— Нет.
— Почитай.
— А отчего тебя Армейцем прозвали? Ты вообще, каким боком к армии?
— Са-самым прямым, — слегка обиделся Эдик. — Армеец — это вы-выдумка Протасова. Он меня так о-окрестил из-за того, что я в армию в двадцать шесть лет за-загудел.
— Как это?
— П-проще простого, Андрюша. Закончил пед, д-два года преподавал детям и-историю в школе, жил, не-не тужил, пока обо мне во-военкомат не вспомнил. При советских порядках под знамена г-гребли до двадцати семи. Так что бац — и вперед, — за о-орденами. Открутиться за деньги в те времена было со-совсем не так просто, как те-теперь. И потом, откуда у учителя деньги? Я детишкам про Юлия Цезаря ра-рассказывал, а не вентиль на газовой трубе вращал.
— И что?
— Ни-ничего хорошего. Оттарабанил от звонка до звонка. Два года. Пе-песенку знаешь?
— Какую?
Че-через две, через две з-зимы,
Через две, через две ве-весны,
О-отслужу…
— Знаю, знаю. «Отслужу как надо и вернусь». Уши от нее пухли.[72] Все-таки не один год с отцом по военным городкам болтался.
— Не скажу, чтобы мне с-служилось так же радостно, как в этой слащавой песенке.
— Ты офицером служил? Двухгодичником?
— Т-трехгодичником! Как же… О-офицером… Рядовым. Да будет тебе известно, в педе военной кафедры не было. Так что солдатиком, Андрюша. Оно не страшно. Как говорят в армии — чистый погон — ч-чистая совесть. Х-хотя, как ты понимаешь, забавно, когда учителя истории гоняют стирать портянки «де-дедушки», у которых молоко на губах не обсохло. Мне было т-так весело, ты себе вообразить не сумеешь.
— Представляю.
— Д-да?
Армеец, было похоже, — не поверил.
— Зато су-супруга меня дождалась…
— Ты до армии женился? — спросил Андрей, который про жену Эдика Маринку уже кое-что слышал.
Армеец удрученно кивнул.
— Сразу после и-института. На одногруппнице. Как и Протасов.
— И Валерка был женат?!
— А что тут у-удивительного? — поднял брови Армеец. — У нас обоих нормальная о-ориентация. Мы предпочитаем женщин. По нынешним в-верменам это может показаться устарелым, или даже архаичным, но нам так нравится. И я, и П-протасов разменяли четвертый десяток. Так чему ты у-удивляешься?
— А кто Валеркина жена была?
— П-плавчиха. Или г-гребчиха. Не помню уже. Красивая девчонка была. На-на голову тебя или меня выше. Пока Валерка служил в а-армии, она его бросила. Для него это был с-страшный удар. Ва-валерка горевал… — Эдик махнул рукой, мол, ужас как горевал.
— После армии я устроился в би-библиотеку. В научно-техническую. В архив. — Армеец развел руками. — За-заикой меня в школе не обзывали, потому как в школе я не заикался. В заику меня армия п-превратила. Мне на-на голову с-строительные леса о-обрушились. За месяц до дембеля, так что срок с-службы истек, когда я в госпитале валялся. Т-травма позвоночника и кое чего еще… Ну вот. Какой учитель из за-заики? Себя жалко, и де-детей тоже. Жена у меня была к-киевлянкой, ей бабушка квартиру оставила. На Виноградаре. Там мы и жили…
Армеец замолчал. Бандура упорно ждал продолжения.
— Когда пе-перестройка вошла в такую фазу, что у-учителям есть со-совсем стало нечего, хоть ложись — помирай, или лепешки из лободы пеки, как в блокадном Ленинграде, Маринка…
— Жена твоя?
— Да. Маринка оставила школу и по-пошла на вещевой рынок, наливайкой. Она в школе ге-географию преподавала…
— Кем?
— На-наливайкой. Кофе продавцам разносила, чай, бутерброды. Зарабатывать начала п-прилично. Я себя иждивенцем чувствовал. Ну и она намекать н-начала. Со временем. Не так, чтобы очень, но о-ощутимо.
— На кофе и прочей ерунде?! — изумился Бандура. — Зарабатывать?
— Сам ты ерунда. По-посчитай, сколько банка кофе стоит, а с-сколько чашка. И сопоставь. Ра-работа каторжная, конечно, но не дармовая… — Армеец вздохнул.
— Потом я в с-строительную бригаду подался. Об этом ты уже знаешь. Спасибо армии. И кафель у-укладывать научили, и штукатурить помаленьку. Не-не на суперуровне, но строительный уровень от кельмы я о-отличить мог.
— Библиотеку бросил?
— Нет. С-страшновато было с госслужбой расставаться. Она не давала н-ни черта, а все равно — страшновато. Синдром советского человека. Помираю с г-голоду, зато при трудовой книжке. В общем, у нас с Маринкой деньги п-появились. Одеться смогли. А вот о-отношения стали не те. П-прохладные стали. Отчуждение какое-то п-появилось. Не знаю, отчего…
— Может, из-за рынка?
— Да нет. П-причем тут базар? Так в-вышло, и все. Потихоньку стали чужими, хотя и с-спали в одной кровати…
— А дальше?
— Дальше — п-просто. Как то я вернулся со стройки и о-обнаружил свои вещи на лестничной клетке. Попросту говоря, она меня вышвырнула. Ве-вещей, правда, было немного, в одну сумку у-уместились. Дверь она не о-открывала, а затем и за-заменила замки.
— Ничего себе! А ты?!
— А ч-что я? Я п-просто поверить не мог, что она та-таким вот образом со мной обошлась. Не доходило до меня, первое время. Все д-думал — как же так?
