– Что скажешь, девушка?
– Пропусти… что я еще могу сказать?
– Зачем?
– Ну, надо мне! – хмуро сказала Фируза.
– Надо? Это не причина. Видишь ли, милая…
– Сейчас расплачусь, – пригрозила она, и голубые глаза ее действительно тут же наполнились слезами.
– Это не поможет, – сказал стражник. – Если я начну пропускать в преддверие ада каждую плачущую женщину, меня не то что уволят… даже не могу тебе сказать, что со мной сделают. Попробуй все-таки объяснить, зачем тебе туда понадобилось. Возможно, я сочту причину серьезной, хотя ничего не обещаю. Пять минут на размышления…
Тут Ловчий насмешливо хмыкнул, и Фируза неожиданно взорвалась.
– Подите вы все к черту с вашими пятью минутами! – закричала она, вскакивая на ноги. – Я говорю, что мне надо – значит, надо! Я не знаю, зачем! И ничего не могу объяснить. Вы… вы тут все такие крутые, такие умные… а у меня, может быть, предчувствие! Ну, что я могу еще сказать?..
– Предчу-увствие, – протянул стражник, сверля ее взглядом. – Предчувствия бывают разные. Ну-ка, милая, вытри глаза, успокойся. Сядь пряменько… вот так. И скажи мне – что же такое ты предчувствуешь? Сосредоточься…
Фируза молчала, тихонько всхлипывая. И тут Пэк сказал:
– А вдруг она права?
Огненная ящерка обвела вопросительным взглядом всех присутствующих и нерешительно добавила:
– Мне вот тоже что-то такое сейчас показалось…
Стражник не отвечал, продолжая пристально рассматривать девушку. Она еще раз всхлипнула, шмыгнула носом, подняла голову и взглянула на него неожиданно твердо.
– Я, может быть, тоже виновата перед Хорасом! Почему Михаил Анатольевич один должен отвечать? В конце концов, брошка была моя!
– Какая брошка? – не понял стражник.
– Какая? Та самая! Без нее он ничего и сделать бы не смог!
Овечкин тоже не сразу понял, о чем она говорит, и недоуменно вытаращил на нее глаза.
– Ну же, Михаил Анатольевич! – сердито сказала Фируза. – Не притворяйтесь дураком. Брошку я вам дала для этого вашего заклятия или кто? Черта с два вы нашли бы что-нибудь другое в этой поганой крепости!
Он еще таращил глаза, когда вдруг залился колокольчиком Пэк. Ловчий тоже захохотал. Тут и до него дошло, и Овечкин невольно заулыбался.
Один только стражник не смеялся. И когда ему объяснили, о какой брошке идет речь, он даже не улыбнулся. Прищурясь, все смотрел на Фирузу, о чем-то размышляя, и та уже начала снова потихонечку всхлипывать, когда он наконец заговорил.
– Иди, – сказал неохотно. – Не знаю, в чем тут дело, но чувствую… Под мою ответственность.
И, услышав такую крамольную речь, призрачный охотник, как ни странно, только кивнул и вполне миролюбивым тоном предложил немедленно трогаться в путь.
А Михаил Анатольевич похолодел с головы до пят и тут же позабыл о разыгрывавшейся только что, не вполне для него понятной сцене, поскольку предчувствие скорого конца снова овладело его смятенной душой…
Как выглядели эти ворота между мирами на самом деле, Михаил Анатольевич так и не понял. Они поднялись на ноги, и вдруг все исчезло. Не стало ни поляны, ни костра, ни стражника. Вновь воцарилась неописуемая пустота кругом, с тою лишь разницей, что теперь прямо перед четырьмя путниками маячило блекло-синее свечение в виде облачка неопределенной формы. И в это облачко незамедлительно шагнул Ловчий, сделав приглашающий за собою жест.
– Скорее, – пискнул Пэк, и Михаил Анатольевич покорно шагнул следом за охотником.
Он ничего не почувствовал. Но в следующую секунду уже обнаружил себя стоящим на дне утлой лодочки, мерно покачивавшейся на воде. Лодка едва-едва была рассчитана на четверых, и Ловчий занял место на корме, держа в руках неизвестно откуда взявшееся ветхое весло.
Михаил Анатольевич огляделся по сторонам. И с неодолимой силой на него вдруг нахлынуло ощущение, что все это он уже когда-то видел.
Они находились в узком проходе меж громоздившихся уступами угрюмых грязно-серых скал. Кое-где в них темнели отверстия – норы не норы, пещеры не пещеры. За бортами стыла неподвижная черная вода, по которой медленно, с усилием, словно она была густой, как масло, субстанцией, расходились круги от их качавшейся лодки. Высоко над головами во тьме угадывался неровный пещерный свод. И то ли от этого свода, то ли от скал, то ли от воды, а может, от всего сразу исходил неверный, призрачный, мертвенный свет, едва позволявший разглядеть, что проход впереди поворачивает и исчезает среди скал. Михаил Анатольевич невольно покачал головой. Определенно, он уже был здесь, он видел это место… но в каких страшных снах?!
Тем временем в лодку из ниоткуда шагнула Фируза, и следом змейкой проскользнул Пэк, сразу озарив собою, как факелом, все близлежащее пространство.
– Батюшки, – потрясенно сказала девушка, так же, как Овечкин, озираясь по сторонам. – Откуда лодка-то взялась? Ждали нас тут, что ли?
Пэк повернул к ней точеную головку с ярко горящими глазами.
