Милый дядюшка мой, как прощался со мной…» —
Но вмешалось начальство сурово:
«Дело – к ночи. Про дядь – неохочи мы знать!»
И ударило в колокол снова.
«Если Снарк – это Снарк, – мне мой дядя сказал, —
Раздобудь мне его – да поболе,
Ибо, – дядя сказал, – он хорош для кресал,
Для салата хорош – вместо соли.
Ты наперстком сумеешь его поразить,
И надеждою пылкой, и вилкой,
Жел. дорожною акцией можешь грозить,
И обмылком, и злобной ухмылкой…» —
«А вот это – идея! – воскликнул опять
Балабан, перебив торопливо. —
Я об этом слыхал, и давно испытать
Всякий метод хочу особливо!»
«Но, любийственный мой, голубийственный мой, —
Молвил дядя, – забудь свою ловлю,
Если Снарк твой – Буджум, если хочешь домой
Возвратиться под милую кровлю!»
«Это так, это так», – я твержу поутру,
И весь день, и глубокою ночью,
И дрожу, как осиновый лист на ветру,
Ибо смерть свою вижу воочью!»
«Это так, это так…» – «Это слышал тут всяк, —
Балабан возмутился. – Не плакать!»
Но несчастный заплакал: «Мой страх не иссяк,
Я готов без конца этотакать!
И кресала во сне всё мерещатся мне,
И мелькают свечные огарки,
Привиденья салат в сновиденье солят…
Это значит: я помню о Снарке;
И я помню, что если то будет Буджум,
Я уйду от расправы едва ли,
Я услышу гип-гип-гипнотический шум
И исчезну в СНАРКозном провале!»
Финт четвертыйОхота
Был суров Балабан, хмуробров Балабан:
«Отчего же вы раньше молчали?
Нынче Снарк у дверей! Отчего ж вы, злодей,
На причале смолчали вначале?
У меня под рукой, растакой-рассякой,
СНАРКачей не бывало сморканьше!
«Так и так, мол, друзья, непригодственный я», —
Заявить вы могли бы пораньше!
Объяснившись теперь, сволочувственный зверь,
Вы же схлыздили, подлый агрессор!» —
«Покидая причал, я как раз не молчал, —
Отвечал печенюжный профессор. —
На меня вы повесьте хоть свору собак,
Я носить ее буду покорно,
Но фальшивых претензий – уж этих-то бяк
За собой не признаю упорно!
Я уведомил наш дорогой экипаж,
Объяснившись на чистом Иврите,
Но забыл я, увы, что на Инглише вы
С малолетства, друзья, говорите!»
«Невеселый роман, – проворчал Балабан. —
Но – забудемте бяки и враки.
Припозднились и так, но поймет и дурак,
Что на драки не ходят во мраке!
Закругляюсь на том. Остальное потом
Доскажу как-нибудь на досуге.
Нынче Снарк у дверей! Чем поймаем скорей,
Тем скорей мы прославимся, други!
Мы наперстком сумеем его поразить,
И надеждою пылкой, и вилкой,
Жел. дорожною акцией будем грозить,
И обмылком, и злобной ухмылкой!
Ибо Снарк необычен везде и во всем,
И его не поймать без подходца,
Но его мы возьмем, даже если при сем
Невозможное сделать придется!
Ибо Англия ждет… – А сейчас – мой приказ,
Что составлен не столь шедеврально:
Осмотреть надлежит боевой реквизит,
Приготовиться к битве морально.
И Банкир перевел векселя в штепселя
С индексацией шила на мыло,
И решительный Булочник, дух веселя,
Причесался достойно и мило.
А Башмачник и Брокер точили топор,
Не чинясь помогали друг дружке,
Но сплетал кружева вдохновенный Бобер,
Равнодушный ко всей заварушке.
И все плел, и все плел, и вотще Балабол,
Адвокатский свой пыл обнаружив,
Говорил о делах, где банкротство и крах
Начинались с плетения кружев.
Биллиардный Игрок поработал мелком
И украсил свой нос маркировкой,
Потому что Башмачник был сильным стрелком,
Но в пути пренебрег тренировкой.
Невротический страх испытал Бедокур
И явился на битву во фраке,
Словно шел на обед, отвальсировав тур,
Отграссировав светские враки.
