И только после семи солнечный свет приобретает мягкий бордовый оттенок, а глаза получают передышку. Воздух прозрачен, закат ласкает землю, становится ощутимо прохладнее, и все видно далеко. Это, правда, если дождя с туманом нет. Самое время поднажать, пока мир не окунулся в сумерки. Они нагрянут скоро. Солнечный диск станет багровым, а потом и вовсе закатится за горизонт. Фары встречных машин примутся жалить глаза, вышибая из них слезы. Каждая тень будет казаться ямой, каждый придорожный куст — пешеходом, готовым броситься под колеса. Рука об руку с темнотой к вам явится зевота, а веки станут смыкаться, будто намазанные клеем.
Когда Андрей въехал в Борисполь, день давно угас. Горели фонари. Фонарей вроде было много, а света все равно не хватало. Бортовые часы показывали половину десятого.
Челюсти Андрея с хрустом трудились над овсяным печеньем, которого он набрал целый кулек. Было это еще в Полтаве. За Лубнами на лобовое стекло «Ягуара» упали последние капли. Тучи унесло на восток. С непогодой было покончено, и даже проглянуло солнце. А после Пирятина вообще распогодилось. Правда, небо очень скоро сделалось фиолетово-синим. Ночь быстро вступала в свои права.
Андрей почувствовал, как подкрадывается сон. Было искушение перекемарить пару часов, но все же Бандура решил не останавливаться.
«Кончил дело, — гуляй смело», — подбодрил себя Андрей, раскрыл кулек с печеньем. Достал первое, откусил. Раздался сухой треск.
— Ух ты! — воскликнул Андрей. — Двухлетней выдержки. Как минимум. Хочешь — жуй, хочешь — по врагу стреляй.
Впрочем, оно было к лучшему. Андрей принялся энергично работать челюстями.
— Чтоб не спать, надо жевать, — говаривал когда-то Бандура-старший.
Затем Андрей вспомнил маму, частенько запасавшую овсяное печенье к чаю. Когда оно, понятное дело, появлялось в магазинах. Чай они пили между девятью и половиной одиннадцатого вечера. Андрей приучился макать печенье в чай. Если оно бывало свежим, то частенько обламывалось, падая в чашку. Он вылавливал кусочки пальцами, вызывая возмущение мамы и добродушный смешок отца. На дне чашки образовывался довольно неприятный осадок, зато печенье казалось бесподобным. А иногда мама пекла коврижку с яблоками, которую величала шарлоткой. Сахара, яиц и яблок в ней содержалось больше, чем муки, так что выходило — пальчики оближешь.
Андрей вздохнул, отогнав ностальгические воспоминания. Следовало следить за дорогой. За Борисполем та превратилась в широченную шестиполосную автостраду. Даже знак стоял — автострада, чтобы ни у кого не осталось сомнений. Андрей выехал в третью полосу и прибавил газу. Машина, казалось, обрадовалась возможности проявить свои скоростные качества, и понеслась, как снаряд. Слева мелькнул мост, уводящий тех, кому надо, к международному аэропорту Борисполь. Проехав еще под парочкой мостов, Андрей сбросил скорость, принял правее и начал исследовать лес, боясь пропустить в темноте малоприметный поворот направо. Где-то тут пролег путь в обход милицейского КП, открытый Бандуре Протасовым.
— Партизанская тропа, бляха-муха, — сказал тогда гигант, — вокруг ментовских постов, чтоб ты знал. Раз-два — жух — и ты на ДВРЗ.[57] Считай, в Дарнице. Правда, тут на автопатруль можно нарваться, что, в натуре, еще хуже…
— Береженого Бог бережет, — решил Андрей. — Автопатруль — это как повезет. Бабка надвое сказала.
Вообще говоря, он был уверен, что милиция уделяет основное внимание покидающим город машинам, смотря на въезжающие сквозь пальцы.
«Это если особых распоряжений нет. А есть такие, или нет — остается гадать на кофейной гуще. Но лучше — не проверять. Обидно будет на последних километрах влипнуть.
На ум пришли слова отца, сказанные однажды в сарае, превращенном Бандурой-старшим в малярную мастерскую. Отец высказался в таком духе, будто в любом деле последний этап — самый тяжелый.
— Почему так, один Бог знает, но только именно так обстоят дела, — вздохнул отец. Он как раз перекрашивал борт их верной «тройки», плавно водя покрасочным пистолетом. Работа близилась к концу, когда пульверизатор фыркнул, компрессор подавился, воздушный шланг слетел со штуцера. Из сопла вылетел здоровенный плевок краски, шлепнулся на борт и медленно поплыл на пол.
— Вот так, — добавил отец, смахнув с носа большую каплю краски, очутившуюся там, в результате происшествия. — Выкручиваешь откуда-то болты, последний обязательно сломается. И будешь его потом сутки высверливать.
Андрею, частенько возившемуся в гараже вместе с отцом, оставалось только кивнуть.
Район вагоноремонтного завода в этот поздний час оживленностью напоминал кладбище в то же время суток. Вдоль дороги тянулись бесконечные заборы каких-то баз, заводов и гаражей. Посредине улицы шли трамвайные пути. Самих трамваев видно не было, но рельсы вскоре привели Андрея в обитаемые места. Он выехал на перекресток перед старым Дарницким кладбищем, и по Харьковскому шоссе снова направился к выезду из города. Таким образом, проделав солидный крюк, зато без приключений обогнул КП и оказался на просторах Харьковского массива столицы.