— У нее появился другой мужчина?
— Барыга, — неохотно согласился Армеец. — З-здоровый парень такой. Дылда, как моя б-бабушка выражалась. Я распсиховался, поехал на рынок — ра-разобраться.
— Разобрался?
— Еще как. У-у него там дружки… Отделали они меня ка-капитально. Сам виноват, — на рожон полез. П-предупредили, что если еще раз дома п-появлюсь… В общем, чтоб и до-дорогу туда забыл…
— Ну… — продолжал Армеец, — ме-месяц на стройке ночевал. Иногда — в би-библиотеке. Не очень комфортно, честно говоря. А квартиру снять — с-средства не позволяли. У-угол, разве что. — Армеец вздохнул, заново переживая прошлое.
— Ни помыться, ни п-побриться. Друзей нет. И потом, кто к себе на-надолго пустит? Кому чужое горе и-интересно, особенно по нынешним в-временам.
— А Валерка?
— П-протасова я со школы в глаза не-не видел. По-понятия не имел, где он и чем промышляет. С-слыхал от кого-то, что вроде бы тренирует па-пацанов. Но не более того. Ты же знаешь, как это бывает — кто-то что-то услышал, от себя добавил…
— Ну да.
— Решил я к родителям ехать. После аварии они, как чернобыльцы, д-домик получили, между Барышевкой и Яготином.
— Это под Киевом?
— Не-не совсем так. В Ки-киевской области. Чем мне там жить, у меня и в м-мыслях не было, но хотя бы крыша над г-головой меня там ждала. В Киеве я никому не был нужен… По-понимаешь?
— С-собрал манатки, — продолжал Армеец грустно. — И на вокзал. И вот тут-то на-наткнулся на Валерия. Он весь в к-коже, на «бимере» крутом. В общем, при делах… «Привет, брат, давай, блин, за встречу». Ну, ты П-протасова знаешь. А у меня в к-карманах — ветры гуляют… Сели, выпили за счет заведения. П-протасов уже научился, к тому времени. Он, оказывается, с тренерством завязал. Подался в ба-бандиты. Давай мне заливать: — тачка до-дорогая, бабла — вы-выше крыши. Позвал к себе. Я согласился. Без особых ко-колебаний.
Андрей кивнул.
— А жена?
— Рассказал П-протасову о своей беде. Н-наверное, не стоило. Сожителю Маринкиному его же собственный лоток на голову одели, п-прогнали с рынка. О-отвратительно, конечно, но… если честно, — мне по-понравилось.
Бандура ухмыльнулся.
— Когда за тобой сила непрошибаемая — это п-приятно. Сразу забывается, чего ты один стоишь… вот… Впрочем, Маринки это мне не вернуло. Б-больше я ее не встречал.
— А Дениску? — осторожно спросил Андрей.
Армеец понурил голову. Наступил такой момент, когда самое время выпить. Андрей потянулся, наполнил оба бокала.
— З-знаешь, Андрюша… эта девочка… — тихо заговорил Армеец, и Андрей понял, что тема семьи Эдика исчерпана, — Яна… Она не п-просто выходила меня…
— Да она втрескалась в тебя по самые уши. Это и коню понятно…
— Не ш-шуми. Чего ты вопишь? Дело в том, что благодаря ей я снова взглянул на жизнь по-другому. Под и-иным углом, понимаешь?
— Как это?..
— Я задумался о том, что о-ожидает меня в Киеве и следует ли мне туда возвращаться. Просыпаясь утром, я улыбаюсь. Ко мне ве-вернулось то, что после Марины, как я полагал, у-ушло безвозвратно.
— Тебе она нравится? — прояснил ситуацию Бандура. — Это я понял.
— И еще одно, — Армеец посмотрел прямо в глаза Андрею, — ты с-сказал чистую правду обо мне. Когда ты с-стучал в дверь, я все слышал. Ни черта я не спал. Одна моя часть ра-радовалась тебе, а другая, Андрюша, за-заставляла меня молчать. Более того, очень хотела, чтобы ты, дружище, ехал себе, куда по-подальше.
— Я понимаю, — уныло сказал Бандура.
— С-спасибо.
— Иногда я думаю об отцовской пасеке. И о том, что мои руки не будут там лишними, Армеец. И еще о том, что рассказывать отцу о своих похождениях в столице я, пожалуй, не стану. Воздержусь. Но, с другой стороны, всю жизнь лопатой махать и махорку курить — меня отчего-то не тянет… Что скажешь?
— О-откуда мне знать…
— Тут, небось, в Крыму зарплату учителям рисом выдают? Пару мешков в год? Что скажешь? Как тебе, — после баксов?
— Ох, не знаю.
— Но как бы там ни было, сначала я разберусь с уродами, завалившими Атасова и Гримо.
— После поездки вы-выбирать между рисом и баксами может, и не п-придется…
— Значит, так тому и быть, — отрезал Андрей. Он встал, показывая всем видом, что это окончательное решение. — Пошли спать, Эдик. Уже черт знает сколько времени.
Все естественно вышло совсем не так, как накануне планировал Бандура. Он продрал глаза, когда солнце давно уже встало. Часы на тумбочке показывали без малого половину одиннадцатого утра. Сон Андрея был прерван женскими воплями, донесшимися из соседней комнаты. Кричала Яна. Не случись Яне вопить, Бандура спокойно спал бы дальше, — до полудня, а то и до обеда.
За стеной Яна ссорилась с Армейцем. Армеец собирался ехать. Несчастная медсестра всеми силами убеждала его остаться. Исчерпав все мыслимые аргументы, девушка перешла на крик: