Вернувшись в Киев, когда лето подходило к концу, Валерий восстановился в институте. Жизнь потекла своим чередом. Дважды Протасов вынимал из почтового ящика письма от друга Вовчика. Вовчик в обоих звал к себе. Во втором, помимо прочего, хвастался, что устроился на службу в милицию. Протасов ответил скупою отпиской, и на том связь прервалась.
С тех пор прошло почти десять лет. И вот, по истечении такого немалого срока, образ доблестного херсонского милиционера Владимира Волыны всплыл в измученном мозгу Протасова, пробуждая надежду на прекращение затянувшегося кошмара.
Протасов ухватился за ни разу в жизни не виданные серо-красные погоны Вовчика, как пожарный за брандспойт.
Он произнес фамилию Волына, уповая как на Вовчика, так и на его всесильного некогда дядю-милиционера, хотя и понимал прекрасно, что воды немало утекло. Дядя мог давно уйти на пенсию, да и с Вовчиком все, что угодно, могло стрястись.
И все же фамилия была произнесена. Сперва старший сержант, первым услыхавший про Валыну, подумал, что Протасову мало, и он вздумал поугрожать. Второй мыслью сержанта было соображение, что задержанный решил сделать чистосердечное признание и сдать пистолет, упрятанный где-то в джипе. И только когда Протасов повторил внятно: «Свяжитесь с полковником Волыной», милиционеры, наконец, поняли, в чем, собственно, дело. Звание Протасов указал наудачу, но, к счастью, угадал без ошибки. Побои сразу прекратились. Милиционеры удалились на экстренное совещание. Похоже, что кому-то звонили. Протасова аккуратно стянули с дыбы и даже приютили на облезлом диванчике. Валерий помалкивал, радовался жизни и ожидал дальнейшего поворота событий. Они не замедлили развернуться.
Через час в отделение прибыл тучный пожилой полковник. Стоило нарядить полковника в шаровары, обуть в трофейные сапоги с загнутыми кверху носками, снятые с самолично зарубленного янычара, обмотать поясницу шитым бисером кушаком да привесить к бедру кривую саблю — лучшего воплощения Тараса Бульбы было, пожалуй, не сыскать. Лихие усы и почти казацкий чуб уже присутствовали на месте.
Грузного полковника сопровождал одетый по гражданке мужчина, в котором Протасов, к огромной радости и облегчению, узнал Вовчика Волыну. Армейские друзья бурно обнялись.
Безо всяких формальностей троица покинула отделение. Выглядело мероприятие легко и просто, как будто бы старый дедушка забрал младшеклассника с продленки. Правда, по пути Вовчику пришлось подпирать Протасова плечом. Они уселись в черную служебную «Волгу» и направились в город Цюрюпинск.
— Ну вот, — лыбился от уха до уха Вовчик. — Хотя бы через десять лет в гостях у меня побываешь, земеля…
— Это… — потихоньку приходил в себя Протасов. — Это… То есть… «Ниссан-патрол» бы мой у них забрать…
— Как говна, так и ложку? — заржал Вовчик.
Смех вышел не слишком искренним, из чего следовало, что Вовчик хорошо знает местные расклады, о которых Валерию оставалось только догадываться.
— Ты, брат, радуйся, что живым вышел…
— Да я радуюсь, — честно признался Валерий.
— Так чего про джип заладил, зема? — еще шире улыбнулся Вовчик. — Джип, он что — кусок железа говеного.
Заметив, как вытянулось лицо Протасова, Вовчик успокаивающе добавил.
— Ладно, земеля. Не вешай нос. Дядя Гриша чего-нибудь придумает…
— Не балаболь, Володя, — осадил племянника полковник. — Хватит языком мести.
«Волга» доставила Валерия с Вовчиком к небогатому сельскому дому на самой окраине Цюрюпинска.
— Спасибо, дядя Гриша, — сказал Вовчик, покидая машину.
— Спасибо Вам, — скромно добавил Протасов.
Полковник сдержанно кивнул, пообещал посодействовать с джипом, вслед за чем служебная «Волга» унесла его прочь. Куда-то в сторону центра города.
Старые друзья плечом к плечу вошли в неказистое жилище. Дом был одноэтажным, выглядел древним и очень ветхим. Из тех, в которых лучше не чихать, чтобы не вызвать обвала. Двор оказался забитым полагающимся в таких случаях мусором, серыми от времени досками, кусками шифера, черепками горшков, ржавыми железяками, колесами, остовом детской коляски и много еще чем, все в том же духе.
Двери были перекошены и протяжно заскрипели, пропуская приятелей внутрь.
— Я с мамкой живу, — извиняющимся тоном предупредил Волына. — Она, того… не ходит почти.
Штукатурка стен и потолков кое-где осыпалась, обнажая проволочные сетки каркаса вперемешку с какой-то соломой. Дощатый пол стонал под ногами.
— Копыта не сломай, — вполголоса произнес Вовчик.
В комнате стояли кровати армейского образца времен министра обороны СССР товарища Малиновского,[36] если не более отдаленных. В углу примостилась сложеная из огнеупорного кирпича закопченая крестьянская печка. Именно того типа, на которой Иванушка-дурачок в сказках катался. Пахло сыростью и старьем, со слабым оттенком квашенной капусты и еще чего-то съестного.
— Так вот и живешь? — спросил Протасов, брезгливо наморщив нос.
— Угу, — уныло отозвался Вовчик.
— Голимый сарай, — пробормотал Валерий.