Повсюду высились новенькие многоэтажки. Часть стояла в обнимку с кранами, во многих уютно светились окна. Дома напомнили Андрею гигантские соты. В каждой ячейке копошились люди. Работяги с заводов, торговцы с рынков, учителя, уклоняющиеся от налогов бухгалтера и уличающие их налоговики. Правда, был вечер, следовательно, действовало перемирие до завтра. Кто-то ужинал, кто-то сидел перед телевизором, плескался под душем или почитывал газетку на унитазе.
Андрею представились сотни холодильников, тысячи тарелок, легионы табуретов и армии половичков под дверями. Киев не был Бандуре родным городом, но, как бы там ни было, он глядел по сторонам, охваченный тревожно-радостным чувством возвращения домой.
Оставив позади Харьковский массив, Андрей достиг громады Южного моста. Раскрутился под ним, фары скользнули по спокойной Днепровской глади. Бандура свернул направо и въехал в царство сплошных садов. Это и были Осокорки. Даже улица называлась Садовой. До пункта назначения осталось километров пять, то есть всего ничего. Вокруг было тихо и темно. Кое-где горели лампы, казавшиеся редкими, как звезды в плохую погоду.
Андрей отер пот со лба, подумав, что во сне обязательно увидит дорогу, наплывающую под капот в виде бесконечной, черной ленты.
Дом Ледового стоял там же, где Андрей его оставил более трех суток назад. Окна третьего этажа были освещены, однако наглухо закрыты шторами. Андрей направил машину к воротам, но в последний момент свернул в сторону и медленно проехал мимо.
«Вот забавно выйдет, если Ледовой из тюрьмы вернулся», — неожиданно подумал он, и почувствовал себя неуютно. Правда, по словам Аньки, мужа закрыли надолго…
Бандура вывел машину на пологий берег реки, заглушил двигатель, выключил фары и замер в темноте, прислушиваясь.
«Ты грамотный хрен, — похвалил себя Бандура. — Совсем не дятел. Тебя запросто не возьмешь…»
Вокруг хором заливались цикады. Им вторили жабы. Издалека доносилось голодное зудение тучи комаров, почуявших прибытие новой жертвы. Рядом плескался Днепр. Лунная дорожка протянулась к Жукову острову. Где-то там, на противоположном берегу мигал одинокий огонек, — кто-то грелся у костра.
— Рыбаки, — решил Андрей, прихватил дипломат, уже привычно запихнул в штаны «браунинг» и, крадучись, двинулся к забору. Дача Ледового по-прежнему оставалась безмолвной. Вокруг — никакого движения. Однако, стоило Бандуре углубиться в заросли, как кто-то жарко дыхнул на него чесноком, и цепкие руки сомкнулись у него на горле. Ужас ночной крымской дороги проснулся немедленно, удесятерив силы Андрея. Он издал протяжный, нечеловеческий вопль и махнул локтем наудачу. Темнота стояла — хоть глаз выколи.
Во мраке локоть столкнулся с чем-то твердым. Это что-то громко хрустнуло.
— Нос! — отчаянно гнусавя, завопил кто-то. Пальцы оставили в покое горло Андрея. Бандура выбросил колено на звук, и снова угодил в цель.
— Яйца!!! — выкрикнул враг и тяжело осел на землю. Андрей перепрыгнул поверженного противника и рванул через кусты с шумом взбесившегося слона.
За спиной Андрея раздался топот как минимум трех пар ботинок.
«Ого! — подумал он, и гигантскими скачками устремился к «Ягуару». — Засада, мать вашу!..»
— Стоять, милиция!!! — заорали из кустов.
Едва Андрей выбежал на дорогу, как несколько теней рвануло навстречу, от «Ягуара». Путь к машине оказался отрезан. Тьму разорвало несколько вспышек, загремели выстрелы. Бандура снова метнулся в заросли. Пальцы правой руки поймали рукоятку «браунинга», но тут же потеряли ее. «Браунинг» выскользнул из штанов и полетел под ноги. Андрей нагнулся на ходу, и тут его макушка врезалась в живот одного из преследователей, как раз выскочившего из кустов. Андрею показалось, что в шее что-то хрустнуло. Однако, и преследователю тоже досталось. Воздух с шумом вышел из него, он согнулся пополам и рухнул на задницу, издав жалобный всхлип. Андрей перескочил его, попав ногой во что-то мягкое. Распрощавшись с пистолетом, Бандура во всю прыть помчался по дороге. Соотношение сил было таковым, что Андрею оставалось только бежать. Кто-то выстрелил несколько раз, но, на соревнованиях по стрельбе этому стрелку делать было нечего.
— Стой, гад! — орали из темноты.
«Черта с два!» — думал Андрей, наращивая темп.
Пробежав около двухсот метров, он очутился у ворот дачи. Если люди Правилова были на месте, то пальба безусловно разбудила их. Из калитки вынырнули трое. В руках одного трещала рация. Андрей различил силуэты фуражек, и круто забрал вправо. В прыжке перелетел канаву и устремился по дороге.
Преследователи немного отстали. Видимо, бросились к машинам. Значит, с минуты на минуту погоня обещала возобновиться, так сказать, в механизированном варианте. В планы Андрея не входило доставить преследователям подобное удовольствие. Справа от себя он приметил забор еще какой-то дачи, и рванул туда, что было си