12.
В пятницу состоялось посвящение в рыцари ордена Бани. Церемония, в которой по традиции королева не участвовала, началась после обеда. Восемнадцать избранных, среди которых Фрэнсис Уэстон и Генри Паркер – младший, шурин Джорджа Болейна, были посвящены в рыцари Бани с соблюдением всех старинных ритуалов. Церемония начиналась обрядом омовения, за которым следовало ночное бдение, причастие и посещение мессы, после чего в субботу утром король лично посвятил их в рыцари13.
Триумфальное шествие Анны, назначенное на послеполуденное время субботы, было первым со времени встречи Карла и Генриха в 1522 году. Это мероприятие обещало жителям развлечение на весь день14. На тот случай, если кто-то слишком возбудится, констеблям, одетым в бархат, было поручено охранять порядок с помощью дубинок, а ремесленникам и подмастерьям было приказано не занимать ту сторону недавно вымощенных гравием улиц, на которой расположились олдермены в алых одеждах и представители ливрейных компаний. Мало кто из горожан был разочарован увиденным вопреки язвительному замечанию Шапюи о том, что праздник оказался «чопорным, скудным и неловким, к великому неудовольствию не только простых жителей, но и всех остальных». Впрочем, в подобном тоне он отозвался и о речном параде судов, состоявшемся накануне: «так называемый триумф» ощутили главным образом «те, кто принимал непосредственное участие в событии, а основная масса людей выглядела так уныло, будто они побывали на похоронах»15.
Процессия покинула Тауэр около пяти часов вечера, как только Пикок убедился, что все готово. Шествие должно было завершиться через три часа в Вестминстер-холле, где Анну ожидал легкий ужин с вином16. Примечательно, что во главе длинной кавалькады ехали двенадцать представителей Франции, состоявших на службе у Жана де Дентевиля. На каждом из них была ливрея из темно-синего бархата с желто-синими рукавами и плюмажами из белых страусовых перьев на шляпах. В этот знаковый для Англии день Анна была решительно настроена заявить о своих франкофильских пристрастиях. Франциск позаботился о том, чтобы сшитые на заказ ливреи были наилучшего качества, и прислал де Дентевилю 500 золотых экю, чтобы тот расплатился за них17.
За ними следовали судьи в алых мантиях, которые прибыли с опозданием, но все-таки втиснулись в ряды процессии, заняв место перед новопосвященными рыцарями ордена Бани. Вплотную за ними шествовали представители знати и высшего духовенства, включая Кранмера, за которыми следовали де Дентевиль и венецианский посол Карло Капелли, все в роскошных одеждах. Шапюи, как и следовало ожидать, на церемонии не присутствовал. Далее шла группа советников и менее именитых придворных. В этой процессии была представлена вся элита Англии времен Генриха. Саффолк, которому на этот день были доверены полномочия лорда – Верховного констебля, с большим рвением исполнял эту роль, стараясь держать все под контролем, и, казалось, ощущал себя в своей стихии, невзирая на чувства, которые он испытывал в глубине души. В каком-то смысле ему было легче, чем обычно, – его жена Мария, которая ненавидела Анну сильнее, чем он сам, и под давлением которой ему приходилось избегать контактов с Анной, была смертельно больна. Она умрет менее чем через месяц, так и не увидевшись в последний раз с братом, несмотря на ее мольбы о свидании с ним.
Наконец перед лондонцами предстала та самая женщина, которую всем так не терпелось лицезреть воочию. Открытый паланкин с удобным мягким сиденьем был покрыт белой с золотом парчой, а сбруя на мулах, которые несли на своих спинах носилки, была украшена белым дамастом. Несмотря на решение Анны одеться по французской моде, ее наряд и весь антураж в этот день по большей части отвечали требованиям, описанным в «Коронационной книге». Ее темно-каштановые волосы были по-девичьи распущены и свободной волной струились по спине из-под золотистого койфа. Как предписывал протокол, она ехала под балдахином из золотой парчи, который несли над ее головой четыре барона Пяти портов[92], держа его на четырех золотых шестах, украшенных серебряными колокольчиками18.
Предоставив городу небольшую армию королевских плотников, художников и музыкантов и заручившись поддержкой ганзейских купцов, Норфолк и Кромвель смогли организовать обширную зрелищную программу, объединявшую шесть театрализованных представлений и живых картин19. Для написания сценариев Пикок привлек двух известных литераторов – поэта Джона Леланда и драматурга Николаса Юдолла. Перед ними была поставлена задача: сохраняя традиции, привнести свежий элемент – впервые в коронационной церемонии Тюдоров были использованы классические мотивы итальянского и французского Ренессанса, с помощью которых создавался новый образ королевы, отвечавший личным вкусам Анны20.
Не во всех представлениях авторы смогли полностью воплотить свои замыслы, навеянные классическими темами,– времени хватило только на три. Что касается остальных, то они по большей части представляли собой заметно переработанные традиционные сюжеты, для которых декорации и костюмы уже были готовы. В первом представлении, разыгранном неподалеку от рынка Лиденхолл, было задействовано механическое устройство наподобие того, что использовалось в торжествах по случаю коронации королевы Клод. Центральный образ этой мистерии, разыгранной актерами,– святая Анна, мать Девы Марии. Святая Анна изображалась сидящей в замке с потолком в виде небесного свода в окружении детей и внуков и вселяла уверенность в том, что, следуя примеру своей покровительницы, королева Анна продолжит род и станет проводником истинной христианской веры. Когда паланкин Анны поравнялся с театральными подмостками, была разыграна сцена, в которой бутафорская фигурка белого сокола, скользнув по проволоке с небес, опустилась на символический пень, «из которого, причудливо переплетаясь, произрастало множество алых и белых роз». Затем по другой проволоке с небес спустился заводной ангел с короной в руках и увенчал ею голову сокола21.
У ворот собора Святого Павла актрисы-хористки, изображавшие трех святых дев и «одетые в богатые одежды», сидели у подножия «прекрасного круглого трона», держа в руках «таблички» (или плакетки), на одной из которых были изображены ангелы, поддерживающие закрытую императорскую корону, и надпись «Приди, возлюбленная, и будешь коронована» (лат. Veni amica coronaberis). Эта строка была заимствована из старинной мистерии «Коронация Девы Марии», которая ежегодно разыгрывалась перед жителями Лондона наряду с другими литургическими драмами, посвященными празднику Тела Христова. Новизна заключалась в том, что Леланд и Юдолл, основательно переработав сюжет литургической драмы XV века, провели параллель между Анной и греческой богиней Астреей – «Девой справедливости», с которой связан образ Девы Марии, принятый в Мариологии[93]. Возвращение Астреи на землю, как это было предсказано в четвертой эклоге Вергилия и в «Метаморфозах» Овидия, символизировало скорое рождение ребенка, которому суждено было стать провозвестником нового золотого века22.
Три новые постановки на основе классических сюжетов могли бы внести разнообразие в увеселительную программу, однако в конечном счете они мало отличались от традиционных. Первая, наиболее эффектная, в организации которой участвовали ганзейские купцы, была разыграна на углу улицы Грейсчерч-стрит и представляла собой сцену на горе Парнас с источником Геликон в центре. Из источника, который, в сущности, представлял собой фонтан из белого мрамора, с полудня до сумерек лилось вино. Горожане, к своему великому удовольствию, могли угощаться им бесплатно. По обеим сторонам сцены были возведены высокие колонны, увенчанные гербами и имперской короной. Аполлон с лирой в руках восседал на вершине горы в беседке, увитой зеленью, а над ним возвышалась фигурка белого сокола23. Вокруг Аполлона девять муз играли сладкозвучную музыку и декламировали стихи, написанные золотыми буквами, во славу новой королевы. Лейтмотив был все тот же – воспевание Анны как будущей матери наследника. Тот факт, что она уже была на шестом месяце беременности, мог служить надежной гарантией уверенности граждан в будущем страны, при условии, конечно, что она родит сына. В обращении каждой из муз к Анне прояснялся смысл их напутственных стихов24. По словам Эдварда Холла, художественное оформление этой постановки было «дорогостоящей» затеей и выполнялось по эскизам немецкого живописца Ганса Гольбейна, уже приобретшего известность благодаря портретам ганзейских купцов25.
Другие сценические действа, также вдохновленные классическими сюжетами, были представлены в квартале Корнхилл и в западной части района Чипсайд. В одном из них Леланд и Юдолл обратились к образам дочерей Зевса – Аглае (воплощавшей красоту), Талии (символизировавшей изобилие) и Эвфросине (олицетворявшей веселье). Почитавшиеся в древнегреческой мифологии как «три хариты», на этот раз они исполняли роли «Радостного ликования», «Непоколебимого благородства» и «Непреходящего процветания». Сидя на позолоченном троне за фонтаном, который символизировал «источник благодати» и был наполнен вином, они клялись наделить Анну теми качествами и талантами, которыми обладали сами26.
В Чипсайде взору Анны предстала живая картина, которая, по словам Холла, была «наполнена музыкой и пением» и раскрывала тему «Суда Париса», первого в истории конкурса красоты. По сценарию, который написал Юдолл, Парис по приказу Юпитера должен разрешить спор трех богинь: Юноны, Минервы и Венеры, каждая из которых желает называться самой прекрасной. Стараясь быть честным, Парис приходит к выводу, что Венера – самая достойная из них и заслуживает получить приз – золотое яблоко, однако здесь сюжет принимает неожиданный оборот: Парис внезапно видит Анну и, обращаясь к ней, говорит, что она, как и другие, отличается «несравненным умом, богатством и красотой», но к тому же обладает «бесценным достоинством», которое состоит в ее плодовитости