— Чего ты говоришь? — не расслышал Волына.
— Мать то где? — предпочел не уточнять свою оценку Волыниного жилища Протасов.
— Да там, — Вовчик смущенно улыбнулся, неопределенно махнув куда-то в сторону сеней. — Во второй комнате. Чтобы нам не мешать…
— Не женатый? — спросил Протасов, хотя, пожалуй, мог бы и не спрашивать.
Вовчик мотнул головой.
— Где ж твои девки-огонь? — Валера припомнил слова Вовчика десятилетней давности.
— Испеклися девки, — ковыряя в носу, мрачно признался Волына, — перегорели, зема. Все до единой. По-любому.
— Я думал, ты в органах, блин?
Вовчик окончательно сник.
— Такие дела, зема… — сказал он как-то неуверенно, — такие дела, что уже нет…
Протасов понимающе хмыкнул, хотя, конечно, ни черта не понимал. Кроме того, что жизнь, бывает, поворачивается разными местами, иногда и жопой, от тюрьмы и от сумы никому зарекаться не стоит, так что и удивляться нечему.
— Зато ты, зема, крутой, — протянул Волына, прочитав протасовские мысли у того на лице.
— Крутой, — коротко кивнул Валерий, — и круче меня, только мои уши.
Оба неловко топтались посреди убогой комнаты.
— Пожрать бы чего, — прервал затянувшееся молчание Протасов.
Вовчик сразу оживился. Приятели сварганили ужин. Вовчик куда-то вышел, вернувшись в комнату с трехлитровой банкой самогона.
— Сам гонишь, братишка?
Вместо ответа Волына наполнил стаканы до краев.
— Ну, за встречу, — сказал Вовчик, поддевая вилкой целый стог квашенной капусты.
— За встречу, — эхом отозвался Протасов. Оба опрокинули стаканы. Волына крякнул, прослезившись.
Протасов задохнулся и полез в сковородку за яичницей. Сковородка была глубокая, чугунная. Яйца — оранжево-красные, настоящие, от крестьянских кур, не имеющие почти ничего общего с теми блеклыми образинами, которыми питаются горожане.
— Уф, хорошо!
— Ну что?.. — Вовчик утер набежавшую слезинку грубой заскорузлой ладонью, — что, зема?.. Между первой и второй перерывчик небольшой?..
— Точно.
Бахнули по второй. Вскорости и по третьей. Помянули Советскую Армию. Посудачили о том, о сем. Протасов ненавязчиво выяснил, что старый армейский друг из органов внутренних дел вылетел уже пару лет как.
— За что, блин?
— А… — невесело отмахнулся Волына. — А пошли они в пень, зема…
На гражданке Вовчик попробовал заняться фермерством, но очень скоро прогорел.
— Дела, зема, ни валко ни шатко и так шли… — Волына воткнул вилку в шкварку величиной с биг-мак. — А тут поездка в Харьков подсуетилась… Арбузы продавать…
— Ну и как съездилось?
— Клево, — Вовчик потянулся за стаканом. — По-любому. Арбузы забрали, морду набили. Еле «Камаз» выковырял с того Харькова. Спасибо, дядя Гриша подсобил. По своим каналам.
По словам Вовчика выходило так, что на текущий момент он не просто сидит на мели. А еще и по уши в долгах.
В голове Протасова потихоньку созрел план. Он изложил Вовчику суть проблемы, упустив большинство подробностей и сведя дело к тому, чтобы найти на Южном берегу Крыма, а скорее всего — в Ялте, одного нехорошего человека, и отобрать у него похищенные ценности.
— Он, блин, по жизни слизняк конкретный, — обнадежил Вовчика Протасов, — его только разок за жабры взять, — сам все отдаст. Еще, блин, и в жопу поцелует.
— А что за ценности, зема?
— Не твоего ума дело, — Протасов принял важный начальственный вид. — Между нами расчет в гринах будет. А захочешь, я твою долю деревянными отсыплю. Мне по барабану.
Услыхав про грины, Вовчик утер внезапно накативший пот и оглушительно прочистил нос.
— Мне деньги до зарезу надо…
— Ну так… — Протасов развел руками в стороны, давая понять, что никаких проблем не видит.
— Сколько я буду иметь, зема? — спросил Вовчик, в горле у которого стало сухо, как в сердце пустыни Калахари.[37]
Протасов напрягся, что-то обсчитывая в уме.
— Кусков двадцать, я так думаю…
— Купонов?.. — задохнулся Волына.
Протасов молча покрутил у виска.
— Баксов, братишка. Двадцать тонн хрустящих, салатовых гринов.
— Иди ты… — у Вовчика захватило дух.
Протасов покончил с яичницей и отломив хлеб, принялся вымакивать жир со сковородки.
— Кто еще в деле? — спросил земляка Волына, когда к нему вернулся дар речи.
Протасов, после короткого раздумья, ответил, что, похоже, больше никого и нету. Только они двое.
Хотя сам толком не знал. План не возвращать бриллианты Ледовому вызрел в Протасовской голове, едва он пересек Киевское КП на Обуховской трассе, в самом начале погони. Идея заворожила Валерия, как удав кролика. Перспективы открывались такие, что у Протасова меркло в глазах. Правда, опрокинув Ледового, о возвращении в Киев можно было забыть. Ну так Протасова, по большому счету, в городе ничего и не держало. По крайней мере, ничто там не стоило стольких миллионов баксов. В натуре.