«Полагаю, знакомство б со мной не отверг
Наш противник, достойнейший гуру?» —
«После дождичка, сэр, со среды на четверг», —
Обещал Балабан Бедокуру.
Удивился Бобер, что такой хулиган,
Как сметана на блюдечке, скиснул.
Даже Булочник – крепкий, надежный болван, —
Даже он подмигнул и присвистнул.
Закричал Балабан: «Прекратите свой крик! —
(Он не снес Бедокуровых жалоб.) —
Для сраженья с мозгучею птицей Чирик
Вам себя поберечь не мешало б!»
Финт пятыйБобер-ученик
И наперстком хотели его поразить,
И надеждою пылкой, и вилкой,
Жел. дорожною акцией стали грозить,
И обмылком, и злобной ухмылкой!
И в безлюдный предел Бедокур поглядел,
И долину увидел во мраке.
Вариант проиграл и долину избрал
Для своей персональной атаки.
Но Бобер, что непрочь был курсировать вточь,
Был стратегом того же полета.
И столкнулись во тьме, не имея в уме,
Чтобы кто-то обидел кого-то.
«Здесь, в долине глухой, для охоты лихой
Собрались мы отважно и честно», —
Был немой уговор, – а прямой разговор
Прозвучал бы и скучно, и пресно.
Становилось в пути все ясней и ясней,
Что долина все уже и уже,
И в холодной ночи все тесней и тесней
Придвигались, чтоб не было стуже.
Но пронзительный крик прозвучал в этот миг
Так, что мертвый – и тот бы проснулся,
И Бобер неспроста побледнел до хвоста,
Неспроста Бедокур содрогнулся.
И он школьное детство припомнил в тоске,
Ибо нечто услышал в испуге,
Словно грифелем кто-то водил по доске,
Торопясь и скрипя от натуги.
«Это голос Чирика!» – вскричал Бедокур.
(«Лоботряс» – его школьная кличка.)
«Балабан подтвердил бы (ой, чур меня, чур!) —
Мне знакома ужасная птичка!
Это трели Чирика! Запомни теперь:
Это сказано было два раза.
Это крикнул Чирик! Утвержденью поверь,
Если трижды промолвлена фраза».
Но подсчеты Бобра, что довел он до двух,
Завершились глухим междометьем,
И едва перевел он подавленный дух,
И споткнулся на подступе третьем.
Он последнюю цифру забыл, как назло,
Но пришел в лихорадочной думе
К убежденью, что выявит это число,
Перейдя от слагаемых к сумме:
«Мы задачку решим, помудрив над большим
И еще над каким-нибудь пальцем… —
И заплакал: – Беда! В молодые года
Я справлялся с таким матерьяльцем!»
Но сказал Бедокур: «Все нормально, ей-ей!
Все нормально! Не куксись уныло.
Все нормально! Неси мне бумагу скорей
И скорей принеси мне чернила».
И Бобер раздобыл Бедокуру чернил
И бумаги – солидную пачку.
И приполз к ним червяк, любопытствуя, как
Про-гры-зут они эту задачку.
Бедокур свысока не видал червяка,
И, не тратя минут по-пустому,
Был готов до утра просвещать он Бобра,
Объясняя предмет по-простому:
«Пишем циферку Три, а теперь, посмотри,
Извлекаем Клубнический Корень
И в конечный ответ – понимаешь ли, нет? —
Единицу вставляем, как шкворень.
Единицу – а что? – перемножим на Сто,
И на Тысячу Сто перемножим,
И поделим Стократ, и точней результат
Получить, уверяю, не сможем.
Я б методу развил, да не видно ни зги,
И к тому же нам дорого время,
И к тому же твои слабоваты мозги,
А наука – тяжелое бремя!
Раскрою, как стилет, абсолютный секрет,
И поскольку я нынче в задоре, и
Ради знания впрок – проведу я Урок
На предмет Натуральной Истории!»
Он понес наобум (он забыл, легкоум,
Сколь опасны плоды профанации:
От неясных идей – слепота у людей,
А у Нации – галлюцинации):
«Для Чирика напасть – это вечная страсть,
Что его поражает на месте:
Он рядится в пальто, что не носит никто,