5. Генрих в свою очередь, чтобы помочь французским посланникам одержать верх над итальянскими кардиналами, распорядился, чтобы Кромвель, который теперь занимал пост хранителя королевских драгоценностей, выделил 9000 марок (6000 фунтов, то есть свыше 6 миллионов фунтов на современные деньги) на взятки6.
Через четыре дня после возвращения в Гринвичский дворец Генрих сопроводил Анну в Тауэр, чтобы показать ей тайные богатства в Сокровищнице английской короны и покои королевы, где ей предстояло провести ночь накануне коронации. Осмотрев помещение, она решила, что оно нуждается в переделке: в приемном зале необходимо было заменить крышу и полы, а также установить «большое окно с нишей» в западной части и два окна поменьше напротив с видом на Темзу. Все окна следовало обустроить таким образом, «чтобы можно было удобно прислониться», если захочется полюбоваться панорамным видом. Кроме того, она распорядилась основательно переделать личные покои – там должны были соорудить новую великолепную галерею с отдельным входом для королевы7.
Празднования Рождества в этом году были отмечены символическими новшествами. Когда королевские плотники приступили к строительству подмостков, на которых обычно выставлялись новогодние подарки короля и королевы, им пришлось отдельно изготовить «подмостки и полки, предназначенные для подарков маркизе Пембрук». Конструкции должны были быть достаточно прочными, чтобы выдержать всю золотую посуду, доставленную по приказу Генриха за время рождественских праздников: около 140 отдельных предметов общим весом свыше 130 килограммов и суммарной стоимостью 1200 фунтов (свыше 1,2 миллиона фунтов на современные деньги), а также подаренные Анне к Новому году золотые и серебряные графины, солонки, подсвечники, чаши, горшочки и ложки. Часть этой утвари когда-то принадлежала Уолси, часть – Уильяму Комптону, который после смерти от потливой горячки остался у Генриха в должниках. Корнелиус Хейс получил указания удалить все символы, указывавшие на предыдущих владельцев, и «выбить» или «нанести чернью» геральдические знаки Анны, маркизы Пембрук. На новых предметах должна была присутствовать эмблема сокола, оформленная «золочением, гравированием или эмалью»8.
Генрих был вознагражден, когда на третьей неделе января Анна сообщила ему о своей беременности. Эта новость не могла не взволновать короля: он был уверен, что родится мальчик – будущий принц Уэльский, появления которого он так давно и страстно желал. Однако для признания его сына законным наследником было необходимо, чтобы он родился в официальном браке: по закону ребенок, зачатый вне брака, но рожденный в нем, считался законным наследником, даже несмотря на возражения некоторых юристов в этом вопросе. Теперь важнее всего было не упустить время.
3 января 1533 года де Грамон и де Турнон нашли папу римского в Болонье, где он переживал последствия болезненных для него встреч с Карлом, поэтому им удалось добиться кое-каких успехов. Климент дал свое согласие и на то, чтобы встретиться с Франциском в Ницце, где он будет на безопасном расстоянии от Карла, и на то, чтобы решить дело Генриха с такой ловкостью, чтобы не причинить ему «ни малейшего вреда». Генрих и Анна усмотрели в этом подтверждение правильности своей франкофильской политики. Однако они недооценили такой важный момент, как личные мотивы Франциска: он всерьез намеревался претворить в жизнь план 1529 года, который еще тогда вызывал беспокойство Анны,– женить своего второго сына, Генриха, герцога Орлеанского, на племяннице Климента. Это была часть более масштабного замысла – освободить Климента от влияния Карла и, таким образом, вновь проложить себе путь в Италию. Во время саммита в Кале он упомянул в разговоре с Генрихом о предстоящей помолвке, однако сделал это невзначай, из чего Генрих заключил, что Франциск займется этим вопросом уже после того, как будет получен развод9.
К сожалению, в деле возникла новая заминка: консистория в Риме должна была выдать папские буллы, необходимые для посвящения Кранмера в сан архиепископа Кентерберийского, не раньше чем через три месяца. Эта сложная ситуация требовала нестандартного решения, и оно не заставило себя ждать. Сам Генрих считал, что у него не было препятствий для женитьбы. Он уже давно считал свой брак с Екатериной недействительным и был достаточно хорошо осведомлен о законах церкви, чтобы понимать, что второй брак, заключенный во время аннулирования первого, может быть признан законным ретроспективно, как только первый будет аннулирован. Он получит разрешение на развод, когда прибудут документы для Кранмера, а это означает, что любые попытки обвинить его в двоеженстве окажутся несостоятельными10.
В предрассветные часы 24 или 25 января Генрих и Анна ступили на свежезастеленный пол королевской барки, которая доставила их вместе с несколькими сопровождающими из Гринвича в Уайтхолл. Сойдя на берег, они подошли к привратной башне и поднялись наверх, в помещение, где тайно сочетались браком. Считается, что свидетелей было трое: Генри Норрис, Томас Хинидж и Энн Сэвидж, одна из благородных дам из свиты Анны и родственница Уильяма Бреретона, про которую говорили, что эта леди обладала поистине «мужской силой духа». По свидетельству историков, она несла шлейф невесты. Впрочем, она недолго оставалась на службе у Анны и вскоре вышла замуж за сэра Томаса, лорда Беркли11. В сочинениях 1550-х годов Николас Харспфилд указывает, что церемонию проводил священник доктор Роуланд Ли. Будучи одним из придворных священников Генриха, он вскоре получил сан епископа Ковентри и Личфилда. Однако Шапюи, тщательно изучивший все факты, утверждал, что церемонию проводил некий Джордж Браун, знакомый Кромвеля, которого король назначил настоятелем монастыря Остин Фрайерс (августинского братства) в Лондоне12.
Генрих назначил новое заседание парламента на 4 февраля. Готовясь к нему, они с Анной переехали из Гринвичского дворца в Уайтхолл, где заняли те покои, отделку которых уже успели закончить. Кромвель, которому была поставлена задача руководить работой палаты общин, заготовил несколько вариантов законопроекта, суть которых сводилась к тому, чтобы не допустить обжалования решений английского суда в Риме и оставить за Генрихом право одобрять и отклонять эти решения. Закон запрещал направлять в Рим прошения об апелляции на любые решения английских судов и, таким образом, лишал Екатерину возможности отстаивать свои интересы. Председательствовать в палате лордов вместо Томаса Мора был назначен верный помощник Кромвеля Томас Одли, недавно занявший пост лорд-канцлера. Кранмер был тоже наготове – он недавно вступил во владение новой резиденцией, которую обычно занимал кто-то из каноников часовни Святого Стефана, находившейся неподалеку от Уайтхолла, что делало это место невероятно удобным для проведения обсуждений с богословами и юристами по делу о разводе13.
Затем один из чиновников Кромвеля подготовил документ, который должны были подписать десять-двенадцать тщательно отобранных священников. Сам документ не сохранился, однако, по свидетельству Шапюи, в нем подтверждалось их согласие признать недействительным брак короля, поскольку Закон Божий запрещал жениться на вдове покойного брата. Кранмер, значившийся в списке как «Его Преосвященство, епископ Кентерберийский» (хотя это было несколько преждевременно), а также Эдвард Фокс были среди тех, кто охотно поставили свою подпись, однако Стивен Гардинер и некоторые другие отказались это сделать14.
Тем временем отец Анны обрабатывал сторонников Екатерины в палате лордов. 13 февраля он, пытаясь прощупать почву, спросил Томаса Маннерса, графа Ратленда, готов ли он выступить в защиту брака Генриха и Анны, если этот вопрос будет поднят в парламенте. Когда граф Ратленд ответил, что «дела духовные» не решаются таким порядком, ему довольно бесцеремонно дали понять, что желаниям Генриха лучше подчиниться, иначе придется расхлебывать последствия. Вслед за диалогом в парламенте последовала эффектно разыгранная сцена в покоях Анны, когда она, желая заинтриговать всех относительно событий в привратной башне Уайтхолла, объявила: «Я готова поклясться своей жизнью, что скоро стану супругой короля»15.
Теперь Анну было не остановить, и она беспрестанно острила по поводу сложившейся ситуации. 15 февраля она дерзко заявила своему дяде, герцогу Норфолку, что, если к Пасхе она не забеременеет (о чем она уже знала наверняка), то отправится в паломничество к святым местам и будет молиться Деве Марии. Учитывая, что ей как убежденной стороннице Лефевра концепция заступничества была не слишком близка, это обещание прозвучало как насмешка. 22 февраля она в присутствии нескольких придворных, среди которых находился ее давний поклонник Томас Уайетт, громко заявила, что в последнее время ее вдруг потянуло на яблоки. Генрих счел, что это признак беременности, однако она, игриво кокетничая, отвергла это предположение. Потом, развернувшись на каблуках, она удалилась в свои покои, все еще продолжая весело смеяться16.
Спустя два дня, в день святого Матфея, Анна принимала Генриха в своих покоях на званом обеде. Стены приемного зала украшали подаренные им гобелены тонкой работы, тканные золотом и серебром. Полки стоявшего сбоку вместительного буфета ломились под тяжестью выставленной напоказ новой золоченой посуды. Анна сидела по правую руку от Генриха во главе стола, а герцог Саффолк, Одли и другие знатные гости занимали места за столом в противоположном конце зала. Генрих и Анна были так поглощены друг другом, что король почти не разговаривал ни с кем из гостей, если не считать случая, когда он, желая поддеть верную союзницу Екатерины Элизабет Стаффорд, супругу герцога Норфолка, с которой тот жил раздельно, воскликнул: «Разве не прекрасное приданое и богатого жениха получила миледи маркиза? Ведь именно ей принадлежит все, что вы видите здесь, и еще многое другое!»17
На следующий день, во вторник перед Великим постом, Генрих и Анна устраивали торжественный прием в честь нового посла Франции, который прибыл в Англию 5 или 6 марта. Это был блестящий дипломат Жан де Дентевиль, бальи