а сердце внимательно наблюдавшего за обоими Баламута Доркина ухнуло в пятки. Он не мог быть спокоен до последней минуты.
Никто не был свидетелем разговора, состоявшегося между ними на маленькой полянке в глубине леса. Но если бы какой-то человек и оказался поблизости, вряд ли он понял бы, что присутствует при прощании влюбленных. Лица их были спокойны, голоса не дрожали. Они даже ни разу не коснулись руки друг друга.
Всю дорогу до этой полянки они шли молча, и только когда приблизились к упавшему дереву, на стволе которого столько раз сидели вдвоем, Никса Маколей остановился и сказал тихим, ровным, почти безжизненным голосом:
– Должно быть, мне нет нужды говорить о том, что я полюбил вас, Май, с первого взгляда.
Принцесса опустила глаза.
– Я не смею спрашивать о ваших чувствах, – продолжал Никса, – хотя… хотя мне приятно было бы знать, что вы иногда вспоминаете обо мне в вашем далеком Данелойне. Таком далеком…
Голос его замер, но принцесса слабо кивнула, и, ободренный этим движением, он снова собрался с духом.
– Я бесконечно сожалею о том, что мне не удалось стать истинным героем в ваших глазах – самому изгнать демона, освободить вас и таким образом заслужить право на ваше уважение, вашу дружбу, принцесса…
– Вы заслужили его, – перебила она мягко. – Я ценю вашу доблесть и ваше мужество в полной мере, и, поверьте… если бы не некоторые обстоятельства, мы совсем иначе говорили бы сейчас с вами.
– Мне известны эти обстоятельства, – с болью ответил Маколей. – И потому я не осмеливаюсь сказать больше. И все же… если бы они не были таковы… я хотел бы знать…
– Так знайте, – принцесса подняла голову и посмотрела ему прямо в лицо. – Я тоже люблю вас, я всегда буду любить вас. И это все, что мы можем сказать друг другу.
Он закрыл глаза и стоял так несколько мгновений. Потом тихо сказал:
– Благодарю. Если когда-нибудь…
– Никогда, – отвечала принцесса. – Мы больше не увидимся с вами.
– Тогда – прощайте?
– Прощайте…
Они стояли совсем близко, но ни один не сделал движения навстречу. Лишь долгий последний взгляд – глаза в глаза… и влюбленные двинулись в обратный путь, не обменявшись более ни словом, походкой легкою и ровной, не спеша и не мешкая, словно возвращаясь с обычной прогулки.
Когда они вернулись в дом, Баламут Доркин впился взглядом в лицо принцессы, но не прочел на нем ничего. И терзался вплоть до той самой минуты, когда молодой король, крепко пожав ему руку, обняв Михаила Анатольевича и простясь с дамами глубоким придворным поклоном, шагнул наконец в неведомое пространство вслед за Босоногим колдуном и исчез, растворился навеки без следа. Тогда у королевского шута не то что гора свалилась с плеч – у него словно выросли крылья. Баламут ликовал. Он старался не выказывать явно своей радости, однако его так и распирало желание выкинуть что-нибудь эдакое… но что можно было сделать в таких условиях, да еще перед лицом страданий возлюбленной принцессы, он не знал. Поэтому он предложил Овечкину напиться вдрызг, благо вина в погребах Хораса оставалось еще немало.
Михаил Анатольевич отказался. Он был искренне огорчен за Маэлиналь, ибо до последней минуты надеялся, что все как-нибудь да уладится, что тот же Босоногий колдун со всей своей мудростью отыщет способ преодолеть затруднения, связанные с политическими видами даморского принца на ее руку, и Маколей сможет жениться на ней, не нанеся никакого ущерба Данелойну. Подобный же исход дела казался ему ужасно несправедливым, и ликование Баламута, которое тому не удавалось скрыть до конца, было даже неприятно Михаилу Анатольевичу. Он хотел бы утешить принцессу, но как? Маэлиналь немедленно удалилась в свои покои под предлогом головной боли и отослала Фирузу, и неизвестно, плакала ли она, запершись у себя, или же стоически переносила горе… Зато Фируза расплакалась откровенно, и вместо принцессы Михаилу Анатольевичу пришлось утешать ее.
Де Вайле так и сидела у камина и безучастно смотрела в огонь, словно презирая все людские страсти и горести. Баламуту ничего другого не оставалось, как напиться в одиночку, чем он было и занялся. И тут вещая птица неожиданно предложила ему свою компанию.
– Пей, друг Баламут, не бойся, – важно сказал чатури, увидев, с какой опаской тот нюхает налитое в серебряный кубок вино из запасов демона. – Это не иллюзия и не подделка, это натуральный и прекрасный дар виноградников Грузии. Хорас, даром что не мог чувствовать вкуса, играл только с дорогими игрушками. Пей, да налей и мне… я не прикасался к вину вот уже двести лет!
– Не свалишься? – поинтересовался Доркин.
– Свалюсь. Ну и что?
И Доркин энергично взялся за дело.
– Только ты и способен разделить мою радость сегодня, – прочувствованно сказал он, ставя наполненный кубок перед чатури. – Так повеселимся же от души! Надеюсь, скоро я смогу угостить тебя во дворце моего короля – ты еще увидишь, как гуляют айры! Ах, дом родной…