– И лодка – не лодка, и все вокруг – совсем не то, чем кажется, – сообщил он. – Не так все просто. Я, например, никакой лодки не вижу.
– А что же ты видишь?
– Оу! – воскликнула огненная ящерка. – Этого я, пожалуй, не смогу тебе рассказать. Слишком уж по-разному устроены у нас глаза. Но предупреждаю вас обоих – зрению своему не доверяйте! Доверьтесь скорее чутью – так оно будет надежней.
– Ну что, поехали? – подал голос Ловчий. – Болтать можно и по дороге. Мы, конечно, можем и здесь подождать Хораса, разницы никакой. Но двигаться все-таки как-то веселее.
Овечкин встряхнул головой, пытаясь прийти в себя.
– Поехали, – вяло откликнулся он. – Может, и вправду станет повеселей…
Ловчий погрузил весло в воду, и лодка медленно, неохотно стронулась с места.
Овечкин и Фируза примостились рядышком на единственной скамеечке и затихли, подавленно поглядывая по сторонам.
От всего здесь исходило ощущение невнятной, неопределенной угрозы. Под водою, казалось, таились какие-то жуткие чудовища, готовые выпрыгнуть в любой момент, хотя ни тени движения нельзя было разглядеть в ее непроницаемой черноте. Но оттуда, из глубины, как и из отверстий в скалах, как и с высот неразличимого свода, казалось, тысячи глаз следят за пришельцами, глаз недобрых, голодных и жадных.
– А вы видите лодку, Михаил Анатольевич? – тихо спросила Фируза, вздрагивая и прижимаясь к нему потеснее. – Или тоже что-то другое?
Овечкин приобнял ее, и от ощущения живого человеческого тепла под рукой ему стало чуточку легче.
– Вижу лодку. И скалы, и черную воду…
– А там, у ворот? Сначала не было ничего, а потом появилось…
Овечкин, немного смущаясь, потому что Пэк повернул голову, прислушиваясь к разговору, рассказал о своей попытке представить себе эти ворота и о том, что у него получилось.
– А я видела другое, – задумчиво сказала Фируза. – Со страху, наверно. Стражник был весь в латах и сиял так, что глазам больно… Сам росту громадного, и по бокам две кавказские овчарки. Ужас!..
– Так оно и бывает, – вмешался Пэк. – То, что лежит за пределами человеческого физического зрения, люди видят по-разному, в зависимости от своих страхов и желаний. А кто-то и вовсе ничего не видит…
Овечкин машинально кивал головой.
– У меня такое ощущение, будто я уже был здесь когда-то, – он повел рукой, – во сне, что ли… не пойму.
– Может, и был, – сказал Пэк. – В каких-нибудь посмертных странствиях.
Михаил Анатольевич вздрогнул.
– Что?
– Мало ли где носится душа, пока не воплотится снова, – замогильным голосом продолжал Пэк. – Вам, смертным, об этом знать не положено.
Овечкину сделалось совсем не по себе. Не положено – и не положено, и не хотелось ему сейчас знать ничего этакого. Он и без того с минуты на минуту ждал страшной смерти…
– Уймитесь, молодой человек, – строго сказала саламандре Фируза, словно почувствовав его состояние. – Освещаете дорогу – вот и освещайте себе!
Позади тихонько засмеялся Ловчий. Пэк надулся, испустил волну света в два раза ярче обычного и отвернулся, недовольно сопя.
Некоторое время плыли молча, тишину нарушал только глухой плеск воды. Как вдруг Ловчий перестал грести, выпрямился, прислушался и напряженно сказал:
– Кто-то приближается. Пэк, приготовься. А вы, смертные, сидите тихо.
Фируза испуганно прижалась к Овечкину, и он обнял ее покрепче. И в эту минуту все страхи его неожиданно исчезли, и впал Михаил Анатольевич в какое-то фаталистическое спокойствие. Сердце его забилось на удивление ровно, и он почувствовал себя готовым со спокойным достоинством принять все, что ему еще осталось в этой жизни. Так было надо – откуда-то он это знал. Он поднял голову и обвел взглядом окрестности, но никаких изменений в окружающем пейзаже не заметил.
А затем… чей-то ужасающий стон заполнил собою все пространство, заставил звенеть барабанные перепонки, и скалы содрогнулись, отвечая на него горестным эхом. Казалось, застонал сразу весь этот темный мир, невыносимо резанув по хрупким человеческим нервам и заставив людей сжаться в комок… и внезапно наступил полный мрак. Ничего не стало видно, кроме Пэка, сиявшего на носу лодки сгустком живого янтарного света.
Едва стон начал затихать, как Ловчий поднес руку ко рту и откликнулся столь же мощным по силе переливом охотничьего рога, отчего опять содрогнулись скалы и эхо заметалось среди мрачных уступов. Фируза зажала уши руками и пригнула голову к коленям. Сам полуоглохший, Овечкин похлопал ее по плечу, пытаясь подбодрить.
Тут новые звуки огласили собою подземное царство – как будто кто-то заговорил, но ни слова нельзя было разобрать. Ловчий бросил весло, поднес ко рту обе руки и ответил подобным же образом, на каком-то нечеловеческом языке. А Пэк вдруг воссиял с почти солнечной яркостью, и сияние это приобрело форму многолучевой звезды, вроде той, что Ловчий показывал стражнику у ворот.
Затем повторился жуткий стон, и когда и он, и отголоски его затихли, тьма рассеялась, и все вокруг приобрело прежний вид. Ловчий облегченно вздохнул, а Пэк убавил яркость свечения до обычной и устало растянулся на носу.