Всадники все ближе... Кузьмич махнул большим красным платком – и слева оглушительно громыхнула пушка, густой белый дым тяжело поплыл по двору. Тут же отозвались колокола и уже не умолкали, вызванивая неизвестную Мазуру мелодию. Замолчали они, когда всадники, двигавшиеся шагом, оказались примерно на половине шеренги.
Мазур смотрел во все глаза. Держась на полкорпуса впереди свиты, на вороном коне ехал человек лет сорока – в голубой шелковой рубахе с крученым алым пояском, жемчужно-серой поддевке, таких же шароварах в тонкую черную полоску, сером картузе и ослепительно сиявших сапогах. Высоколобый, с крупным носом, четко очерченным ртом, чисто выбритый, надменный, но, если можно так выразиться, в меру надменный – спокойный, властный X о з я и н... Способный, пожалуй, и в самом деле послать в яму к медведю одним шевелением брови. Мазур вынужден был признать, что столкнулся с сильной личностью. Вот только регалия эта – диссонансом...
Слева на груди у загадочного Хозяина тускло посверкивала огромная орденская звезда – судя по первому беглому впечатлению, не новодел, подлинная. В солнечных лучах радужно, остро сверкнуло множество мелких бриллиантов. Неплохо разбиравшийся в таких вещах Мазур опознал звезду Андрея Первозванного – м-да, Хозяин не страдал излишней скромностью даже в маскарадных играх...
Мужики и бабы низко кланялись по всем старинным правилам – касаясь правой рукой земли, выпрямляясь далеко не сразу. Пожалуй что в старые времена въезд барина в деревню мог выглядеть именно так...
Сразу за Хозяином на столь же красивом вороном ехал еще более экзотический субъект: горбоносый, с венчиком черных волос вокруг обширной лысины и роскошной ассирийской бородищей. На нем переливалась алая черкеска с начищенными газырями, а на наборном серебряном поясе висел массивный, серебряный же кинжал – весь в выпуклых узорах, синих, алых и зеленых самоцветах, сущее произведение искусства, гордость хорошего златокузнеца. Когда он проехал мимо, Мазур увидел, что справа у него висит вполне современная черная кобура.
Рядом двигалась личность уже знакомая – тот самый «товарищ по несчастью», оказавшийся «наседкой» белобрысый. На сей раз он красовался в такой же каппелевской форме, какую носил проштрафившийся «штабс-капитан», только белобрысый то ли имел больше заслуг, то ли запросы у него оказались выше: на нем сверкали золотом старинные полковничьи погоны с двумя просветами без звездочек. У бедра висела сабля в богатых ножнах, судя по весу, настоящая.
Двое, замыкавшие кавалькаду, особого интереса вовсе не представляли: очередные верзилы с роскошными усами, один черный, как ворон, цыганисто-казачьего облика, второй – типичная славянская харя. У обоих карабины через плечо, пыжатся невероятно...
Взгляд Хозяина мельком скользнул по пленникам, и они с Мазуром на миг встретились глазами, словно шилом кольнули друг друга, такое впечатление. Кузьмич уже сдернул картуз и низко поклонился. Выпрямился, но картуза не надел, зачастил с подобострастной развязностью балованного управителя:
– Рады приветствовать, батюшка-барин, во владениях ваших! Особыми достижениями, скудные, похвастаться не можем, но и без дела не сидели, вас дожидаючись! Соизвольте обозреть нынешний полон, авось, и не прогневаетесь...
– Осмотрел уже, – сказал Хозяин, ловко спрыгивая с седла. – Неплохо, друже...
Как ни удивительно, их разговор вовсе не казался скверной комедией – сейчас и здесь все выглядело естественно и вполне уместно... Хозяин со всей серьезностью принял от девахи каравай, отщипнул пышный кусочек, макнул в солонку и съел, можно выразиться, и с т о в о. Если это и была игра, все присутствующие относились к ней крайне благоговейно...
Вслед за Хозяином отломили по кусочку человек в черкеске и белобрысый «полковник» (хотя этот, если разобраться, ниоткуда не прибыл, заимки-то он не покидал...) Парни с карабинами к хлебу-соли допущены не были – они стояли, держа в поводу пятерых коней, старательно вытянувшись в струнку.
Хозяин, сопровождаемый «комитетом по встрече» (в лице Кузьмича и доктора, деваха проворно улетучилась куда-то вместе с сыгравшим свою историческую роль караваем), полковником и бородатым, прошелся вдоль недлинной шеренги пленников, что твой Наполеон. Мазуру его взгляд не понравился – очень уж хозяйский, неприкрыто барский – а то, как бородатый озирал Ольгу, не понравилось еще больше. Он моментально прикинул: вообще-то, даже в таком положении можно без особого труда накинуть Хозяину на шею цепь от кандалов, взять в надежный захват, заполучив таким образом отменного заложника – и уж тогда переболтать по душам...
Стоп. Очень уж рискованно...
– Молчи, Кузьмич, – Хозяин жестом остановил Кузьмича, посунувшегося было к нему. – Сам попробую угадать, кто тут геройский майор – это, скажу тебе честно, не столь уж и трудно. Не пузатый же, а у этого – морда типичнейшего холуя, так что выбор невелик... – он указал на Мазура. – Вот он, твой майор. Хороший, жилистый, глаза злые, зыркает вполне несгибаемо... Удачное приобретение. Хвалю, Кузьмич. Что с Мишаней?
– Помер Мишаня, батюшка барин, – скорбно отозвался Кузьмич. – Поутру. Доктор говорит, ребра у него с одного удара сломались, сердце проткнули...
Казалось, такая новость Хозяина крайне обрадовала – он посмотрел на Мазура благосклонно и даже поднял руку, собираясь похлопать по плечу, но передумал, чуть повернул голову:
– Ибрагим-Оглы!
– Что, Прошка? – моментально откликнулся тот, придвинувшись и положив руку на кинжал.
– Свести тебя с майором – кто кого?
– Совсем трудно сказать, Прошка... – протянул Ибрагим-Оглы. – Смотря как, с чем и где...
– Вот то-то, – кивнул Хозяин.
Странно, подумал Мазур. Очень уж фамильярно этот липовый кавказец (а он липовый, сомнений нет, довольно неумело имитирует акцент) обращается к всесильному в этих местах барину, но тот не гневается ничуть. А имя вроде бы знакомое, определенно крутятся ассоциации и иллюзии. Ибрагим-Оглы... Положительно, знакомое имечко. Но с чем оно связано? Почему-то оно как раз связано с П р о ш к о й. Прошка и Ибрагим-Оглы, Ибрагим-Оглы и Прошка...
Спокойный голос Хозяина сбил его с мысли:
– Пошли, Кузьмич, поболтаем с дороги. Я доволен, так что вели всем – водки. Э т и м – тоже. Только смотри, особенно не расщедривайся, возможно, уже завтра и придется начинать...
Он отвернулся и в сопровождении свиты направился к парадному крыльцу. Глядя ему вслед, Мазур даже издал от избытка чувств нечто вроде громкого хмыканья – на что никто не обратил внимания, все взоры прикованы к удалявшемуся шествию.
Ну конечно же! Можно было догадаться и быстрее – Мазуру-то, потомственному сибиряку – но впечатлений оказалось много, вот не сразу и допер...
Прошка. Ибрагим-Оглы. Пушка у парадного крыльца. Высоченная башня, смахивающая на Эйфелеву, – по идее, она должна быть сорокасаженной... сколько там в сажени? Ага, в общем-то, на первый взгляд, сходится...
Роман Шишкова. «Угрюм-река». На протяжении многих лет – любимое чтение нескольких поколений обитателей Шантарской губернии. Потому что именно в ней действие романа и происходило: шишковская Угрюм-река – это Нижняя Тунгуска, протекающая километрах этак в трехстах от заимки. А если Мазур немного и ошибся, то не более чем на полсотни верст. Все сходится, слишком многое совпадает...
И осложняет дело, определенно осложняет, голову можно прозакладывать!
– Что встал? – подтолкнул его в плечо караульный. – Команды не слышал? Шагай в горницу!
– А где пристав Амбреев? – спросил у него Мазур.
Соседи по цепи, даже Ольга, покосились изумленно, однако канвоир ничуть не удивился, перекрестился на староверский лад и вздохнул:
– Не выдержал пристав изобилия спиртного, еще весной от скуки долакался до полного изумления и к мишке в яму свалился сдуру...
Глава шестаяФилософия под черную икру
Похоже, приказания Хозяина исполнялись молниеносно – когда пленников водворили в камеру (так и не сняв кандалов), там на нарах уже стояли две бутылки «Белого орла», окруженные пятью пластиковыми стаканчиками и несколькими тарелками с кучками печенья, сосисок и черных кусков копченой оленины. Видимо, второпях навалили, что оказалось под рукой.
Посмотрев, как все остальные нерешительно жмутся, Мазур хмыкнул, залез на нары и недрогнувшей рукой набулькал себе стаканчик. Все по той же армейской привычке: если вдруг попал меж хлопотами и водкой, и у тебя есть выбор, предпочтение следует отдать водке, поскольку хлопоты в нашей жизни – вещь непреходящая, а водки могут больше и не дать...
Присоединившаяся к нему Ольга одолела полстаканчика и тихо спросила:
– Слушай, это как понимать? Что у них тут был за пристав, и откуда ты его знаешь?
– Классику надо читать, – ответил Мазур. – Ты что, «Угрюм-реку» не помнишь?
– Да так сразу и... Помню что-то такое. Насчет вашей сибирской экзотики. Там еще роковую красавицу из ружья убили...
– Нет, все же люблю я вас, столичных интеллектуалов... – сказал Мазур, налив себе еще. – Вот если бы я «Отелло» свел к боевику, «где негр жену задавил», что бы ты сказала о моем Ай-Кью и культурном багаже?
– Ну, ты сравнил...
– Да ладно, – великодушно сказал Мазур. – Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись никогда... Главное, он, барин здешний, играет в «Угрюм-реку» с ба-альшим приближением к оригиналу. Ибрагим у него, пушка, башня сорокасаженная... Даже пристав.
– И что нам в таком случае может угрожать?
– А вот уж не знаю, – сказал Мазур. – Персональная тюрьма с кандальниками – это уже не по роману. Пошла чистейшей воды импровизация.
Он чуточку кривил душой. Кое-какие версии в голове уже крутились – но говорить о них не хотелось. Во-первых, Прохор Петрович Громов был невероятно лаком на женщин, а во-вторых, к концу романа он ударными темпами стал сходить с ума. Если вспомнить все отстранение и беспристрастно, то у человека с Андреевской звездой, и верно, в глазах что-то такое весьма нехорошее промелькивало, этакая темная водица, из-под которой просвечивает легкое безумие. Но говорить Ольге об этом не стоит – к чему усугублять и без того скверную ситуацию намеком на то, что они могут оказаться в плену не у кого иного, как могущественного шизофреника, чокнутого ворона здешних мест?