В первую очередь она посоветовала Норфолку быть осторожнее с герцогом де Монморанси и не заблуждаться насчет его истинных намерений. Ему не следовало доверять ни в чем, что касалось Анны, поскольку он был всецело на стороне Габсбургов и тайно поддерживал сестру Карла Элеонору, нынешнюю королеву Франции. «Среди знатных людей Франции нет человека более готового служить и угождать императору, чем упомянутый герцог… Она уверяет, что его заверения в дружбе так и останутся на словах, если дело коснется чего-то, что противоречит интересам императора». Что касается Франциска, то, по ее мнению, с ним все обстояло иначе, и Норфолку следовало доверять только ему. Он был способен понять проблемы Генриха, поскольку его собственный брак с Элеонорой принес ему только разочарование. По словам Маргариты, супруги были психологически и сексуально несовместимы. Элеонора была «слишком горяча в постели». Она «желала постоянно быть в объятиях мужа», что страшно раздражало Франциска, которому был нужен просто секс22.
Норфолк наконец встретился с Франциском в Рьоме, столице провинции Овернь, а затем в Лионе, где ему и Джорджу Болейну пришлось первыми услышать новости, которых Генрих и Анна страшились больше всего. 11 июля после голосования в консистории папа Климент вынес публичное порицание Генриху, объявил его брак с Анной недействительным и приказал ему вернуться к законной супруге Екатерине. Под давлением Франции папа согласился на временную отсрочку приговора, чтобы дать Генриху время на раздумье. В случае неподчинения английскому королю грозило отлучение от церкви, а страна попадала под действие интердикта[95]. Этим декретом папа также санкционировал военное вмешательство, а в личном разговоре с Франциском побуждал его выступить на стороне Карла в крестовом походе против Генриха в обмен на возвращение Кале23.
Норфолк был настолько потрясен этой новостью, что едва не потерял сознание. Для Франциска это был не менее тяжелый удар. Придя в себя, герцог срочно отправил брата Анны в Англию за новыми указаниями. Преодолев 600 миль менее чем за неделю, Джордж встретился с Генрихом в Виндзоре 28 июля, а оттуда поехал в Гилдфорд, где король назначил на следующий день экстренное совещание Тайного совета. Медовый месяц Анны был грубо прерван. Генрих, так и не осмелившись сказать ей правду, под предлогом охоты поспешно уехал, чтобы встретиться с ее братом. Как сообщили шпионы Шапюи, своим придворным он объяснил, что желает «оградить ее от переживаний, которые могут быть опасны для жизни будущего ребенка»24.
Едва закончилось заседание совета, как Генрих отправил Джорджа назад во Францию, где они с Норфлком должны были снова попытаться убедить Франциска отменить встречу с папой. В случае неудачи Джорджу было предписано вместе с коллегами бойкотировать переговоры и вернуться домой. Настолько велико было нетерпение Генриха и желание все держать под контролем, что он готов был скорее пожертвовать дипломатическими связями, чем допустить сомнительный исход переговоров. С этой мыслью он направил делегацию послов в Рим с указанием обжаловать действия папы во Вселенском соборе. Папа Климент расценил этот шаг как тяжелейшее оскорбление. Отныне путей к отступлению не было25.
Встреча Норфолка с Франциском состоялась в середине августа в Монпелье. Король Франции отказался изменить свое решение по поводу переговоров с папой и посоветовал герцогу в нарушение указаний Генриха присутствовать на встрече, объясняя это тем, что такое проявление неповиновения английскому монарху может смягчить папу. Франциск требовал невозможного. Норфолк медлил с ответом еще два дня, но потом сказал, что получил срочные распоряжения вернуться и не осмеливается ослушаться26.
Когда 30 августа Норфолк вернулся в Лондон ни с чем, Анна осознала необходимость тщательного пересмотра профранцузской политики. Тем не менее она не видела причин, чтобы впадать в панику и сомневаться в прочности их отношений с Генрихом. Напротив, она казалась спокойнее, чем когда бы то ни было. По словам Джорджа Тейлора, назначенного главным сборщиком податей с владений, перешедших к Анне от Екатерины, супруги «пребывали в добром здравии и в самом веселом расположении духа, в каком мне только доводилось их видеть»27. То же подтверждают сэр Джон Рассел и Ричард Пейдж, внимательно наблюдавшие за жизнью королевской четы: «Его Величество король весел и в добром здравии, и я никогда не видел его в столь веселом расположении духа, как сейчас»28. Приняв решение бойкотировать встречу с папой, Генрих отказался признавать его декрет об отлучении от церкви и весьма резко высказывался об этом документе: «На все требования аннулировать или отложить все то, что свершилось здесь, будь то брак, акт парламента, решение суда или провозглашение, нам есть что сказать, и мы говорим и будем всеми способами и средствами говорить “нет”, и это “нет” будет произнесено так, чтобы его услышал весь мир и осознал папа римский»29.
Генрих был настолько предан Анне, что ради нее мог бросить вызов Франциску, Карлу, папе и всему христианскому миру. К тому же искушенность в делах международной политики подсказывала ему, что, как только Франциск снова почувствует угрозу со стороны Карла, он осознает свою ошибку и будет искать поддержки у Генриха. Генрих по-прежнему верил, что им с Анной удастся повернуть ситуацию в свою пользу. По крайней мере, он знал, что от встречи в Марселе, если ей все же суждено состояться, можно ждать хотя бы одного хорошего результата: судя по всему, Климент уже не был столь ярым сторонником императора. Похоже, что теперь он намеревался объединиться с Франциском, создать антигабсбургский альянс и вытеснить Карла из Италии.
Однако времени на обдумывание возможных последствий у него не было. Анна тяжело переносила последние недели беременности, и Генрих постарался создать для нее максимально комфортные условия30. Роды должны были пройти в Гринвичском дворце, где родился он сам и где он провел столько счастливых часов со своей матерью. Он желал, чтобы все было подготовлено наилучшим образом, и специально для родильной комнаты прислал из королевских запасов великолепный, украшенный вышивкой балдахин, который когда-то составлял часть выкупа Жана II, герцога Алансонского[96], попавшего в плен в 1424 году во время Столетней войны. Тем временем писцы в личной канцелярии королевы уже вовсю трудились над составлением циркуляров «именем Ее Величества королевы», готовясь возвестить о «благополучном разрешении от бремени и появлении на свет наследного принца». Уверенность королевской четы в рождении младенца мужского пола, к тому же подкрепленная мнениями докторов и астрологов, была настолько сильна, что слово «принц» было вписано в письма заранее31.
Одна деталь была продумана самой Анной. Она знала, что когда много лет назад Екатерина прибыла в Англию, то привезла с собой крестильную рубашку для младенца тончайшей работы с изумительной вышивкой. Именно ее Екатерина надевала на принцессу Марию во время крещения. Теперь Анна потребовала эту рубашку для своего будущего ребенка. Екатерина была возмущена тем, что эта женщина, которую она не называла иначе как блудница, посмела предложить ей такое, и ответила решительным отказом. Генрих вновь оказался между двух огней и решил замять это дело, что Екатерина восприняла как маленькую, но приятную победу над женщиной, которая, по ее мнению, разрушила ее жизнь32.
В ответ Анна обратила свой гнев на Генриха. Она никого не любила так сильно, как ребенка, который должен был у нее родиться, и ей казалось совершенно естественным, что крестильная рубашка, принадлежавшая Екатерине, должна перейти к ней как к новой супруге короля. В такие моменты, когда кто-то шел наперекор ее желаниям, ее охватывала ревность, чувство собственной уязвимости и отчаяние, а это выливалось в несдержанные слова и мелочные мстительные поступки.
Всего через несколько дней после скандала из-за крестильной рубашки Шапюи не без ехидства сообщил в донесении Карлу о еще одной ссоре между супругами. Анна отчитала своего мужа за то, что он засмотрелся на другую женщину. Возмущенный Генрих обрушился на нее с гневной тирадой о том, что она должна закрывать глаза на некоторые вещи и «терпеть», как это делали до нее те, кто был «многим лучше ее», дав ей понять, что за быстрым взлетом может последовать столь же стремительное падение. После этой ссоры они не разговаривали друг с другом два или три дня.
Доподлинно неизвестно, когда именно произошел этот инцидент. Вполне возможно, что современный редактор допустил ошибку и датировал донесение Шапюи годом ранее. Однако, поскольку в конце письма речь идет о поспешной женитьбе овдовевшего герцога Саффолка на его молодой воспитаннице, четырнадцатилетней леди Кэтрин Уиллоуби, ошибки, скорее всего, не было, так как известно, что свадьба состоялась в сентябре 1533 года. В этой связи весьма убедительно звучит замечание посла, сделанное в конце донесения: «Нет никакого сомнения, что это всего лишь ссора влюбленных, которой не следует придавать особого значения». Действительно, размолвка продолжалась недолго. Одна из горничных Анны уже вскоре рассказывала Шапюи о том, как Генрих во всеуслышание заявил, что он «скорее пойдет по дворам просить милостыню, чем согласится расстаться со своей горячо любимой женой»33.
К тому времени, как все было готово к родам, размолвка была забыта. В соответствии с предписаниями «Коронационной книги» и правилами, которые лично составила бабушка Генриха Маргарет Бофорт, служанки закрыли плотными шторами окна в комнате роженицы, оставив открытым только одно, затянули стены и потолок синей арасской тканью (тонким шелком, затканным золотой нитью) и привели акушерку. Слугам мужского пола разрешалось приносить еду и оставлять ее у наружных дверей, не входя во внутренние покои, поскольку считалось, что к родам могут допускаться только женщины. Покои Анны выглядели роскошно: в них было тепло, полы были