Право, я не вижу причин, отчего бы не попытаться сделать это, и почти уверен (только, пожалуйста, не повторяйте этого вслух в лесу), что стоит лишь поймать фею, поставить ее в угол и день-другой подержать на хлебе и воде, как характер у нее улучшится – по крайней мере, она станет чуть менее самонадеянной.
Следующий вопрос – когда, в какое время лучше всего встречаться с феями? Думаю, это я могу вам растолковать.
Правило номер один: это должен быть очень жаркий день – с этим, надо полагать, никто спорить не будет, – и вы должны быть немного, так, слегка, сонливы, но имейте в виду: не настолько, чтобы глаза закрывались. Далее, вам следует ощущать себя, как бы сказать, «фее-рично» – шотландцы говорят в таких случаях «суме-рично», возможно, это и более удачное слово; если вы не понимаете его, боюсь, объяснить я не могу; надо подождать встречи с феей – и вам самим все станет ясно.
Последнее правило заключается в том, что сверчки не должны стрекотать. Объяснять смысл этого правила у меня сейчас нет времени – придется вам пока принять его на веру.
И вот, если все эти правила соблюдены, у вас появляется неплохая возможность встретиться с феей – по крайней мере, куда большая, чем если бы они соблюдены не были.
Фея, про которую я собираюсь вам рассказать, была настоящей капризной маленькой феей. Точнее говоря, волшебных существ было двое: одно – озорное, другое – хорошее; впрочем, кто был каким, вам, наверное, придется решать самим.
Ну вот, теперь мы вполне готовы приступить собственно к рассказу.
Это был вторник, примерно половина четвертого пополудни – указывая время, всегда лучше соблюдать точность, – и я отправился прогуляться через лес к озеру, отчасти потому что делать было нечего, а лес, озеро это хорошее место для ничегонеделания, а отчасти потому что от такой жары (о ней было сказано с самого начала) нигде, кроме как под деревьями, не укроешься.
Первым, кого я заметил, лениво пересекая лесную поляну, был большой жук, перевернувшийся на спину и отчаянно дрыгавший лапками; я сразу опустился на колени, чтобы помочь несчастному принять естественное положение. В иных случаях, понимаете ли, трудно быть уверенным, чтó именно может понравиться насекомому: например, я так и не пришел к однозначному решению, что бы я предпочел, окажись я мотыльком, – чтобы меня отогнали подальше от свечи или позволили беспрепятственно устремиться к ней и сгореть в пламени; или, скажем, будь я пауком, не уверен, что был бы вполне доволен, если бы паутину разорвали и отпустили муху на волю; но в том, что на месте жука, перевернувшегося на спину, я бы в любом случае был признателен тому, кто поставил меня на ноги, сомнений не было.
Итак, повторяю, я опустился на колени и уже протянул прутик, чтобы перевернуть жука, как увидел нечто, заставившее меня поспешно отпрянуть и затаить дыхание из страха произвести какой-нибудь шум и спугнуть эту малютку.
Впрочем, было непохоже, что ее легко напугать: она казалась такой беззащитно-доверчивой, что, уверен, не ожидала, будто кому-то может прийти в голову обидеть ее. Росту в ней было всего несколько дюймов, одета во все зеленое, так что в высокой траве даже заметить трудно; вообще она на вид была такой изящной и грациозной, что выглядела частицей этого мира, едва ли не цветком среди других цветов. Помимо того, можно добавить, у этого существа не было крыльев (не думаю, что у фей вообще бывают крылья), а были довольно густые длинные каштановые волосы и большие серьезные карие глаза. Ну, вот и все, что я могу сказать о ее внешнем виде.
Сильви (имя я узнал позже) опустилась, как и я, на колени, чтобы помочь жуку; но ей для этого явно требовалась нечто большее, нежели прутик; действуя обеими руками, она сумела перевернуть грузное насекомое, по ходу дела все время разговаривая с ним, одновременно ругая и утешая, как няня – не удержавшегося на ногах ребенка.
– Тихо, тихо! Ну что ты так ревешь, не убили же тебя – хотя, если бы убили, ты бы, знаешь ли, плакать не мог, и это, дорогой мой, общее правило против плача! Ну, и как тебе удалось перевернуться? Впрочем, я и сама вижу как, нет нужды спрашивать – все как обычно: перелезал через ямку в песке, задрав подбородок. Чего же еще ждать, если вот так перелезать через ямки, глядя вверх; под ноги смотреть надо.
Жук пробурчал нечто вроде: «Я смотрел» – но Сильви продолжила:
– Да ничего ты не смотрел! Ты никогда не смотришь! Ползешь себе, задрав голову, – ты ужасно самонадеян. Ну-ка поглядим, сколько ножек ты повредил на сей раз. Смотри-ка, ни одной! Хотя, конечно, этого ты не заслужил. Скажи, дорогой, на милость, зачем тебе шесть ног, если все, что ты умеешь, это болтать ими, когда кувыркаешься на спину? Ноги, знаешь ли, для того нужны, чтобы ходить. И нечего дуться, и погоди пока выпускать свои крылышки – я еще не все сказала. Отправляйся к лягушке, что живет там, за лютиками, передай ей мое почтение – почтение от Сильви – ты слово «почтение» можешь выговорить?
Жук попробовал и, кажется, у него получилось.
– Молодец, хорошо. И скажи ей, пусть даст немного мази, которую я вчера ей оставила. Надо, чтобы она сама тебе ее втерла; руки у нее, правда, довольно холодные, но ничего, придется потерпеть.
Наверное, ввиду подобной перспективы жука передернуло, потому что продолжила Сильви тоном более суровым:
– И нечего делать вид, будто ты слишком важный, чтобы мазь тебе втирала лягушка. На самом деле ты должен быть ей очень благодарен. Представь себе, что на ее месте оказалась бы жаба и больше некому было бы тебе помочь. Каково? – И после короткой паузы Сильви добавила: – Все, можешь идти. Веди себя хорошо и не задирай голову.
Вслед за этим началось обычное представление: гудение, жужжание, беспокойное хлопанье крылышками – словом, все те удовольствия, в которых не может отказать себе жук, прежде чем взлететь и решить, в какую сторону держать путь. В конце концов, совершив несколько неровных кругов, он умудрился врезаться прямо мне в щеку, а когда я оправился от нападения, маленькой феи уже не было на месте.
Я принялся вертеть головой во все стороны, но так и не нашел ни единого следа ее присутствия, и чувство «суме-ричности» улетучилось, и снова весело застрекотали сверчки, из чего я заключил, что она и впрямь исчезла.
Вот теперь у меня появилось время объяснить вам правило про сверчков. Они всегда перестают стрекотать, когда вблизи появляется фея – наверное, потому что фея у них вроде как королева – в любом случае гораздо более важное существо, чем сверчок, – так что, если вы выйдете прогуляться и сверчки вдруг перестанут стрекотать, можете быть уверены, что либо они увидели фею, либо испугались вашего приближения. Путь я свой продолжал, как вы догадываетесь, в некоторой печали. Правда, я утешал себя примерно такой мыслью: «До сих пор день складывался наилучшим образом, так что надо просто спокойно идти своей дорогой, любоваться природой и не задумываться, встретится ли мне на пути еще одна фея». Следуя этому данному самому себе наказу, я заметил какое-то растение с округлыми листьями, посередине нескольких из них были проделаны непонятные дырочки.
«Ну да, пчела-листорез поработала», – рассеянно отметил я про себя (вам ведь известно, насколько я продвинут в естествознании: скажем, всегда, с первого взгляда, отличу котенка от цыпленка) и уже проследовал было дальше, как в голову мне вдруг пришла одна мысль, заставившая нагнуться и более тщательно осмотреть листы.
И тут же я слегка вздрогнул от радости, увидев, что дырочки были расположены узором, образовывавшим буквы: Б, Р и У на трех листах, прилегающих вплотную другу к другу, и Н и О еще на двух, которые я обнаружил после недолгих поисков.
К этому времени на меня снова нахлынуло «суме-рическое» чувство, и я вдруг заметил, что сверчки опять замолчали; таким образом, стало ясно, что «Бруно» – это фея, или, если угодно, эльф, и он где-то очень близко.
Так оно и вышло – он оказался настолько близко, что я едва не наступил на него, не заметив, что было бы ужасно, – если, конечно, на фею или эльфа можно наступить; лично я убежден, что создания эти неземные, эфирные, как блуждающие огоньки, и наступить на них невозможно.
Представьте себе какого-нибудь знакомого вам симпатичного малыша, довольно пухлого, розовощекого, с большими темными глазами и взъерошенными каштановыми волосами, потом представьте себе, что его уменьшили в размерах настолько, что он может спокойно поместиться в кофейной чашке, – и вы получите довольно близкое представление о том, что являло собой это маленькое существо.
– Как тебя зовут, крошка? – начал я, старясь говорить как можно более мягко. К слову, вот еще одна из странностей жизни, которую я никогда не мог толком понять: почему мы всегда начинаем разговор с маленькими детьми с вопроса об их имени; потому ли, что они кажутся нам недостаточно большими, а, назвав имя, сделаются немного крупнее? Ведь у взрослого человека никто не спросит его имени, не правда ли? Как бы там ни было, я почувствовал, что мне совершенно необходимо знать его имя, и поскольку ответа не последовало, я повторил вопрос, на сей раз погромче:
– Как тебя зовут, человечек?
– А тебя? – спросил он, не поднимая головы.
– Льюис Кэрролл, – проговорил я ласково – ведь он был слишком мал, чтобы сердиться на него за столь невежливый ответ.
– Гейцог Такой-то? Или Такой-то? – спросил он, на сей раз бросив на меня беглый взгляд и тут же вернувшись к своим делам.
– Вообще не герцог, – с некоторым смущением признался я.
– Ты такой большой, что на двух гейцогов хватит, – заметил эльф. – В таком случае ты сэй Такой-то и Такой-то?
– Нет. – Мне становилось все более и более неловко. – У меня нет никакого титула.
Кажется, эльф решил, что в таком случае я попросту не стóю его внимания, ибо спокойно продолжал копать землю, дергать цветы и быстро обрывать с них лепестки.
По прошествии некоторого времени я предпринял еще одну попытку: